— Слушаюсь, — поклонился старшина и убежал отдавать распоряжения.

К нам подошел господин Федышинский, проспавший весь день. Он даже обедать не ходил, а дрых бессовестным образом.

Статский советник в отставке был бодр и свеж. Если бы еще сбрить недельную щетину — можно на сцену выпускать, играть какого-нибудь помещика.

— А чего бы не в избах-то? — поинтересовался доктор, догадавшийся по каким-то признакам, что на постой мы встанем в общественном здании, а не в частных домах. — В избах-то и тепло, а если на лавки перинки кинуть — так и хорошо. И еду носить ближе, остыть не успеет.

— Не надо нам здешних перинок, — усмехнулся Абрютин, потом пояснил. — Был я здесь с полгода назад, у старшины в избе ночевал. Мода у здешних мужичков не так давно появилась — стены обоями клеить. А если обои, так под ними клопы сразу же заводятся. Этакие, с палец. Уж лучше на жесткой лавке ночевать, чем клопов кормить.

Согласен, лучше обойтись без клопов. К тому же — к чему смущать православный народ салом или копченым мясом в Великий Пост? Мы-то в дороге, нам позволительно, а крестьяне-то могут нехорошо подумать.

Здание волостной управы, оно многофункциональное. Там и волостная власть заседает — старшина с писарем, и коллегиальное управление — собрание старост. И здесь решаются важные вопросы, касающиеся перераспределения наделов, выдачи отпускных документов. И в волостной управе устраивают на временное жительство ссыльных, пока тем не подыщут постоянное место жительства.

Абрютин, сидел за столом, где обычно восседал волостной писарь, а посередине комнаты переминался с ноги на ногу здоровенный бородатый дядька. Если бы на нем не было форменной шинели, решил бы, что это либо купец невысокого полета, либо крестьянин, а уж никак не полицейский.

На момент беседы (или допроса) из волостного правления выгнали всех лишних. Не годится, чтобы городовые или старшина с писарем слушали разговор исправника с урядником. Мало ли — вдруг придется Микешину морду бить? Нельзя прилюдно, умаление авторитета.

А вот судебного следователя оставить при допросе можно, даже нужно. Следователь человек посторонний, в полицейские дела касательства не имеет, но послушать должен.

Поэтому, я скромно устроился у стенки и теперь просто сидел и слушал. Вмешиваться в беседу начальника и подчиненного нельзя, да и смысла не вижу. Все, что нужно, Василий Яковлевич и сам спросит.

— Садись Микешин, — хмуро приказал исправник.

— Покорно благодарю, — обреченно отозвался урядник, усаживаясь на табурет, на который обычно садились просители.

— Бородища-то у тебя унтер отросла, словно у раскольника какого, — хохотнул Абрютин. — Или ты теперь к староверам подался?

— Никак нет, ваше высокоблагородие! — возмущенно подскочил урядник. — Веру православную блюду, и никакие раскольники меня с панталыки не собьют. А борода у меня оттого, что на образ Спасителя нашего стремлюсь походить.

Абрютин — офицерская косточка, только поморщился. Не армия, чай, нет у начальника уездной полиции таких прав, чтобы приказать урядникам сбривать бороды.Нет, теоретически-то можно, но шум может подняться. К тому же деревня — это не город. Да и сам государь-император бороду носит, как запретить?

— Ладно, Микешин, не скачи, словно блоха на сковородке, — вздохнул исправник. — Расскажи-ка лучше, как дело было? С чего ты взял, что Ларионов сам упал и убился?

Я бы, на месте Василия Яковлевича не удержался и спросил — типа, как ты дошел до жизни такой? И ладно, что не стал спрашивать. Это выражение «как ты дошел?» уже не просто штамп, а в зубах застряло, почти так же, как «а вас попрошу остаться». Я уже и так внес свою лепту в загрязнение русского языка, не стоит усугублять. Лучше сидеть и слушать.

— Так ваше высокоблагородие, а чего тут думать-то? — пожал плечами Микешин. — Пьяным Паисий был, с лестницы на мосту навернулся, вот и все.

— Микешин, ты меня за дурака держишь? — хмыкнул Абрютин. — Думаешь, я не помню, что в Замошье сплошные раскольники живут?

— Ваше высокоблагородие, все бывает, — хмыкнул урядник. — Раскольники тоже люди, могут напиться.

— Допустим, — не стал спорить исправник. Посмотрев в глаза Микешина, повторил. — Допустим… Предположим, Ларионов сам упал с лестницы. Давай-ка, с самого начала рассказывай — что и как.

— А как рассказывать-то? — слегка растерялся урядник.

— Я ж говорю — с самого начала, — терпеливо подсказал Абрютин. — Допустим, сидишь ты дома, за самоваром, а к тебе прибежали… Кстати, кто прибежал, что сказали? Пошел ты к Паисию Ларионову домой. Что обнаружил? С чего ты взял, что мужик шею сломал? Может, он головой ударился? Может, он жив еще был? Ты доктор, чтобы смерть определить? Что фельдшер сказал? У вас же в деревне фельдшерско-акушерский пункт есть. За фельдшером посылал?

— Так раскольники они, — вытаращился Микешин. — Если болеют, то сами лечатся — настойками всякими да молитвой. Не посылали за фельдшером. А то, что шею сломал, тут и фельдшер не нужен, так понятно.

— Не посылали… — протянул Абрютин. — А ты сам-то в дом Ларионова ходил7

— Ходил, — твердо отозвался Микешин. Слишком твердо.

— Ну, раз ходил, рассказывай — где ты покойника обнаружил? Как он лежал? На лестнице лежал или внизу? Ногами вверх или ногами вниз? Кто рядом был?

— Н-ну… на лестнице это… головой вниз. А кто рядом был… — захлопал глазами урядник.

— Или его уже подняли и куда-то положили? На лавку в сенях? Как ты определил, что шея сломана?

— Да-да, уже подняли, на лавку положили, — радостно подхватил Микешин. — Сын с невесткой положили отца на лавку, меня позвали. Я и пришел. Не дышит уже, окоченел весь.

— И сразу, говоришь, ты пришел? — уточнил исправник.

— Так сразу и пришел, как позвали. Может, с полчаса шел, может с час. Голову потрогал — она трясется, значит, шея сломана.

— А ты взял Ларионова за голову и потряс?

— Зачем за голову? Я его за плечи взял, потряс, а голова из стороны в сторону болтается.

Абрютин посмотрел на меня, усмехнулся:

— Вишь, господин следователь, как бывает… Покойник за полчаса или час окоченел. Безо всякого доктора определил, только потряс. Шею сломал, голова болтается. — Переведя взгляд на урядника, сказал: — А теперь будет тебе врать, рассказывай. Не ходил ты на покойника смотреть.

Неожиданно Василий Яковлевич так стукнул кулаком по столу, что не только урядник на табурете подскочил, но и я.

— Встать! Говори, как дело было? — рявкнул Абрютин. — Иначе я тебе в соучастники запишу, а господин следователь бумагу напишет, в Сибирь закатаем.

Урядник, вскочив с табурета, вытянул руки по швам и отрапортовал:

— Так точно, ваше высокоблагородие, не ходил я. Со слов Тимохи Ларионова, сына покойного, рапорт составил.

— Сядь, — снова кивнул исправник на табурет. — В общем, господин урядник, совершил ты нынче должностное преступление. На труп не вышел, рапорт мне подал с чужих слов. А если Тимоха Ларионов убийца и есть? Получается, что ты убийцу покрыл? — Урядник порывался что-то сказать, но Абрютин пресек эту попытку очередным ударом кулака по столу:

— Молчать, когда я говорю! Сиди и слушай, пока тебя не повязали, да по этапу не отправили.

В комнате настала тишина. Было слышно, как на улице Федышинский орет на кого-то из городовых. И чего это доктор кричит?

Наконец, Василий Яковлевич успокоился и сказал:

— Подумаем мы, с господином следователем, что тебе в вину ставить. — Обернувшись ко мне, спросил: — Что моему унтеру грозит, а?

Осознавая, что настал мой час поиграть в начальника, я строго сказал:

— Либо должностное преступление, либо укрывательство. С должностным, ваше высокоблагородие, вы сами можете разобраться, до суда дело не доводить, а своей властью наказать. Если укрывательство — это хуже. Вот тут уже до двух лет тюремного заключения. Но хуже всего, если ваш урядник как соучастник преступления пойдет. Здесь уже пожизненные каторжные работы.