– Рад тебя видеть, Дэн, – произнес Дейви надломленным голосом. – Я боялся, что ты не придешь.

Струтерс вынул трубку из рта и жестом пригласил его сесть рядом.

– Хорошенького же ты обо мне мнения. Друг я или кто?

– Даже и не знаю, Дэн, – ответил Дейви. Губы у него дрожали. – Неделя выдалась тяжелая. Я бы не удивился… Ох, не знаю, все пошло наперекосяк, все неправильно.

– Угу, – скупо подтвердил Струтерс. – Еще как наперекосяк. Это у вас в деревне все неправильно… а мы у себя на ферме далеко.

Осунувшееся несчастное лицо Дейви слегка прояснилось. Он поднял голову, в его глазах загорелась привычная тоска, с губ слетел привычный вопрос:

– Как дела на ферме?

– Паршиво, – ответил начистоту Струтерс. – Твой красавчик-брат наделал кучу долгов. А земля! Это никуда не годится. Придется затянуть пояса и вкалывать. Но мы бы справились, если бы миссис Эйли пришла в себя. Она труженица что надо и настоящий боец. Но, Господи помилуй, на нее словно столбняк напал. Я то и дело замечаю, как она сидит у окна, не шелохнется, все глядит в никуда.

Молчание. Струтерс проницательно покосился на Дейви:

– Ты и сам прекрасно знаешь, что твое сердце, твоя душа на ферме. Парень, любовь к этой земле у тебя в крови. Ты любишь и понимаешь ее, в отличие от Роба.

Дейви обхватил голову руками.

– Калеке не место на ферме!

– Чепуха! – отрезал Струтерс. – Калека ты или нет, а из тебя вышел бы отличный фермер, руку на отсечение даю.

Повисла тяжелая тишина. Затем Дейви встал, отвернувшись, чтобы Струтерс не увидел страха в его глазах. С глубокой печалью он произнес:

– Дэн, для этого разговора слишком поздно. Похоже, мне теперь придется заняться другими делами.

Его слова прозвучали обреченно. Струтерс не ответил.

– Я пойду, Дэн, – продолжил Дейви. – Спасибо, что пришел… мне стало намного лучше.

Он двинулся по тропинке, и Струтерс составил ему компанию. Наверху, где их дороги расходились, Струтерс остановился и положил руку Дэну на плечо:

– Если я что-нибудь могу сделать, если я могу помочь, только скажи, Дейви. – Он немного помедлил и добавил: – Я вот что думаю, Дейви, может, тебе убраться отсюда куда подальше? Ты же не собираешься жениться на этой потаскухе, так чего ждать? Просто подумай, может, стоит собрать вещи да уехать первым поездом в Стерлинг или Эдинбург, никому не сказав.

– В Эдинбург! Или в Стерлинг! С чего ты мне такое предлагаешь?

Струтерс покраснел.

– Если совсем честно, Дейви, то я кое-что слышал в трактире. Там был Геммелл… нажрался и поносил тебя последними словами, хуже прочих. – Помолчав, он сдавленным голосом добавил: – Я очень боюсь, что он наделает дел, Дейви, очень боюсь!

Дейви поразмыслил с минуту.

– Я знаю о Геммелле, – сказал он. – Это он за всем стоит. Но я не уеду из деревни. Не могу. Здесь вся моя жизнь.

– Не навсегда, – не унимался Струтерс. – Лишь пока буря не пройдет.

– Я же сказал, что не могу уехать, – с внезапным волнением повторил Дейви. – И что здесь мое сердце.

– Что ж, раз так, – воскликнул Струтерс, – то и говорить больше не о чем!

Он крепко пожал руку Дейви, повернулся и пошел к Гринлонингу. Колли следовал за ним по пятам.

Дейви стоял и смотрел им вслед, пока человек с собакой не перевалили через холм. Он был выжат как лимон, едва мог пошевелиться, но заставил себя стронуться с места и спуститься в деревню; ничего другого ему не оставалось.

В деревне стояла мертвая тишина: ни души на улицах, никого на перекрестке, окна трактира закрыты, занавески задернуты. Какая-то женщина неожиданно вышла на переднее крыльцо, но при виде Дейви резко развернулась и захлопнула дверь, когда он проходил мимо. Да, он знал, что эта злоба, эта тлеющая враждебность направлена на него, и отчего-то ему было страшнее, чем под градом оскорблений в предыдущие дни.

Опустив голову, Дейви перешел через мост и направился к зданию школы. Внезапно он услышал свое имя и поднял взгляд. Геммелл стоял у ворот лесопилки, преграждая ему путь.

– А я тут тебя поджидаю, – сообщил Геммелл. – Хотел сказать пару ласковых, пока ты не юркнул, словно кролик, в свою нору. – Он немного помолчал. – В последний раз спрашиваю: ты поступишь с Джесс Лауден как полагается?

Дейви устало посмотрел на него:

– Сколько можно тебе говорить – я всегда обращался с ней как полагается!

– Хватит играть словами! – крикнул Геммелл. – Ты женишься на девочке?

– Нет! Я не собираюсь жениться на Джесс.

Геммелл с угрозой выпятил подбородок.

– Я тебя предупреждаю, – заявил он. – И, Господь свидетель, предупреждаю в последний раз. Может, ты думаешь, что тебе это сойдет с рук: мол, поговорят и забудут. Как бы не так! Если ты не сделаешь Джесс Лауден честной женщиной, я натравлю на тебя всю деревню сегодня же вечером.

– Мне уже все равно, что ты сделаешь!

Дейви попытался пройти мимо Геммелла. Каждая жилка в его теле дрожала. Но Геммелл не тронулся с места. Он схватил Дейви за шею левой рукой и встряхнул так, что у того зубы стукнули друг о друга.

– Учителишка паршивый! – крикнул он. – Так бы и свернул тебе шею, не дожидаясь вечера. Заруби себе на носу: если ты не пообещаешь поступить как положено, я вернусь со всей деревней. И тогда тебе конец, можешь не сомневаться!

Он резко отпустил Дейви, и тот упал на землю. Не проронив больше ни слова, Геммелл ушел.

Дейви с трудом поднялся. Он вошел в школьные ворота, обогнул дом и немного постоял в заднем саду, безучастный и одинокий, размышляя над словами Геммелла. Ему конец! Он снова ощутил, как пальцы Геммела безжалостно сжимают шею.

Геммелл не умел рассчитывать силу. Однажды он чуть не убил человека на ярмарке в Ливенфорде, полез в драку и размозжил ему челюсть, искалечив навсегда. И внезапно у Дейви возникло жуткое предчувствие, что Геммелл вправду может его убить. Его захлестнула мрачная волна отчаяния; в глубине души он понимал, что спасения нет. Он сел на край ящика для рассады и заплакал.

В субботу вечером в Гаршейке всегда кипела жизнь, единственный праздничный вечер на степенной деревенской неделе. У Либи Ланг пыль стояла столбом; в конце Вебстерова проулка шумели подростки; рядом с тренировочным залом собрались любители танцев; на перекрестке, в свете лигроиновых горелок, барышники из Ливенфорда торговали всем на свете – от шкурок трехцветных кошек до чудодейственных мазей, исцеляющих цыпки, колики и ревматизм.

Не обошлось и без музыки; гармонист регулярно приезжал из Ардфиллана. А старый Сэм Прентис из Дамбака играл на скрипке за мелкую монету, пока виски не валил его с ног.

Сегодня вечером, после мертвой дневной тишины, всеобщее возбуждение было особенно сильным – растущее, лихорадочное возбуждение, которое вспыхивало то тут, то там на деревенской улице. Воздух дрожал от напряжения, в нем стоял гул множества голосов, будоражащих кровь, словно рокот далеких барабанов. Что-то скрытое и тлеющее, что-то праведное и дикое должно было случиться сегодня. Несмолкающий говор поднимался в темнеющее небо и словно подчеркивал эту неизбежность, складываясь в одно слово и разнося его эхом: сегодня… сегодня… сегодня.

Эйли Блэр пришла в Гаршейк, покинув Гринлонинг впервые после похорон Роба, и ощутила дыхание надвигающейся грозы, едва ступив на деревенскую улицу. Она никогда еще не видела ее настолько оживленной: люди стояли в вечерних сумерках, словно в ожидании казни. Трактир Ланг был набит битком. Эйли увидела силуэт Геммелла в пятне света. Он пил и размахивал руками.

Она ускорила шаг, плотнее завернувшись в плащ, как будто хотела унять бешеное биение сердца. За мостом прошла мимо лавки, потом по узкому Вебстерову проулку. Здесь, у двери дома вдовы Мичи, она остановилась и постучала. Через минуту дверь открылась. Эйли решительно вошла в крошечную прихожую. Лицо Эйли было застывшим и мертвенно-бледным; под глазами залегли тени.

– Добрый вечер, миссис Мичи, – сказала она. – Я к Джесс Лауден.

– Ого! – воскликнула вдова Мичи, выглядывая из-за свечи, которую держала над головой. – Да это же Эйли.