Луи при виде красавицы шумно вздохнул, причмокнул губами и прямо впился в девушку глазами. Да что говорить про этого любителя прекрасных дам, если даже со стороны священника мне послышался слабый, но, судя по всему, восхищенный вздох. Я заметил, что несмотря на шутки и любезности молодого человека красавица, в отличие от своей подруги, которая то хихикала, то смеялась, только вяло улыбалась.
«Похоже, ей не сильно нравится надоедливый ухажер», – решил я.
Следом за дворянками ехал возок с прислугой и кухонной утварью, а уже за ним, в самом конце охотничьей процессии ехали две телеги с добычей. Несколько оленей, кабан, полтора-два десятка тушек птиц, но я к ним не присматривался, просто мне было интересно смотреть на то, что видел впервые в жизни. Рядом с этими телегами шагало около дюжины егерей с луками и арбалетами и псари, которые вели на сворках собак. Гончих и аланов, крупных, мощного сложения псов. Как мне потом объяснил Луи, аланов использовали на охоте, но эта порода собак имела более изящное телосложение, для охраны дома и скота использовали других – наиболее крупных и мощного сложения особей.
– Да и прокормить их можно недорого, – добавил он в конце своей короткой лекции, – скверными остатками из мясницкой лавки.
Мне уже приходилось видеть дворян в городе, рыцарей в латах, военные отряды на дорогах, но такого богатого выезда видеть еще не приходилось. Шелк, бархат, цветные плюмажи, солнечные зайчики отражаются от начищенных до блеска доспехов. Пажи и слуги в ливреях ярких цветов своих хозяев. У мужчин на пальцах сверкают под солнцем драгоценными камнями перстни, а с шеи на грудь свисают золотые узорчатые цепи. На их лошадях богатая сбруя, седла, покрытые красным бархатом, украшены серебряным галуном. Дамы в нарядных ярких платьях и пышных головных уборах блистали драгоценностями. Был бы это свадебный выезд или они ехали этой пышной процессией на какое-нибудь торжество, я бы еще это понял, но вся эта разноцветная, блестящая толпа ездила на охоту. Средневековье не переставало удивлять меня своей непосредственностью и нелогичностью, а с другой стороны, что я знаю о жизни дворян? Ничего. Только отдельные слухи о борьбе за наследство или земельных спорах крупных феодалов, которые нередко заканчивались смертельной враждой и кровью.
«Поживем – увидим, а пока принимай это как данность».
Ехавшие впереди вельможи коротко и равнодушно скользнули взглядами по нашим лицам, не отвлекаясь от спора о какой-то охотничьей собаке с дурацкой кличкой Дульси, так же поступили рыцари и прочая свита, делая вид, что нас не заметили, а оруженосцы и пажи окатили нас презрительными взглядами. Дескать, шатается тут всякий сброд. Хотя меч на поясе Луи ясно говорил, что тот дворянин. Впрочем, для остальных мы тоже мало значили, хотя шевалье де Жуанвиль вежливо поклонился женщине и девушкам в карете, заслужив при этом ревнивый взгляд едущего рядом с ними молодого дворянина, и получил в ответ три благосклонных кивка. Мое красивое лицо и широкие плечи тоже не обошли вниманием женские взгляды. Вот только на свой низкий поклон я не получил ни благосклонных взглядов, ни приветствующих кивков, а только оценивающие взгляды, словно я был жеребцом-производителем.
Когда охотничья процессия прошла мимо нас, Луи тихо сказал:
– Какая несравненная красота. О ней надо складывать стихи и петь песни. Только почему она грустит?
Хотя вопрос был риторическим, я в ответ пожал плечами.
– Мой друг, пришло нам время расставаться, – сообщил мне шевалье.
– Кто знает, может быть нас сведет вместе случай на турнире, мой благородный друг, – ответил я в его любимом напыщенном тоне.
– Возможно, мой друг, возможно, – неопределенно пообещал мне шевалье, тем самым намекая, что там его ждет компания благородных людей, куда мне хода нет.
Попрощавшись, мы разъехались. Он поехал прямо, а мы со священником свернули налево. Лес так близко подходил к дороге, которая в этом месте огибала его, что, повернув, мы неожиданно увидели перед собой раскрашенную повозку с людьми, которую тянули два мула. Стоило им нас увидеть, как повозка резко остановилась и из нее выбрались пять человек. Две особы были женского пола, а остальные мужчины. Стоило нам подъехать ближе, как люди стали низко кланяться. Уже издалека, по яркой раскраске повозки, я понял, что это бродячие артисты. Вот только с какой целью они перекрыли нам дорогу? Мне приходилось разное о них слышать, поэтому я насторожился, готовясь к любому варианту развития событий. Быстро оценил людей. Девушка была еще совсем молоденькая, лет шестнадцать-семнадцать, а женщина была ближе к сорока годам, хотя и сохранила неплохую фигуру. Из мужчин признать опасным можно было двоих. Стоящего впереди всех крепкого мужчину лет тридцати, с широкой окладистой бородой, и стоящего сразу за ним плечистого молодого парня с хитрым прищуром. Третий мужчина был пожилым, судя по обширной седине в волосах и бороде и глубоким морщинам на его лице.
– Господин, не извольте гневаться, – на лице комедианта появилась виноватая улыбка. – Мы не хотели мешать вашему путешествию, останавливая вас, но злая судьба сегодня утром забрала нашего собрата по ремеслу. Он был таким же, как и мы все. Любил веселье и людей, вот только всему приходит конец, и веселью, и жизни человеческой. Сегодня мы его похоронили, нашего старого добряка Жана Ретана. При жизни он никогда не сидел у своего очага и не ел за собственным столом, но мы очень надеемся, что теперь, наконец, он нашел свое пристанище в земле и обрел кров над своей головой.
– От меня вы чего хотите? – удивленно спросил я.
– Господин, стоило нам увидеть рядом с вами священника, как мы решили попросить святого отца помолиться за душу покойного. Что бы ни говорили про нас, артистов, люди, наш славный Жан был добрым католиком. Не откажите нам в этой милости, святой отец. У нас есть немного денег, святой отец. Мы отдадим их вам. Поставьте свечу за упокой его души и упомяните его в своих молитвах. Вот, возьмите, святой отец, – артист протянул руку. На его ладони лежал тощий кошелек. – Мы просим вас.
Будучи когда-то подмастерьем палача, я прекрасно знал, о чем просят эти несчастные люди. Бродячих актеров, как и самоубийц, нельзя было отпевать и хоронить на кладбище. Об этом позаботилась церковь, которая заявила, что артисты, играя свои роли, начинают жить другой жизнью, а значит, берут на себя чужие грехи и тем самым убивают свою душу, причем делая это по наущению дьявола.
Сейчас все зависело от священника. Если он пойдет на принцип, то откажет бродячим артистам, а если окажется не чванливым святошей, каким он мне показался за время нашего путешествия, то согласится. Священник растерянно посмотрел на меня, явно не зная, на что ему решиться. Я решил ему помочь.
– Не надо денег. Я приду в церковь и сам куплю там самую лучшую свечку. В чем клянусь святым Михаилом!
– Мы благодарим вас от всей души, добрый господин.
В этот момент священник определился для себя:
– Перед тем, как я дам свое согласие, мне нужно знать, от чего он умер.
«Какая разница?» – хотелось мне его спросить, но не стал, решив промолчать.
– От старости и болезней, святой отец, – ответил ему мужчина.
Позже в разговоре со священником я выяснил, что им также запрещено отпевать умерших от чрезмерного пьянства. Церковь как могла, старалась бороться с всевозможными человеческими пороками, правда без перегибов здесь не обошлось, как в случае с бродячими артистами.
Священник пообещал, что замолвит словечко перед богом за грешную душу Жана Ретана, напоследок широко и размашисто перекрестил артистов:
– Идите и не грешите, дети мои. Аминь!
После чего мы поехали дальше, сделав по дороге только одну остановку, у ручья, где я поделился своими припасами со священником.
В деревню мы въехали около трех часов дня. Расстались мы со священником хорошими приятелями, но перед тем, как разойтись, я дал отцу Жюлю денег, которых вполне хватило бы на покупку трех свечей из хорошего воска. Он отправился прямо к церкви, а я поехал искать таверну, так как хотел есть, а заодно надо было узнать насчет ночлега. Деревня, к моему удивлению, оказалось довольно большой, но молодка, идущая мне навстречу с двумя карапузами, подсказала, как добраться до местного злачного заведения. Таверна меня порадовала прямо с порога запахом копченостей и душистых трав. Толстяк-хозяин в смешном белом колпаке, в камизе, из открытого ворота которой торчали густые черные волосы, и в фартуке, представлял собой усредненный портрет владельца таверны своего времени. Подобные мысли никак не могли прийти в голову аборигена, а мне, к сожалению, нередко приходили, так как мне до сих пор не удавалось слиться с этой эпохой. Слишком много было в этом времени нюансов и непонятных вещей, которые мне еще было нужно осознать, закрепить и принять в себя.
