— Вот. А теперь мы плавно переходим к загруженности предприятия… Сломалась у вас, Глеб Николаевич, вторая линия, — многозначительно посмотрел я на него.

— В каком смысле?

— Ну, в каком? Буквальном, — улыбнулся я. — Старая, давно свой ресурс выработавшая техника. Её только списывать…

— Да как же⁈ — не мог понять он.

— А вот так. Как новую линию запустите, людей переводите на неё. А одну из старых линий останавливайте и разбирайте на запчасти для оставшейся. И начинайте потихоньку готовить помещения под ещё одну новую линию.

— Даже так! — потрясённо посмотрел он на меня, не в силах поверить в такое счастье.

— Только обязательно надо уведомить об остановке старой линии своё министерство, — посмотрел я на Колесникову.

А та смотрела на меня с нескрываемым любопытством.

— Как вы сказали, финт ушами? — улыбаясь, спросила она. — Мне бы такое в голову не пришло…

Не стал развивать эту тему. Что-то еще хотел сказать… О, про профильные выставки!

— Так, товарищи! Чуть не забыл. Начинайте искать текстильные выставки. Нам нужны победы. Нам нужны награды.

— А с чем участвовать-то? — удивлённо спросила Валентина Петровна.

— С тем, что есть. Сейчас главное — участие. Узнать, где и когда проводятся выставки, что надо для участия, как там люди побеждают, за счёт чего, критерии оценки и так далее. Надо стать там завсегдатаем. Чтобы, когда у нас появится конкурентоспособный материал, мы могли с ним сразу попасть в нужную струю.

— А, понимаю, — кивнула директриса.

— Ну что, товарищи? Вопросы ещё есть? — улыбнулся я, видя их озадаченные лица.

— Полно, — хмыкнул Воздвиженский, — на языке вертятся, но не при женщине будет сказано.

— Да ладно вам, Глеб Николаевич. Что вам, старую линию жалко? — спросил я.

— Страшно! А вдруг, одну разберём и вторая сломается?

— А вы не разбирайте, пока американскую линию на полную мощность не запустите, — возразил я ему. — И потом, у вас запчасти от разобранной линии все останутся.

— Всё равно, страшно! — улыбнулся он и мы с директрисой рассмеялись.

Москва. Камвольно-отделочная фабрика.

Попросил Валентину Петровну разрешения сделать звонок и вызвал себе такси к Камволке. Уже время поджимает, надо сегодня по-любому на тренировку успеть, раз в понедельник пролетаем. Но страсть как неудобно с этим мешком с письмами по городу таскаться!.. Заброшу его домой, а то еще и в раздевалке, увидев его, начнут стебаться парни, что я работу с собой и на тренировку тащу…

Москва. Дом Ивлевых.

Анна шла с работы домой и у подъезда увидела сидящего человека. Он сидел, сгорбившись на лавке, но материнское сердце сразу узнало в нем сына. Но почему он в такой странной позе? Заболел, что ли? Она невольно ускорила шаги и окликнула его. Но он так и не отозвался, словно не услышал ее. Только когда она подошла ближе, почти к самому подъезду, он молча поднялся ей навстречу. Анна почувствовала, как сердце в груди начало останавливаться из-за его мрачного вида.

— Виталик, что-то плохое случилось? — через силу спросила она.

— Пойдём домой, мам, надо поговорить, — угрюмо ответил он и Анна поняла, что случилось что-то очень плохое.

У неё не было сил ни разуться, ни раздеться. Она только расстегнула пальто и сняла шапку, прошла на кухню и села на табурет, обессиленно прислонившись к стене спиной.

— Так что случилось, Виталь? — спросила она.

— У тебя хотел спросить, — встал напротив неё сын. — Маринка говорит, у тебя кто-то появился?

Анна растерянно смотрела на него.

Так никто не умер и не умирает? — промелькнула у неё в голове мысль. — Все живы — здоровы? Весь этот спектакль только из-за того, что у меня появилась личная жизнь?

— Как же ты меня напугал! Виталик! Разве так можно? Я уже не девочка, вообще-то.

— А что я? — не понял он претензий матери. — Серьёзно поговорить с тобой не могу?

— Разговаривай, — мысленно махнула на него рукой Анна, начиная приходить в себя и пошла в прихожую раздеваться.

— Маринка говорит, у тебя кто-то появился, — уже утвердительно заявил сын.

— Ну? И дальше что? — вернулась она в кухню. — В чём трагедия, что надо было таким тоном с матерью разговаривать начинать? Ты вообще понимаешь, что не на шутку меня напугал?

— Ни в чём, — растерялся на мгновение Виталий, но быстро опомнился. — Просто, не хотелось бы, знаешь, чтобы ты что-нибудь учудила на старости лет…

— Мне всего сорок пять, — опешила Анна. — Какая старость? Ты о чём, вообще?

— Мам! Не придирайся к словам, — психанул сын. — Ты прекрасно понимаешь, о чём я!

— Нет! Не понимаю! — вспылила она. — Что ты хочешь мне сказать? Что я не имею права на личную жизнь? Или я простого семейного счастья не заслужила? Или, может, я на эту квартиру не сама заработала? Что ты мне пытаешься сказать? Говори уже прямо!

— Ну, знаешь! — психанул сын и выскочил из дома, хлопнув дверью.

Анна обессиленно села на табуретку и расплакалась. Конечно, она сама во всём виновата. Говорили ей подруги, а она не верила… Столько лет жила ради детей. Они привыкли, что у неё нет своих желаний, нет мечтаний, надежд и планов… Что вся её жизнь крутится вокруг них.

Так что, получается, не надо было их от отца прятать и защищать? Пусть бы огребали по полной от буйного идиота… А то теперь папа святой, а мама предательница.

Не надо было конфликты сглаживать, не надо было молчать, закусив губу и плакать украдкой, чтоб никто не видел… Кому лучше сделала? И бывший, этот идиот, почувствовав в семье безнаказанность, начал вести себя и в обществе так же. И дети отвернулись, как только попробовала о своих интересах заявить…

Наплакавшись, Анна умылась и решила сходить к Загиту, инстинктивно желая опереться на своего мужчину. Загит такой надежный и спокойный, всегда парой слов может ее утешить и успокоить… Она до него и не знала, что мужчина может быть в семье таким уютным, привыкла бояться каждого шага своего бывшего. Посмотрела на себя в зеркало, быстро убрала следы слез, как уж получилось, и спустилась на третий этаж. Дверь открыла Поля, и расстроила ее, сообщив, что Загита дома нет. Анна так разнервничалась, что забыла, что он на сутках сегодня.

Все её хладнокровие куда-то тут же испарилось, а на глаза опять навернулись слёзы.

На тренировку чуть не опоздал. Но позанимались очень плодотворно. И с Сатчаном удалось пошептаться на парных упражнениях.

— Слушай, помнишь, говорили о письмах с предприятий в Мосторг, в Мосгорисполком? — спросил я. — Начали уже хоть что-то делать?

— Одно письмо точно отправили, — заверил он меня. — Хорошо, что напомнил…

— Слушай, скажи в следующее письмо добавить и ткань простынную, мол, нет в продаже готового постельного белья, дайте, хоть, ткань бельевую, мы сами нашьём… Ну, что-то в этом духе.

— Хорошо, сделаем, — пообещал он.

— Попросил руководство камволки разузнать насчёт вискозной пряжи. Если удастся запустить её в производство, то такая ткань будет еще большим спросом в розницу пользоваться и её будет легче в Мосторг пропихнуть, если там уже будет наша бельевая ткань.

— Ну, понял, понял… Это задел на будущее.

— На отдалённое будущее, — усмехнулся я. — Новую линию ещё даже не запустили.

Потом в раздевалке оказались рядом с Маратом. Он спрашивал, как у нас дела, что нового? Рассказал ему, что Загит собрался во вторник в Святославль, оформлять документы о разводе.

— Мне переговорить с ним надо, — серьёзно глянул на меня Марат. — Подъеду к вам завтра?

— Конечно, — с готовностью согласился я.

Развивать эту тему он не стал, ну и я не стал настаивать, хотя, напрягся немного. Что там ещё у Марата могло случиться? С Аишей, что ли, поругались?

Сатчан забрал сегодня у Ганина общественную долю четвёртого тома Конан Дойля, подбросил меня домой и вручил две увесистых связки книг.