— Шина… — протянул он.
Ничего не поняв, я посмотрел на него. Глаза мальчугана были сплошным ожиданием и надеждой, одерни его сейчас — тут же расплачется.
— Шина… бип-бип…
Сердце у меня екнуло. Машина! Он просил игрушечную машину! Всех, значит, облагодетельствовал, а про крохотного своего, с кулачок, племянника забыл.
В доме на миг установилась мертвая тишина, муха пролети — будет слышно. Все: и зять, и сестра, и соседи, пришедшие поздороваться со мной, поприветствовать меня с приездом, буквально затаили дыхание. Только похныкивал мой маленький племянник, и в голосе его была мольба:
— Шина… бип-бип…
Сестра попробовала дать ему монпансье. Мальчик даже не посмотрел на него. Зять залез под кровать и вытащил из-под нее целую кучу игрушек. Пистолет. Лошадь. Собака. Кошка. Все они были вырезанными из березы самоделками. Мальчик ничего этого не хотел — он все их раскидал, какую куда.
— Шина… — говорил он, взглядывая то на меня, то на чемодан. — Шина… бип-бип…
— Всю зиму он ждал, все радовался — дядя мне, дескать, машину привезет, — со вздохом сказала сестра.
Зять засуетился, собирая разбросанные по полу игрушки. Соседи стали расходиться.
В тот день впервые в своей жизни я почувствовал себя чужим в этом доме. Вроде бы все оставалось по-прежнему. Сестра, хлопоча вокруг меня, все так же подкладывала мне в тарелку то одно, то другое. Зять, как обычно, расспрашивал меня про учебу, про здоровье и ухаживал за мной с особой уважительностью. Но какой-то холодок отчуждения прошел между нами. Я не решался смотреть им в лицо, отводил глаза. Ну, а стоило мне взглянуть на племянника, так все у меня внутри словно обрывалось. Ни то, что вскоре он увлекся сладостями и успокоился, ни то, что он уже ни на шаг не отходил от меня, то и дело карабкаясь ко мне на руки, — ничего не могло снять камень с моей души. Я чувствовал себя бесконечно виноватым, не виноватым даже, а преступником.
В таком угнетенном состоянии я прожил у зятя с сестрой дня два или три. Жить у них дальше после того, что произошло, было мне невыносимо. Я снова засобирался в дорогу. Видимо, они поверили, что у меня срочное дело, — никто в доме не стал возражать против моего отъезда. Зять, как всегда, до отказа набил мне карманы и чемодан разной разностью — всем, чем только мог угостить. Сестра, как это водилось, дала мне массу всяческих, наставлений — вроде того, чтобы на улице я был внимателен, с девушками был осторожен, чтобы я не экономил на еде, не пил и так далее. Я уехал.
Все пошло по-старому, так же, как было и раньше. Зять раз в месяц присылал мне деньги. В день, когда получал перевод, я писал им письмо. Только всякий раз у меня не хватало смелости спросить что-нибудь о моем маленьком племяннике с косичками. И они ничего не писали о нем. Правда, письма их были по-обычному теплыми. Разве что вот приходили все реже и реже. Зимой, месяца два-три, и вовсе никаких вестей от них не было. Но деньги они высылали все так же регулярно.
Кончилась летняя сессия, чего я ждал с величайшим нетерпением. Впервые я сдал все экзамены с первого захода, и сдал хорошо, не как обычно. После той своей последней поездки в аул я заметил, что изменились к лучшему и характер мой, и поступки, и учеба. Мои сокурсники, считавшие меня раньше вонючим баем, теперь видели во мне доброго товарища. В общем, как только закончилась сессия, я тут же стал собираться в аул. Мне было отчего спешить. Я очень соскучился по родным местам. Ведь в прошлый раз я даже не успел вдоволь наглядеться на них. Да и с зятем, сестрой не виделся по-настоящему. А самое главное — там меня ждал мой маленький племянник. Весь чемодан я набил одними игрушками. Только машин набралось пять или шесть моделей. Я все представлял себе, как мой племянник, потряхивая своими косицами и сопя носом, сидит посреди такого множества машин: и пружинных, заводящихся ключом, и инерционных, с тяжелым маховиком, и простых, которые нужно возить за веревочку, и грузовых, и легковых, и с прицепом, и без прицепа, больших и маленьких, и так и сияет от радости. Еще не доехал, еще не видел на лице его этой радости, а уж был счастлив от одного лишь предвкушения ее. Прямо как шальной стал.
В аул я приехал, когда день уже клонился к вечеру. Встречать меня никто не вышел.
И зять, и сестра были в юрте. Сестра возилась у очага, пытаясь разжечь дымящий сырой кизяк. Зять плел ремень, привязав один конец его к ножке кровати. Оба они словно бы состарились. И когда я внезапно появился в двери, и он, и она, как делали свою работу, — она опустившись перед очагом на одно колено, он — сидя с поджатыми под себя ногами, — так и замерли. Юрта выглядела как-то уныло, точно была нежилой.
Сердце мне обдало холодом.
— А где Абзал?
Сестра, отряхивая подол, неловко поднялась с коленей и, обняв меня, заголосила. Расплакался и зять. Я понял, в чем дело, и так вот втроем мы долго оглашали округу своими стонами и причитаниями.
Мальчик, оказывается, умер еще в середине зимы от оспы. Горе буквально раздавило зятя с сестрой, но даже просто сообщить мне о смерти племянника они посчитали лишним. Ведь хотя вслух и не было сказано ни слова, а весь год мы были в ссоре. И вот мы встретились — с таким горем в доме, — и все было забыто. Что теперь поправишь…
— Как вспомню, так до сих пор сердце кровью обливается, — сказал незнакомец. Он вытащил из кармана платок и вытер глаза. — Подумайте сами… Малыш… ребенок… Во всей своей трехлетней жизни он имел одно-единственное желание — машину. Игрушечную машину. Подарить ее, сделать ребенка счастливым, было в моей власти… — Он помолчал немного. — И вот с тех пор, — снова заговорил он обычным своим голосом, — я всегда заглядываю в глаза малышам. И всегда сразу узнаю, чего они хотят. Много, думаете, надо, чтобы сделать ребенка счастливым? Совсем немного. Вот я и хочу сказать: нельзя, чтобы из-за этого «немного» на детскую душу ложились рубцы… Подумайте сами. Пусть, предположим, мой маленький племянник, когда я приехал с чемоданом игрушек, был бы жив и здоров. Все равно он бы не обрадовался так, как в прошлом году. А если бы даже и обрадовался, то разве бы прошлый год вернулся? Разве возвращается назад прошлый месяц, прошлый день, прошлое мгновение? Нет. Никогда не возвращается. Казахские выражения «вернул свою прежнюю жизнь» или, скажем, «вернул утраченное» — пустые слова. Ну, предположим, рано или поздно вы бы приобрели своим детям автоматы, которые они так хотели. Ну и что? Ведь то, именно то желание, в тот момент, когда мы встретились, ведь оно так бы и осталось неудовлетворенным. Погашенное вновь не возгорается, а если возгорается — это уже другой костер. Прошлое не возвращается, нет, а если вернется — так ведь мгновение уже идет другое. Это не только для детей, но и для взрослых. Для всех людей, в общем…
Народ на остановке немного рассосался. Я стал оглядываться по сторонам.
— Простите, — сворачивая свой рассказ, сказал незнакомец. — Отнял у вас время пустым разговором. Будьте здоровы!
Он даже не оглянулся. Вскочил на подножку медленно, неуклюже трогавшегося с места длинного «Икаруса» — и уехал.
А я, не успев даже произнести: «Погодите!» — остался стоять. И чувствовал я себя теперь виноватым. Перед этим моим знакомым незнакомцем. Перед множеством всех знакомых и незнакомых людей. Перед всей планетой. В жизни ты все время схватываешься с кем-то, с кем-то грызешься, борешься, пинаешься и толкаешься локтями, — до того ли тут, чтобы смотреть на чье-то там настроение, блюсти чьи-то чужие интересы. Ну, а если смотреть в корень, так все люди — не вчерашние ли младенцы и не такие же разве, как ты сам? Но ты не думаешь об этом. Скольких ты бьешь по лицу, скольким переходишь дорогу! Простейший пример тому: ты, протолкавшись, залез в автобус, а кто-то из-за тебя остался снаружи. Одно досадно: без этого жить ведь и невозможно. Потому что мы… мы — взрослые люди.
Своего незнакомца, дожившего до седых волос, но так и оставшегося ребенком в душе, я больше не видел. А если бы и увидел — прошел бы мимо, словно не узнал. Что толку узнавать? Ну, поздороваешься. Так от того почета ему не прибавится. Ну, попросишь прощения за опрометчивый свой поступок. Так ведь все равно сделанного не вернешь. Лучше забыть обо всем, будто ничего и не было.
