«Боже, как он это ест?» — задаюсь вопросом, вспоминая, что совсем недавно я сама любила уплести 1-2 батончика с карамелью и лесными орехами. Сейчас словно отвернуло. Видеть их не могу, не то что переносить на запах.

— Отвали, Чернов, — шикает однокурсница Вера.

Стоя с несчастным видом, девушка прикрывает нос платочком. Лицо бледное, ни кровинки в нём. На стол с трупом и кропотливую работу патологоанатома Антона Васильевича совсем не смотрит. Отводит взгляд.

Как она собирается стать хирургом — большой вопрос…

Запах здесь и вправду жуткий, мало кто стерпит смрад разлагающихся тел, но меня в этот раз почему-то не пронимает. Я спокойно наблюдаю, как острое лезвие скальпеля отделяет кусок кожи от мертвой плоти…

— Зря. У меня ещё пирог с капустой есть, — озвучивает Чернов, пробуждая нереальный аппетит. Ещё не почувствовав запаха еды, я уже мечтаю о том, чтобы съесть хоть маленький кусочек… — Бабушка утром испекла. Только-только остыл.

— С капустой? — уточняю, не в силах побороть соблазн.

— Угу, — подтверждает он.

— Давай, — отрезаю уверенным тоном, понимая, что до конца лекции дожить без этой гребаной капусты не смогу.

Господи, что со мной не так?…

В последние дни я сама не своя. Только и делаю, что перебираю едой. И нервы ни к черту… То плакать хочется, то смеяться.

— Боже, Никитина, ты с ума сошла? — поражается Вера.

— Что? — сглатываю полный рот слюны, глядя в её выпученные глазищи.

— Трупы тебя не смущают? — спросив, подавляет рвотный рефлекс. — И запахи? О, боги.., как тут можно есть?

— Трупам пирожки не нужны, им пофигу, — утверждаю я, прячась за спину сокурсника и тихонечко разворачивая пакет. Вдохнув запах жареного лука, чесночка и капустки, как дурочка улыбаюсь, словно мне подсунули шедевр из ресторана от шеф-повара с пятью звездами Мишлен. — Просит желудок, что поделаешь? — пожимаю плечами, откусывая кусочек. — М-м-м-м… бож-ж-же-е-е… — закатываю от удовольствия глаза, пережевывая вкуснейшую в мире овощную начинку с хлебом. — Чернов, я тебя люблю… — говорю с набитым ртом.

— Что, и замуж за меня пойдешь? — строит мне глазки паршивец. Шутит конечно.

— Неее, — отрицаю, подыгрывая ему. — Тут одного пирожка недостаточно. Вот станешь знаменитым хирургом, тогда и подумаю. Боже, как же вкусно! Мне б такую бабушку…

***

— Никитина, ты прямо, как моя беременная мать, — ворчит Вера, плотнее прижимая платок к носу. — В свои сорок три она решилась на вторые роды, и теперь её желудок требует всякую неудобоваримую хрень. Она с таким же аппетитом, как ты, селедку со взбитыми сливками на обед жрет. Жесть.

Чувствую, что мне тоже плохо становится, но уж точно не от влияния атмосферы морга на мой организм. И дело даже не в маме Веры и не в её странных вкусовых предпочтениях в еде.

Какая-то иного рода слабость одолевает меня вместе с головокружением.

С недавних пор мне постоянно хочется спать. Бывают дни, когда без видимых причин накатывает усталость. Грудь в целом, включая соски, стала набухшей и болезненной.

Списав всё на предменструальные симптомы, с аппетитом поглощаю пищу.

— Не-е, Вера. Я точно не беременна. Селедку со сливками я бы не рискнула пробовать, а вот пирожок с капустой вполне. Обалдеть, как вкусно. М-м… — поспешно глотая, давлюсь куском. Как только удается откашляться, зависаю взглядом на хмуром лице патологоанатома. Повисшая в секционной пауза запускает под кожу миллиарды колючих мурашек. Антон Васильевич, держа в руке срез лёгкого, сверлит встречным взглядом нашу троицу, в том числе и меня.

«А когда у меня были последние месячные?» — вдруг задаюсь немым вопросом, глядя патологоанатому прямо в глаза.

«Блин…» — нервно сглатываю.

Вспомнить в моменте не получается. Мужчина всем своим серьёзным видом, как и басящим тоном, обрывает спутанные мысли в голове.

— Никитина! Тебя дома не кормят, что ли? Не можешь потерпеть до конца вскрытия?

— П-простите, нет… — соглашаюсь я, замечая боковым зрением, как Вера заваливается на Чернова без чувств. Тот ловит её в последний момент, не давая студентке упасть на пол. Я застываю с пирожком в руках, чувствуя на себе взгляды однокурсников. Кто-то хихикает, кто-то выражает отвращение громким «фу-у!»…

— Варламова! Слабонервным здесь не место! — окликнув Веру, Антон Васильевич в который раз устремляет на меня свое подчеркнутое внимание. — Быстрее доедай свой чебурек, — чеканит он. — Чесноком аж сюда прет. Можешь выйти за дверь, если и вправду невтерпеж.

Сглотнув набежавшую в рот слюну, чувствую, как начинает мутить.

Да, Боже!

Что со мной такое?

Вручив остатки пирожка Чернову, зажимаю ладонью рот и срываюсь на выход.

Из секционной вылетаю на всех парах, как петарда. Направляюсь на улицу. Достигнув небольшой автомобильной стоянки, забегаю за одну из машин и выблевываю содержимое желудка в траву. Какое-то время хватаю воздух ртом. Меня мелко трясет. Едва нахожу в себе силы держаться на ногах. Во рту стоит неприятный вкус и запах чеснока.

Чернов, сукин сын!

Он меня отравил? Что он мне скормил?

Зачем я ела тот чертов пирожок?…

— Девушка, вам плохо? Э-эй? — сквозь грохочущий пульс в ушах доносится незнакомый мужской голос и приближающиеся быстрые шаги. Срабатывает разблокировка дверей у одной из машин.

— О, не-е-ет… — стону, не обращая внимания. Меня всё ещё мутит. Обнимая ствол дерева, я снова блюю. Из глаз брызжут слезы. Мир вокруг меня вращается с бешеной скоростью, и этому нет конца…

— Давид! Воду с салфетками достань из багажника. Быстро! Нужно девочке помочь, — голос звучит совсем рядом. Чувствую чьи-то теплые руки на себе. Они отрывают меня от дерева и крепко удерживают в вертикальном положении, не давая упасть. — Сейчас всё пройдет. Не бойся. Я врач. Меня зовут Станислав Александрович. Я тебе помогу.

***

Боже, мне так стыдно, так стыдно… Я ничего не могу с этим поделать. И, тем не менее, доверяю себя случайному прохожему. Пытаюсь отдышаться. Затем пью воду, заботливо поднесенную к моему рту.

Мою руки, умываюсь, вытираю лицо салфетками. Свежий ветерок проникает в поры влажной кожи, и мне становится лучше. Тошнота отпускает. Даже пробивает на аппетит.

Теперь я бы съела клубники. Бож-ж-же, как я хочу свежей, сочной клубники. Чер-р-рт!

— Из морга, что ли? — звучит глубокий низкий голос моего спасителя.

— Угу… — кивнув, встречаюсь с выразительным взглядом серых глаз.

Стального оттенка радужки поблескивают в лучах апрельского солнца. В них столько теплоты. Никогда раньше не замечала, чтобы глаза так искренне смеялись. Эти смеются. Смотрят на меня и сияют добротой.

Мамочки, в них столько позитива, хоть и лицо у мужчины остается невозмутимым и сосредоточенным на мне.

— Ива, — негромко произношу своё имя. — Спасибо вам за заботу. Простите, мне так неловко. Впервые в жизни захотелось пирога с капустой, а он… не полез.

Вспомнив о запахе чеснока, прикрываю рот ладонью.

— Дать жвачку? — мужчина тянется рукой в карман джинс и вытаскивает блистер с жевательной резинкой.

— Пожалуй… — смущенно улыбаюсь, принимая от него несколько освежающих мятных подушечек.

— У тебя красивая улыбка, Ива. Не стоит её прятать из-за запаха чеснока. Договорились? — Станислав Александрович вдруг растягивает свою, и я приятно удивляюсь, рассматривая на его щеках скрытые под щетиной сексуальные ямочки.

Боже, он нереально привлекательный, когда улыбается. Вместе с тем в нём столько харизмы...

Наверное это ненормально тащиться от самодостаточных взрослых мужчин. Но в последнее время я только и делаю, что рассматриваю именно таких. Парни моего возраста перестали меня впечатлять. А вот те, которым за тридцать…

Вспомнив о Пожарском, переживаю очередной наплыв горечи и тоски.

Как забыть?

Как его забыть, когда он каждую ночь приходит ко мне во снах и вынуждает рыдать в подушку…

— Надо бы привести твой желудок в норму, — говорит доктор Станислав, уводя меня к черному внедорожнику. Такому же, как у Макса.