— Вы бы меня отпустили, а? — спросила Варвара. — Не обессудьте, господин следователь, но у меня лавка закрыта, идти надо, да масло солить.

— Масло солить? — удивился я. — А его разве солят?

— А как же. Пост нынче, но масло-то все равно сбивают, да нам везут. Что-то и полежит, а что-то и нет. Так я его либо солю, либо перетапливаю, чтобы не портилось.

Быстренько записав показания Варвары, протянул ей протокол.

— Прочитайте. Если нет замечаний — распишитесь.

— Так я грамоты-то не знаю, — сообщила Варвара. — Скажите где расписываются — я крест поставлю.

Неграмотная? А как она товар принимает, деньги считает? Ну, не мое это дело. Ткнув пальцем протокол, сказал:

— Вам ваши показания вслух зачитать? Не надо? Тогда, вот здесь крестик ставьте. Но предупреждаю — могут вас на суд вызвать.

— А судить-то за что? — испугалась Варвара Петровна. — Я ничего против закона не сделала. И мужа чужого не уводила. Не-а, не стану я крестик ставить.

Ну вот же, морока какая. Крестик она ставить не будет.

— За увод мужа не судят, — успокоил я женщину. — И вызовут вас как свидетеля. Скажете, как оно было. Мол, Паисий вас полюбил, и вы его тоже, решили пожениться. Скажете, и домой пойдете.

— Все так и скажу, но крестик ставить не стану, — уперлась женщина.

Ну, понеслось! Наорать, что ли? Кулаком по столу стукнуть — мол, ставь крестик, дура, а иначе тебя в тюрьме сгною. В каком-нибудь художественном фильме так бы и показали работу царского следователя с простой мещанкой.

Я вздохнул и сказал:

— Тогда придется вас пока задержать. Не бойтесь, в тюрьму не повезу. Посидите в коридорчике, подождете. Я двух свидетелей отыщу, зачитаю ваши показания вслух, они подпишут и подтвердят — дескать, записано в вашем присутствии, от подписи Варвара отказалась.

Услышав, что придется ждать, Варвара нервно ухватила ручку и нарисовала крест.

— Все.

— Если все, так и ступайте с богом, — выдохнул я, понимая, что с этим крестиком у меня закончено еще одно дело.

Как бы его писатели назвали? Дело о несчастной любви? Или — жертва веры?

Будет время — обязательно напишу роман о том, как старый раскольник полюбил молодую и прекрасную женщину, решил порвать с расколом, за что был убит своими односельчанами как вероотступник. И смерть ему какую-нибудь придумать — сожгли живем, или в землю живым закопали.

Но все-таки, почему Дарья убила своего мужа? За то, что тот решил оставить старую веру, или из ревности? Наверное, ответа на этот вопрос я не найду.

Отпустив вдову, решил, что бумаги приведу в порядок завтра, а еще лучше, растяну процесс денька на три-четыре — не горит, напротив, суд мне еще и спасибо скажет, если немножко помешкаю. У них и без меня дел хватает. Нынче отправлюсь к исправнику. Надо же узнать — не появилось ли что-то интересное в наше отсутствие? А самое главное — что там с похитителем крестьянских девок? Жив он, или крестьяне ему вендетту объявили и Фрол теперь боится нос высунуть?

Шучу, конечно. Сразу не убили, так теперь точно простят. Проставится Егорушкин тестю, угостит родственников и односельчан невесты, его и простят.

Василий Яковлевич был хмур, но чисто выбрит и сосредоточен. Пожав мне руку, сразу же распорядился о чае и поинтересовался:

— О Фроле, небось, полюбопытствовать пришел?

Чего это Абрютин ко мне на ты? А, точно… Мы же в дороге с ним на брудершафт выпили, прямо из горлышка. Бр-рр. Чтобы я еще раз водку из горлышка пил! И вообще о водке ни полслова в моем присутствии.

— Само-собой, — усмехнулся я. — Егорушкин, разумеется, сукин сын, но… — сделал я паузу, — но это наш сукин сын.

— Хорошо сказано, — с одобрением кивнул исправник.

— Услышал где-то, мне понравилось, — не стал я претендовать на авторство крылатого выражения[1]. — Шею Егорушкину намылить надо, но гнобить парня не стоит. Фрол-то что говорит? Чего бы ему по-человечески не посвататься?

— Так он девку выбрал просватанную, — ответил исправник. — У ее родителей, да родителей жениха все уже и сговорено — и о приданном, и о наделе. После Великого Поста свадьбу играть хотели. Отец жениха даже водку купил. А Фрол… Ну, увидел девку. Да что я говорю, сам знаешь…

— Он, вроде, по девкам не бегал? — хмыкнул я. — Все больше замужних баб выбирал.

— Не бегал, — подтвердил исправник. — По девкам бегать, так отцы поймают, жениться придется, а бабы мужние и так дают. Нашел себе девку, венчаться хочет.

Неожиданно мне стало смешно.

— Подумалось, — пояснил я изумленному Абрютину, — вот, Фрол у нас нынче женатым стал, авось да остепенится. А если какой-нибудь ухарь отыщется, фельдфебелю рога наставит? Как говорят — отольются коту мышкины слезы.

Исправник только улыбнулся, а потом вздохнул:

— Хотел же я еще в прошлый раз Егорушкина уволить, так чего пожалел?

Ну, пожалел, так и пожалел. Зато Фрол лишился надежды стать приставом, заполучить классный чин и перспективы на личное дворянство.

— А зачем увольнять? — хмыкнул я. — Как городовой Фрол человек толковый, а то, что случилось — его личное дело. Пачевская волость войной на Череповец не пойдет, в чем проблемы? Зато, коли Фрол женился, мужья спокойно вздохнут.

— Увы, Иван Александрович, увы, — покачал головой исправник. — Сам знаешь, что городовой, да еще и в чине фельдфебеля — фигура значимая, государственная, своим поведением в быту и на службе должен обывателям и крестьянам пример показывать. Мне уже доложили, что Шорин, гласный Думы, моралист хренов, на заседании хочет вопрос поставить. Дескать — отчего исправник попустительствует разврату?

— Поставит, так и хрен с ним, — хмыкнул я. — С какого бодуна Городская дума в полицейские дела вникать станет? А Фрол — плохо, конечно сделал, но не из-под венца невесту увел, не мужнюю жену. Чего пыль поднимать?

— Шорин на меня зуб имеет, — пояснил исправник. — Ухтомский как-то его младшего сына в кутузку запер за драку, так купец ко мне прибежал — мол, выручайте, Василий Яковлевич, а я его куда подальше послал. Толку-то от Шорина не будет, но вонь поднимется. Он ведь еще с земством дружбу водит, а с теми у нас постоянные конфликты. Им только повод дай. И губернатору отпишут, и в газеты.

Смелый купчина. Супротив исправника не боится выступать. Не иначе, силу за спиной чует. А, он на земство уповает? Подозреваю, наше фрондерское земство и закрыть могут[2].

Абрютин встал, нервно прошелся по кабинету.

— Не знаю, что и делать теперь. Уволить надо, а у меня морального права уволить нет. Сами знаете, что у меня самого рыльце в пушку.

У Василия Яковлевича, насколько помню, очень схожая ситуация была. Родители будущей жены не хотели отдавать дочь за подпоручика — бедный, да и война скоро. Убьют, останется дочь молодой вдовой. Абрютин тогда вместе с любимой девушкой плюнул на все запреты и обвенчался. Поначалу, конечно, неприятности были, но все улеглось. И супруга — замечательная женщина, сын учится в гимназии в Вологде. А что еще нужно? А тут какой-то купец Шорин волну поднимает. Да, Шорин. А где-то я эту фамилию слышал. Но не в контексте современности, а в историко-краеведческом. Вспомнил!

— Вы сказали, фамилия гласного Шорин? Вот, только бы не Шорину об украденных девках толковать. Чья бы телушка мычала, а его бы молчала.

— А что такое? — заинтересовался Абрютин. Потом встрепенулся: — Да, мы же на ты уговаривались? Или примерещилось?

— Нет, не примерещилось, — улыбнулся я. — Было такое. Не помню, правда, после которой бутылки это было…

Если все время обращались на вы, то перейти на ты сложно. Из опыта прошлой жизни знаю.

Абрютин, потерев виски, смущенно сказал:

— Вчера полдня с постели не мог встать. Рюмочку попросил у супруги, но та говорит — пост. Походила вокруг меня, повздыхала, но принесла. Сказала — грешник, мол ты, да еще и пьяница, но все равно жалко. Придется за тебя, дурака этакого, грех на душу взять.

— Вера Львовна, — она святая, — улыбнулся я. — Пусть и поругает супруга, но все простит. И грех возьмет за него. Такова участь русских женщин.