Моя задумчивость не прошла незамеченной, но все наверняка решили, что глава напряжённо обдумывает брачные перспективы эмбрионов, и вопросов задавать не стали.

— Скажите, Милослава, — повернулась к маме Лада, — а мои тренировки не повредят ребёнку?

— В целом нет, не повредят, — ответила мама, немного подумав. — Скорее наоборот, помогут его дару развиться. Или, говоря точнее, лучше подготовят его к принятию дара. Вообще принято полагать, что у детей никакого дара нет, а получают его только к первому совершеннолетию. Однако я с этим не согласна и считаю, что дар приходит вместе с душой при рождении, просто в большинстве случаев он остаётся спящим до первого совершеннолетия. Или остаётся спящим навсегда, если ребёнок не сумел его разбудить. Поэтому продолжай тренироваться, а месяца с шестого и до рождения вам стоит пожить у нас в поместье поближе к источнику. Но с поединками, я думаю, пора закончить уже сейчас, слишком велик риск травмировать ребёнка.

— С этой минуты я с поединками закончила, — твёрдо сказала Лада.

— Мы за этими разговорами совсем забыли, зачем мы здесь, — улыбнулась ей мама. — От имени всей нашей семьи поздравляю с шестым рангом!

Свой доклад я написал и передал в канцелярию князя сразу же по приезде, но никакой реакции не последовало. Я уже думал, что князь меня и не вызовет, но через две недели звонок из канцелярии всё-таки поступил, и сейчас я входил в его кабинет, гадая, что же могла означать эта задержка.

— Здравствуй, княже, — поклонился я.

— Здравствуй, Кеннер, — кивнул в ответ князь. — Садись, не стой, как неродной. Почитал я твой доклад… негусто, совсем негусто.

— Император не сильно-то жаждал со мной пообщаться, — пожал плечами я.

— Наверное, ты какой-то неправильный подход к нему выбрал, — предположил князь.

— Может быть, и так, княже, — не стал спорить я.

— Хм… А на словах что-нибудь к своему докладу добавить можешь?

— Да пожалуй, что и могу, княже, — кивнул я. — Если ты хочешь услышать мои впечатления.

— Это ты своей эмпатией сумел что-то вытащить? — догадался князь.

— Нет, княже, от эмпатии там никакого толку не было. С такими людьми она практически бесполезна.

— Это как так бесполезна? — удивился он, по-моему, не совсем искренне.

— Здесь надо объяснять, княже, — вздохнул я.

— Ну объясни, — согласился князь, с интересом на меня глядя.

— Вот, к примеру, есть такие длительные эмоции: человек к тебе недоброжелательно настроен, или злорадствует, или подготовил какую-то пакость, и с упоением ждёт, когда ты в неё вляпаешься. Или наоборот, искренне тебе рад. Это даже скорее настроения, чем эмоции. Их легко почувствовать, да их часто даже неэмпат может ощутить по интонациям, выражению глаз и так далее. Но с людьми искушёнными, а особенно с политиками, это не работает. Такие настроения при некотором навыке очень легко задавить или даже подделать, так что эмпатии здесь верить нельзя совершенно. Вот ты, княже, прекрасно это умеешь, так что я даже не пытаюсь твоё настоящее настроение понять.

— Гм, — неопределённо буркнул что-то князь.

— Но есть кратковременные эмоции, как бы вспышкой. Радость, зависть, злость, да практически любые чувства могут нахлынуть внезапно. Спрятать их гораздо сложнее, но достаточно упорный человек после определённых тренировок на это способен. Любой политик так умеет — про эмпатов же все знают. Так что если ты ничего не ощущаешь от собеседника, то невозможно понять — действительно он спокоен или хорошо прячет эмоции. Но есть один важный момент — спрятать вспышку эмоций можно, а вот подделать нельзя. Для того чтобы сосредоточиться и разбудить нужную эмоцию, нужно время, да и сложно это сделать незаметно. Внимательный собеседник такое сразу же разглядит. В общем, если уловил вспышку эмоции, то она наверняка истинная.

— Это не так уж мало, — заметил князь.

— Это не так уж много, княже, — с сожалением сказал я. — Опытный политик такое редко допускает. Но иногда случается. Я думаю, здесь всё-таки играет роль моя молодость — люди подсознательно относятся ко мне не вполне серьёзно, и случается, допускают ошибки.

— Ну, от несерьёзного отношения ты уже многих излечил, — усмехнулся князь. — А то, что ты ложь умеешь определять — это помогает?

— Нет, княже, от этого никакой пользы нет, — ответил я с досадой. — Это вообще не работает.

— Не работает? — удивился он.

— С имперцами, а особенно с попами, совсем не работает, — подтвердил я. — Это ведь в Суде Дворянской Чести можно требовать ясного и полного ответа, а, скажем, от императора или от кардинала ничего не потребуешь. К тому же все знают, что я ложь чувствую, так что у них всё время какая-то полуправда. Они так всего намешают, что сидишь и не понимаешь — наврал, нет? Больше с толку сбивает.

— А со мной?

— Да я от тебя вообще лжи не припомню, княже, — пожал плечами я. — Да и зачем бы тебе со мной врать понадобилось? Я за этим даже и не слежу.

— Не следишь, говоришь? — хмыкнул князь. — Ну ладно, продолжай.

— В общем, дело не в моих способностях, просто в живом разговоре есть много моментов — интонации, паузы, движение глаз, — вот все эти невербальные признаки, которые на самом деле многое говорят.

— Это тоже можно имитировать, — заметил князь.

— Не всё сразу, — отрицательно покачал головой я. — Когда человек что-то имитирует, он уделяет этому много внимания, и в результате обязательно ошибётся в чём-то другом — или всплеск эмоций не подавит, или глаза дёрнутся, или ещё что-то. Если внимательно следить за всеми признаками, то всегда можно понять, когда собеседник темнит. Фальшь обязательно как-то проявится.

— Пожалуй, соглашусь, — задумчиво кивнул князь. — Хорошо врать, так, чтобы никто не понял, мало у кого получится. Да ни у кого, наверное. То есть выходит так, что все эти фокусы с эмпатией мало для чего годятся, а гораздо надёжнее будет без этого, по-простому?

— Не совсем так, княже, — возразил я. — Эмпатия много где помогает, но вот в разговоре с опытным политиком, который о возможностях эмпатии знает достаточно, там да, пользы немного. Но ты ведь наверняка и сам хорошо представляешь, как надо с эмпатами разговаривать.

— Представляю, — с усмешкой подтвердил он. — Но я со своей стороны представляю, а мне было интересно понять, как ты это видишь. Вы-то не сильно любите про свои способности откровенничать — кто-то недоскажет, а кто-то и соврёт. Вот и приходится сверять, кто что расскажет.

— Я врать не стану, — пожал я плечами. — И на все твои вопросы отвечу. Расскажу всё, что знаю, без утайки.

— Ценю, Кеннер, — серьёзно сказал князь. — Ты хоть и молодой, но ведёшь себя очень правильно. Кое-кому из моих советников стоило бы у тебя поучиться. Но мы с тобой что-то сильно ушли в сторону — так что ты хочешь рассказать того, что в докладе не написал?

— В докладе я изложил факты, княже, а рассказать хочу о своих впечатлениях и мыслях. Поскольку они фактами не очень подкреплены, в докладе им не место, но мне кажется, что ими тоже стоит поделиться.

— Слушаю тебя внимательно, Кеннер, — кивнул князь.

— Во-первых, интересна реакция кардинала Скорцезе. К теме возможной войны с нами он отнёсся совершенно равнодушно. Когда я заговорил на эту тему, он просто отмахнулся. Но когда я сказал, что в качестве превентивной акции мы, возможно, будем вынуждены захватить Ливонию, его настроение резко изменилось. Он практически перестал себя контролировать, у него начали постоянно проскальзывать вспышки эмоций. И в конце нашего разговора он прямым текстом заявил, что Дитрих плохо просчитал результаты своих действий.

— Это мало о чём говорит, — заметил князь.

— Само по себе мало о чём, — согласился я. — Но в сочетании с другими моментами наводит на некоторые мысли.

— Продолжай, — кивнул князь.

— Кардинал разволновался настолько, что срочно поехал к императору, а мне порекомендовал попросить аудиенции через недельку. Но когда я эту аудиенцию получил, император не стал обсуждать возможный захват нами Ливонии. Он об этом вообще ни словом не обмолвился. Получается, что в отличие от кардинала, у императора такая перспектива никакого беспокойства не вызывает.