Неизвестно почему, в голову пришла нелепая трактовка битвы высокопарной речью в пафосе восточных оборотов: «Победоносным войскам нашим всегда покровительствуют конные полки небесных сил, а потому действия неприятелей на ратном поле имеют против нас такую же силу, как звезды небесные против восходящего солнца. Пламенный меч наш, устремленный к поражению неприятеля, — есть молния, все сожигающая. От пыли, несущейся никем непобедимой конницы нашей, место сражения померкло так, что если бы открытый дикарями огонь не освещал его, то стрелы, лишающие жизни, не находили бы пути пронзать сердца неприятельские. Пять часов длился бой, и воюющие не различали белого и черного. Наконец, на закате солнца, разрушилось и основание неприятельских войск, несчастное же знамя неприятеля — низверглось.»

А? Каково? Или какого⁈ Гм…

Хмыкнув, я разогнался и, возглавив отряд воинов, обернулся к противнику, который в этот момент подобрался вплотную к моим копейщикам и с диким хрустом вломился в их ряды.

Немыслимый шум поднялся до небес, распугав дикое зверьё на многие километры вокруг. Трубы взвыли ещё более кошмарными звуками, словно прогнозируя близкую смерть всему живому, и не умолкали до той поры, пока я не бросил в их сторону: «Хватит!»

Ближайший ко мне воин-посыльный, тут же хлестнул верблюда и поскакал к оркестрантам затыкать трубы, они сразу замолкли, прервавшись на полу ноте, и наступила тишина, что ещё больше обозначила дикие звуки жестокой сечи.

Крики, лязг железа и бронзы, треск разрубаемых деревянных щитов, стоны и дикое мычание верблюдов заполонили всё пространство вокруг, обнажив печальное нутро любой смертоносной битвы живых с живыми. Только люди умеют так убивать, звери, несмотря на свою дикость и неразумность, гораздо менее плотоядны и жестоки.

Изрядно потрёпанные царские всадники пытались продавить наш строй, но с каждой минутой их потуги становились всё более беспомощными. Теряя людей от стрел и копий, они сначала остановились, не в силах продвигаться дальше, а затем дрогнули, собираясь отступить. Этим моментом я и воспользовался.

— В атаку! — просто сказал я, надев шлем и застегнув на себе чёрный кожаный плащ. Хлестнув верблюда, направил его в самую гущу схватки, высмотрев для себя достойную цель. Вслед за мной, растекаясь широким фронтом, поскакали и мои воины.

Наклонив пику и закрывшись щитом, я скакал впереди, красуясь перед всеми, кто меня видел. Белый, прекрасно изготовленный шлем с пышным плюмажем из перьев страуса, большой прочный щит, длинный кожаный плащ, развевавшийся за моей спиной и длинное копьё с наконечником, сделанным из железа. Всё это вместе создавало очень нехарактерный образ для данной местности и приковывало к себе взгляды всех присутствующих, а ещё на мне прекрасно сидела очень красивая, хоть и не железная, броня.

В общем, я выглядел, как вождь, являлся им и готовился доказать это любому, думаю, что это смогли почувствовать все, меня сейчас наблюдавшие. Разогнавшись, я начал придерживать верблюда, дабы мои воины смогли догнать меня, а то и перегнать, лезть дуриком под стрелы я не собирался. Позёрство — это хорошо, но в меру.

Меня нагнали и обогнали воины и, не останавливаясь, ударили в левый фланг всадников аксумского царства. Уставшие атаковать и уже почти развернувшие верблюдов, наши враги оказались застигнуты врасплох этой атакой и почти сразу же обратились в бегство. Каждый мой воин метнул по дротику в них и схватился в жестокой схватке.

Мне достался всадник в богатом убранстве, точнее, я сам к нему целенаправленно ехал, чтобы он от меня не ушёл. Направив на него верблюда, я мимоходом проткнул одного воина, бросившегося на его защиту, и напал на военачальника Аксума.

Этот дородный воин, годами далеко за тридцать, не испугался, а наоборот, обрадовался и ударил меня копьём. Приняв удар на щит, я с размаху ударил в ответ и пробил его щит. Вывернув копьё, я заставил врага пошатнуться в седле и, резко отпустив копьё, выхватил кинжал и изо всех сил метнул ему в лицо.

Удар пришёлся точно в цель. Военачальник откинулся назад, и я добил его ударом хопеша, после чего, победно подняв окровавленный топор, закричал: «Халла! Возьмите же город!»

Мои дромадарии и без криков поняли, что сражение вступило в свою завершающую фазу, а до победы остался всего лишь один шаг. Они яростно ринулись в атаку на пехоту Аксума, преследуя оставшихся в живых всадников.

Битва закипела с новой силой, но её ход уже становился вполне ясен. Аксумские дромадарии смяли ряды своей пехоты, которая уже и сама собиралась отступить, а тут просто побежала. Всё же, некоторые воины не стали убегать, а сражались до конца, пав смертью храбрых, но таких оказалось очень немного, и довольно скоро вся аксумская армия, потеряв своего военачальника, стала разбегаться, стремясь успеть скрыться за воротами.

Но на верблюдах двигаться возможно намного быстрее, и мои войска ворвались в город на плечах бегущих воинов. Ворота были взяты, осталось теперь только их удержать. Всё это время лучники со стен нашпиговывали стрелами атакующих, в ответ вернулась карусель смерти от моих лучников и нанесла им существенные потери, заставив прятаться, а не стрелять.

Бой закипел у ворот. Всадники прорвались и стали растекаться по улицам, а к воротам уже подоспела пехота, что вступила в бой с остатками войска Аксума, сюда же подъехал и я. Через полчаса ворота и стены перешли под наш контроль, и мне стоило большего труда удержать моих воинов от бессмысленных убийств проигравших воинов и горожан. Они боялись меня и тех воинов, что следовали за мной, как личная гвардия. Поэтому большинство из сдавшихся в плен остались живы, а город не сожгли, хотя спонтанные грабежи и начались.

Оставался не взятым лишь дворец, где укрылся царь Аксума, как оказалось, там он находился вместе со своей дочерью. Я приказал окружить дворец со всех сторон, но не атаковать. Царя защищали отборные воины личной гвардии, и бой обещал стать жарким и кровопролитным. Мои войска понесли существенные потери, хоть и намного меньшие, чем аксумцы, но напрасные жертвы мне не нужны. Те, кто прошёл со мною саванну, ценны и необходимы.

Однако, пора уже и царя за бороду схватить и попробовать с ним разговаривать, возможно, договоримся. Есть у меня пара мыслей, что с ним делать дальше и как поступить, но всё зависит от него.

В это время прекрасная Кассиопея, заламывая руки, молилась Афродите, прося её о защите и помощи. Сейчас она находилась в комнате учёного грека Фобоса. Вообще, первоначально его звали совсем иначе, но он предпочитал, чтобы его именовали именно так. Возможно, тому виной являлось его лицо, изуродованное былыми шрамами, как будто от огня, или его нелюдимый нрав, что имел своё объяснение, но он требовал, чтобы его называли только Фобосом.

Сейчас он оказался прикован к постели болезнью и практически не вставал, лёжа выслушивая информацию о происходящих вокруг событиях.

— Мы проиграли?- спросил он у Кассиопеи.

— Я не знаю, но мы окружены и заперты во дворце, только личная гвардия отца держит укрепления.

— Плохо дело, они долго не продержатся.

— Почему?

— Потому что они оказались во дворце, как лев в клетке. Город, судя по всему, взят штурмом, а мы обречены.

— Но мы же живы, они не посмеют нас убить, я дочь царя!

— Они дикари, им всё равно. Они пришли, чтобы разграбить и уйти обратно в свои бесплодные степи.

— Нет, их вождь, его зовут Егэр, он пришлый, он хочет захватить наше царство.

— Кто тебе это сказал, Кассиопея?

— Отец.

— Он уверен в этом?

— Скорее да, чем нет, — колеблясь, ответила девушка.

— Может и так, всё равно, болезнь сломила меня, и мне осталось недолго жить, но тебя жаль, моя девочка, и я хочу помочь тебе спастись. Скажи мне, этот вождь, он молод?

— Да.

— Ты видела его?

— Издалека, с городской стены.

— А есть ли у него жена и дети?

— Я не слышала об этом.