– Естественно, – весело и одновременно вызывающе ответила она. У нее была манера удерживать на собеседнике взгляд чуть дольше необходимого. Был ли это симптом невроза, спросил он себя, или что-то еще? – Ужин в восемь. Не опаздывайте. Мадам этого не любит. Если вам что-нибудь понадобится, дайте мне знать. Я ваша соседка – комната напротив.

Выходя и закрывая дверь, она снова посмотрела на него. В этом взгляде безошибочно читался вызывающий намек на близость.

Вечер наступил внезапно – густая и бархатная тьма без луны и звезд. Мюррей посидел некоторое время, наблюдая, как в неподвижном воздухе вспыхивают и мерцают светлячки, и слыша возгласы и болтовню работников плантации, возвращающихся в свои жилища. Затем под удар гонга он спустился на первый этаж.

В большом зале у подножия широкой винтовой лестницы, под огромной старинной люстрой, его встретила красивая, статная женщина с белым, как кость, лицом, аристократическими чертами и поразительно блестящими глазами, одетая в вечернее платье из жесткого зеленого атласа. Она представилась как мадам Дефрис.

– Вы не говорите по-французски, доктор?

– Боюсь, что очень плохо.

– А я так плохо говорю по-английски. N’importe[74], мы справимся. Пожалуйста, имейте в виду… мы рады, что вы здесь.

Она наклонила голову и повела его в длинную столовую с высоким потолком, где на накрытом столе красовались массивное старинное серебро и тонированный хрусталь.

Александр и его дочь уже были там, как и Бенчли, в простом темном платье. С довольно напряженным видом она стояла поодаль рядом с худощавым, холеным мужчиной лет тридцати, в щегольском темно-бордовом бархатном смокинге с гарденией в петлице. Когда Роберт вошел, он шагнул навстречу и представился как Анри Ламонт, двоюродный брат мадам Дефрис. Это и был полный сбор.

Ужин, который подавал дворецкий в белом камзоле с помощью двух цветных горничных, несколько отличался от кофе и чизбургеров Макси. За папайей со льдом последовал суп из зеленой черепахи, карри из местных моллюсков, жареный молочный поросенок с засахаренным бататом и ромовое суфле. Как ни странно, никто, казалось, не мог расслабиться настолько, чтобы насладиться этой идеальной едой.

Дефрису, конечно же, было рекомендовано питаться в меру. Он был довольно молчалив и, как показалось Мюррею, озабочен, особенно когда Анри пустился в детали какого-то, по-видимому, делового отчета. Однако он был трогательно нежен с мадам. Несколько раз он пожимал ей руку, говоря вполголоса: «Как хорошо быть дома, моя дорогая».

Натали, сидевшая рядом с Мюрреем, несомненно, перед ужином попробовала несколько коктейлей и теперь пила много вина. Бенчли в основном сосредоточилась на своих блюдах.

Основные усилия по поддержанию разговора исходили от мадам. Несмотря на свою слегка располневшую фигуру, она все еще отличалась исключительной, едва ли не чувственной красотой. Немногим старше сорока, она была столь элегантна, что показалась бы более уместной на званом обеде в Париже или Нью-Йорке, чем здесь, на этом отдаленном карибском острове.

Чтобы выпить кофе, перешли в салон. Дефрис не последовал за остальными, но, пожелав всем спокойной ночи, отправился к себе наверх. Мадам, повернувшись к Бенчли, заметила:

– Считаю, что вам нужно позаботиться о своем пациенте, сестра. Мы вас простим за то, что вы не с нами. Пойдемте, доктор Мюррей.

Взяв его за руку, она подвела его к дивану, обитому обюссонским гобеленом, и усадила рядом с собой. Ламонт, который передвигался на цыпочках, как будто боялся испортить ковры, занял стул, а Натали вышла на веранду с доброй порцией коньяка.

– А теперь, доктор, – начала мадам, помешивая кофе филигранной ложечкой, – вы должны рассказать мне все о моем муже.

Разумеется, она хотела узнать об операции. Мюррей кратко описал, что было сделано.

– Значит, теперь внутри у него находится искусственная трубка, соединенная с сердцем, – всплеснула она руками. – Это настоящее чудо.

– Примерно так.

– Но, доктор, – с беспокойством спросила она, – неужели эта штука не подведет? Она ведь не может держаться вечно.

– Продержится.

– Mon dieu[75], как бы я хотела вам поверить.

Поскольку он молчал, она наклонилась вперед, все еще полная тревоги:

– Ну же, ну же, доктор. Хотя бы ради моего дорогого мужа я требую правды.

– Я сказал вам всю правду, – ответил Мюррей. – Его перспективы на жизнь вполне хороши. Он проживет еще двадцать лет, если будет достаточно осторожен.

– Что значит «осторожен»?

– Просто то, что он должен вести размеренную, нормальную жизнь, избегая крайностей и внезапных стрессов.

Она испустила долгий вздох облегчения:

– Слава богу, доктор. Вы подарили мне такое большое утешение – снова сделали меня счастливой. Я надеюсь, что вы будете здесь как дома. А теперь, почему бы вам не присоединиться к Натали на веранде?

– Я порядком устал, – сказал Мюррей. – С вашего позволения, я пойду спать.

Он пожелал ей спокойной ночи и пошел наверх. Ему захотелось перекинуться парой слов с Бенчли, но он не знал, где она, и, поплутав по каким-то проходам, наткнулся на старую, гордого вида негритянку с тяжелыми золотыми серьгами, сидевшую неподвижно на низком табурете в конце коридора. Вернувшись наконец к себе, Мюррей лег спать.

Он плохо спал в ту ночь, все еще как бы ощущая движение судна. Но в семь часов встал, оделся и направился в комнату Дефриса. Бенчли уже была там, широкие жалюзи веранды были открыты для утренней свежести, и пациент выглядел хорошо. Когда Мюррей сделал обычные анализы и положенную инъекцию, Александр сказал:

– Сегодня утром я встречаюсь со своим управляющим. А во второй половине дня спокойно еду в Рейн-Мари, чтобы повидаться с M. le Président[76] и моим хорошим другом Хуаном Риберой. Это мне разрешено, доктор?

– При условии, что вы не будете перенапрягаться.

– Хорошо. Тогда у вас до вечера нет необходимости возиться со мной. Идите на пляж и наслаждайтесь жизнью.

Когда Мюррей вышел из комнаты в коридор, Бенчли последовала за ним. В этой новой обстановке ее аккуратная, безукоризненная униформа, весь ее вид странно успокаивали доктора. Он стал относиться к ней со своего рода пиететом и даже, в некотором смысле, зависеть от нее.

– Может, спустимся и позавтракаем? – предложил он.

– Я уже позавтракала.

– Тогда я сам что-нибудь перекушу. – Потом он спросил нерешительно: – Может, позже вы захотите поплавать?

Она покачала головой:

– Мне нужно написать несколько писем.

Она говорила со странной сдержанностью, как будто у нее было что-то на уме. Последовала пауза. Затем, внезапно, она сказала:

– Этот доктор был здесь ночью.

– Кто?

– Да Соуза.

– У Дефриса? – воскликнул Роберт.

– Нет – у мадам. Меня разбудил после полуночи внезапный крик – это была мадам. Ее комната напротив моей. Она явно была не в себе – чуть ли не в истерике. Я вскочила, полагая, что придется ей помочь, но тут кто-то вошел к ней – кажется, Ламонт. Она застонала и сказала: «Мне этого не вынести. Он должен прийти – он должен». Сначала Ламонт пытался успокоить ее. Потом я услышала, как он звонит по телефону, и примерно через сорок минут подъехала машина. Я выглянула в окно. Это был да Соуза. Должно быть, он сделал ей укол с транквилизатором, но даже после того, как она замолчала, он не уходил. Я слышала шепот на веранде по меньшей мере еще полчаса.

Мюррей озадаченно уставился на нее.

– Ну, – сказал он, – мадам Дефрис особа очень нервного склада. Все волнение оттого, что ее муж дома, – ей, вероятно, требовалось успокоительное.

– Да? – Голос Бенчли был напряженным. – Она уже принимала что-то до того. Разве вы не заметили за ужином, какие у нее глаза – суженные зрачки?