— А ты ничего такого не делал? — Прервала его Сара.

— Нет. Я же говорю, на мой взгляд это бестолково. Не то, чтобы я не понимаю этих людей, совсем наоборот, но мне это не подходит. Я считаю, что у человека и так вполне достаточно шансов свернуть себе шею, подвернув ногу на крыльце собственного дома, поэтому… Поэтому жизни надо уметь радоваться, такой, какая она есть. Вот только жизнь сама мне время от времени дарит то, ради чего другие лезут, прыгают, сплавляются. Возможно, если бы было иначе, то я бы и пополнил ряды этих деятелей, но мне это не нужно. Хотя кому, как не мне, знать, что те же прикосновения любимой женщины играют совершенно особыми красками как раз после того, как тебя основательно приложило…

— А тебя прикладывало? — Поинтересовалась Сара.

Охотник снова усмехнулся:

— По-моему, меня прикладывало пару раз уже за время нашего знакомства, разве нет? А знакомы мы не так, чтобы и давно… В частности после того, как я уже почти принял тот факт, что никогда больше не смогу ходить, мне теперь в охотку лишний раз подвигаться, только для того, чтобы почувствовать, что я двигаюсь, а не лежу бревном.

Сара смутилась и отвернулась.

— Ничего, — успокоил её Охотник со смехом, — любое несчастье воспринимается как само собой разумеющееся, если оно происходит не с тобой. Впрочем, как и радость тоже. Человек такое хитрое животное, что вселенское значение придаёт только своим рефлексиям.

— Человек — не животное! — Возмутилась Сара. — Человек…

— Тварь божья. — Закончил за неё Охотник. — Не очень-то велик выбор, правда? Или тварь или животное — выбирай.

— Созданье божье! По образу Его и подобию!

— Ага. Настолько по подобию, что это самое созданье превратило ту красоту, которой ты так восхищаешься сейчас, в заснеженную пустыню…

— То козни лукавого! — Убеждённо заявила на это Сара.

— Ага. — Согласно кивнул Охотник. — Надо же свалить на кого-нибудь вину за свои промахи. Взять хотя бы, — он хлопнул себя по шее, — комаров.

Сара открыла рот, чтобы опять что-то возразить, но их завязавшуюся было теологическую дискуссию прервал Хаим, который выпал на время из разговора, но теперь снова в него вернулся:

— Растёт трава, журчит ручей, по ветке скачет воробей. А лёгкий тополиный пух укроет нас от бед и вьюг. Мы будем счастливы вдвоём, и вместе мы Эдем найдём. И нас пропустит Херувим во имя света и любви…

— Ты не пробовал свои стихи записывать? — Поинтересовался у него Охотник.

— А что, понравилось? — Зарделся, как девица, Хаим.

— Просто тогда ты бы молчал… — глубокомысленно изрёк Охотник.

Хаим тут же окрысился:

— Ты просто завидуешь!

— Само собой.

— Тебе это недоступно.

— Ясен пень.

— Ты ничего не понимаешь!

— А ты как думал?

Хаим вскочил и отошёл от костра. Слышалось только обиженное сопение.

— Зачем ты так? — Тихо спросила у Охотника Сара. Он же ответил нарочито громко, чтобы слышал Хаим:

— Он мог бы спокойно спросить у меня — что же мне конкретно не понравилось, и мы бы спокойно это обсудили. Возможно, ему бы даже удалось убедить меня в своей правоте. Или мне бы удалось убедить его и тогда он, если не совсем дурак, попытался бы подтянуть рифмы, размер и всё прочее. Вместо этого он предпочёл беситься, обвинять меня в скудоумии и обижаться. Вот и поделом.

Хаим засопел громче, но не выдержал и спросил язвительно:

— И что же не понравилось нашему ценителю?

— Какая разница, — равнодушно ответил Охотник, — лучше ты мне расскажи, что заставило тебя думать, будто мне это недоступно?

— А всё заставило. Весь твой образ мыслей, все твои слова. По-моему, ты совершенно пустой человек. И потому тебе всё кажется пустым. И потому тебе так нравится наша заснеженная пустыня — ты там дома. И ты не любишь этот мир только потому, что он не любит тебя!

— Вот как? — Охотник ухмыльнулся и подмигнул Саре, однако она его веселья не разделяла. — А тебя этот мир любит? Ты у него спрашивал? И что он ответил? Что любит? И в чём это выражается? Воздухом ты особым дышишь, земля тебя как-то особо носит, или облака для тебя как-то особо выстраиваются? А на шизофрению тебя не проверяли?

Хаим молчал.

— А ещё скажи мне, друг мой неожиданный, — продолжил Охотник, — я прошу, я слёзно умоляю — расскажи мне: что такого ты имеешь, что даёт тебе если не право, то причины заявлять, что ты — не пустышка, а другой человек (пусть я) — именно такой? Что в имени твоём? Кал у тебя зелёный или яйца ромбиком? Или что? — Сару передёрнуло, но Охотник не обратил на это никакого внимания. — Богатый духовный мир? И в чём он выражается? Где критерии для сравнения? Или для заявления, что у тебя он есть, а у других его нет? Или может тебе так кажется потому, что ты слагаешь стихи, а я нет? И это повод? А если, допустим, им грош цена — всё равно? Поделись же сокровищами духа. Вдруг я позавидую и тоже разживусь? Доброе дело сделаешь. Богоугодное.

— Тебе не понять. — Бросил Хаим не оглядываясь.

— А ты попытайся…

— Я не утратил способности чувствовать и переживать!

— Вот как… — Охотник подкинул в костёр пару веток. — Всё-таки редкая ты, Хаим, скотина. Надо было дать тебе башку оттяпать.

Тут вскочила и Сара. Задыхаясь от возмущения, она накинулась на Охотника:

— Мы помним это и без постоянных напоминаний! А с твоей стороны не очень-то и великодушно нас этим попрекать! Мы тебя не просили, ежели что!

— Эй! — Охотник состроил зверскую гримасу. — Это мой сон и я здесь решаю — кому и что говорить! Я здесь устанавливаю правила!

— Нет, ты слышал, — не разжимая губ, обратилась к Хаиму Сара, — он даже во сне командует.

— Ага. — Раздался смешок, но Хаим, который теперь стоял лицом к Охотнику, тоже не открывал рта. — Вошёл в роль.

Такой странный способ общения настолько удивил Охотника, что он… проснулся. Над ним нависало лицо Сары.

— С добрым утром. — Произнесла она. — И что же за правила ты устанавливаешь?

— И вам с добрым утром. — Буркнул Охотник.

— Еда уже готова. — Сказала Сара. — Будешь есть?

Охотник молча поднялся, потянулся и подошёл к встроенному в стену столику, на котором лежала его порция. Хаим и Сара, видимо, уже поели. Да и Псы сидели возле люка с осоловелыми глазами.

Подкрепившись, он, всё ещё переваривая странный сон, милостиво объявил о двадцати минутах отдыха, после чего, если буран кончился, они снова отправятся в путь. Хаим и Сара поглядели друг на друга с обречённым выражением в глазах.

Через двадцать минут, если не врал таймер, активировавшийся вместе с освещением, Охотник открыл люк и выглянул наружу. Снег всё ещё шёл, пуржило, но, похоже, непогода заканчивалась и скоро кончится совсем. Неожиданно рядом с головой Охотника клацнула в железо люка стрела. Он дёрнулся назад, и люк за ним с грохотом захлопнулся. Стрела определённо шла прямо в голову и отклонил её случайный порыв ещё не улёгшегося ветра.

— Метко собачат, шельмы.

— Кто? — Обеспокоено спросил Хаим.

— А вот бы знать. Не видно ещё ни черта.

— Значит мутанты. Они лучше видят, приспособились.

— У них есть луки?

— У разумных — да.

— Час от часу не легче. Так они ж, если видят нормально и хорошо соображают, штурмовать начнут?

Хаим и Сара побледнели.

— Стела активна, — начал рассуждать вслух Охотник, — а раз активна, то должны быть активны и системы защиты… Здесь есть что-нибудь боевое?

— Ну да. — В глазах Хаима появилась надежда. — На каждом уровне по шесть скорострельных турелей опоясывают Стелу. Насколько мне известно, именно с их помощью…

— Ясно. А пульт управления… Наверняка в самом низу?

— Не знаю.

— Плохо. Тогда вы охраняйте люк, Немезида, ты с ними, а я постараюсь его найти. Поллукс, со мной.

— Не оставляй нас… — Жалобно попросила Сара.

Охотник тут же просчитал такую альтернативную ветвь событий, но отказался от неё:

— Нет. Турели снаружи. Значит их нужно активировать до того, как мутанты ворвутся внутрь. Иначе нам не спастись. А без вас я буду двигаться гораздо быстрее.