— Потрясающе! — воскликнул Кенжек. — Невероятно! — Он улыбался во весь рот, глаза его округлились и блестели. — Подумайте только, друзья, — две тысячи сотый год!.. Это далеко или близко? Для истории — какой-нибудь миг! Полтора века в жизни человечества — пустяки, но какими счастливыми будут люди, которым тогда доведется жить!.. Едиге, дружище, я всегда перед тобой преклонялся! Ты гений, честное слово! Правда, ребята, он гений?..

— Красивая сказка, — сказал Халел. — А Едиге — литератор. Потому он и умеет нарисовать так живо любую вещь… Живо, выразительно, впечатляюще… Даже явная фантастика выглядит у него убедительно… Одно только не ясно: Едиге хотел нас немного развлечь, поднять настроение или он сам безоглядно верит всему, что рассказал?.. А ты, Кенжек, стыдись — математик признает только разум и логику, его романтикой не купишь. Если на тебя так подействовала эта сказка, значит, я не ошибся: ты — ребенок.

— А ты — зануда и скептик, — выпалил Кенжек. — Преждевременно состарившийся скептик!

— Суть не во мне, а в истине, — спокойно возразил Халел. — Я понимаю Едиге. Но Платон мне друг, а история… Какие бы благородные цели мы ей ни указывали, у истории свои законы. Не так ли, историк?..

— Наверное, так.

— Но учтите, — сказал Едиге, — учтите: и у отдельного человека, и у человечества в целом — различные масштабы и различное восприятие времени. Если изобразить историю человечества условной величиной в несколько десятков лет, то вся эпоха цивилизации, начиная с Афин и Рима, уложится в какие-нибудь пять минут. Человечество только-только выходит из пеленок, вся жизнь у него впереди.

— А если большую часть жизни человечество уже прожило?.. И осталась меньшая?.. — сказал Халел.

— Хиросима, Нагасаки… — пробормотал Мухамед-Шарип.

— Даже случись атомная война, все равно она решится в нашу пользу, — возразил Ануар.

— Потери, конечно, будут громадны… Но для капиталистического мира эта война окажется последней развязанной им войной, — сказал Бердибек.

— Эти гуманитарии рассуждают так, будто им одним все ясно, — усмехнулся Мухамед-Шарип.

— Ясно, что в современных условиях возможность новой войны почти равна нулю. Милитаристы на нее не решатся. Единственное, чего следует опасаться, это — случайности. Но допустим самое плохое — на планету обрушилось атомное бедствие… Что в результате? Развитие человечества приостановится, положим, на сто лет. И все равно это можно сравнить лишь с получасовой задержкой в пути, рассчитанном на шестимесячное путешествие. Караван истории приостановится на мгновение и выйдет снова на прежнюю тропу. Это в самом крайнем случае, ведь я сказал, что уверен — войны не будет.

— Согласен, Едиге, — отозвался Халел. — Вполне допускаю, что атомной войны не будет…

— Мир победит, — сказал Бердибек.

— Согласен, — повторил Халел.

— Все это нам известно из газет и лекций, — сказал Ануар.

— Согласен и еще раз согласен, — снова подтвердил Халел. — Но вы… — Он посидел немного, прикрыв глаза и потирая впалые виски. — Вы подумали о таких проблемах, как перенаселенность планеты? Демографический бум, так это называют специалисты? Или — демографический взрыв?.. Полтораста лет… Если прогнозы оправдаются, то вашим гипотезам и теориям — грош цена…

— И опять-таки ошибаешься, — возразил Едиге. — Нашей стране перенаселение не будет угрожать еще, по меньшей мере, лет двести. Почему ты не берешь во внимание динамику развития? Представь, что завтра настанет пора освоения Сибири, потом — Дальнего Востока, потом — Крайнего Севера. В эти районы и начнется отлив населения. В других местах прирост сохранится в пределах нормы. И вообще, поколение, которое появится спустя полтораста лет, окажется умнее нас с вами, оно сумеет разрешить и эту, и многие другие проблемы.

— Кроме того, уже сейчас кое-где принимаются меры, чтобы притормозить прирост населения…

— Но у нас, говорю вам, такой проблемы нет. И долго не будет. А поколение двадцать первого века разрешит и такие проблемы, которые нам сейчас кажутся неразрешимыми…

— А продовольственная проблема?..

— Голод случается только в странах с небольшой территорией и слабыми природными ресурсами.

— Со временем и большие просторы становятся тесными, — не сдавался Халел.

— Вот она, ваша ограниченность, господа технократы, — сказал Бердибек. — Задираете нос перед гуманитариями, а сами не знаете простых вещей. Не размеры территории, а общественный строй — вот что главное. При плановом хозяйстве, как у нас, используются все ресурсы. Когда то же будет повсюду, исчезнут голод и нищета.

— Тут Бердибек прав, — подхватил Едиге. — Природных богатств на земле хватает. Задача только в том, чтобы умело их использовать…

— Сдаюсь. — Халел вздохнул и ленивым движением прикурил давно погасшую трубку. — Чтобы жить, надо во что-то верить.

— Не спорю, — согласился Едиге.

— Кстати, зачем тебе филология? — сказал Халел. — Не податься ли, пока не поздно, в философы?

— Из Едиге философа не получится, — улыбнулся Ануар. — Он поэт. Послушать его, так коммунизм наступит чуть ли не завтра, и в первую очередь — у нас в Казахстане.

— В Казахстане или в Якутии, главное — что в нашей стране, — примиряюще произнес Мухамед-Шарип. — Это знает каждый школьник. О чем тут дискуссировать?..

— Ойбай-ау, в животе урчит, а мясо еще не сварилось. Приходится как-то время коротать, — сказал Ануар.

— Вот уж точно: где затесался филолог, там без болтологии не обойтись, — рассмеялся Бердибек. — Меня тоже заразили — битый час доказываю то, что и так всем понятно.

— Они ничего не поняли. — Кенжек огорченно переглянулся с Халелом и Едиге.

— Все, я складываю оружие и больше не спорю, — отрубил Едиге.

— Тем не менее, мы, возможно, не всегда умно и со знанием дела размышляли здесь о волнующих мировых проблемах. — Мухамед-Шарип, сняв очки, не спеша потер переносицу, на которой остался розоватый след от вдавившейся дужки. Затем, покашляв, словно собирался говорить речь с трибуны, продолжил: — И вот о чем я думал, слушая вас, друзья мои. Я думал: как же вырос за недолгое время наш казахский народ! Невежественный в прошлом, имевший до революции всего два процента грамотных…

— Увы, — перебил Едите витиеватую речь Мухамед-Шарипа, — слушая тебя, мне начинает казаться, что наш народ еще не вполне избавился от невежества…

— Насчет двух процентов я не спорю, — сказал Халел. Нос его заострился, лицо, и без того смуглое, потемнело. Но голос был по-прежнему ровен, спокоен. — Может, и не два, а один процент, может — два с половиной, три или десять, не в том суть. Не спорил и не спорю — ни по поводу роста образования, ни по поводу двух процентов. Только скажите, какой процент грамотности до революции был у других народов? Кроме казахов? Об этом вы не думали? Что-то я не читал у Тургенева или Толстого, чтобы крестьяне в Орловской или Курской губерниях были все сплошь высокообразованны… Что же беспрестанно расчесывать свои раны?..

Спор снова разгорелся.

— Будет вам, вы уж чересчур схватились, — сказал Халел.

— Ничего, ведь это всего-навсего слова… — успокоил Бердибек.

— И надо же, мясо, как назло, подоспело… Жалость-то какая, — сказал Ануар.

— Этот молодой человек вообще, я вижу, против истории как науки, — вздохнул Мухамед-Шарип.

— История — моя любимая наука, — произнес Едиге. — Я против плохих историков — только и всего.

— Плохим историком ты считаешь, конечно, моего Бердибека, — сказал Ануар.

— Дело не в твоем Бердибеке, — ответил Едиге мрачно.

— И даже не в плохих историках, — усмехнулся Халел.

— Все равно, парень, ты слишком много на себя берешь, — возразил Бердибек. — Мы не хуже твоего разбираемся в своей специальности.

— Какую из своих специальностей он имеет в виду? — съязвил Ануар.

— Ну и змей! — рассмеялся Кенжек.