Потом, отплыв чуть в сторону, тихо сказала:

— Вот видишь. Я совсем глупая девчонка, да?

— Совсем, — подтвердил он, — смотри, не замерзни на берегу.

— Не замерзну. Мой дом в двух шагах отсюда и там есть очаг. Угли еще горячие.

… На счет двух шагов она, конечно, погорячилась. Им пришлось основательно пробежаться до небольшой избы, стоящей почти у самого ручья. Лишь только перейдя на шаг, Кира одним движением развязала пояс и сбросила на ветку дерева свою рубаху. Единственное, что оказалось, было на ней надето. Небрежно откинув щеколду, открыла дверь и жестом пригласила Румату войти.

Внутри было тесновато, но чисто и тепло. На полу лежала широкая охапка циновок, застеленная полотном. В углу тускло светились угли в очаге.

Кира проскользнула мимо него, грациозным движением опустилась на циновки, потянулась и сладко зевнула. Потом откинулась на спину, улеглась заложив левую руку за голову и полусогнув левую ногу. Трудно было не любоваться этим гибким телом — красиво посаженная голова, небольшая грудь совершенной формы, плоский живот и изящная линия бедер.

— Мокрую одежду можешь оставить снаружи, — сообщила она, — здесь не воруют. Никогда и ничего.

Так он и сделал. Вернувшись, положил перевязь с мечами у изголовья.

— Ты все такой же красивый, как я тебя помню, — тихо сказала Кира, когда он лег рядом, — а я? Я такая же? Ты вспоминал обо мне?

Теперь она лежала на боку, подперев щеку ладошкой. Огромные зеленые глаза были полны какой-то грустной иронии.

— Конечно, маленькая, — он обнял ее и прижал к себе, — я… Я не мог себе простить, что тогда…

— Не думай об этом, — попросила она.

— Не буду, — пообещал он.

— Неправда. Будешь. Пока не сделаешь то, о чем думаешь с того момента как увидел меня. Так сделай, не бойся, любимый.

Румата нерешительно протянул руку и провел кончиками пальцев по ее шее. Вот оно, маленькое углубление. След от арбалетного болта, пронзившего горло. Провел рукой чуть ниже — и нашел второе такое же углубление, под левой грудью…

— Прости, — прошептал он.

— За что, милый? За то, что ты любишь именно меня, а не похожую на меня женщину? У тебя ведь были другие женщины за эти годы?

— Были, — сказал он.

— Видишь, а твои глаза и твои руки помнят меня. Ты был с ними, а думал обо мне. Я очень счастливая — если, даже далекая и мертвая для тебя, я была больше любима, чем живые, которых ты ласкал. Разве не так?

Вместо ответа Румата порывисто обнял ее. Он целовал ее губы, шею, грудь, живот… Не было никаких других женщин во всей вселенной — только эта. Горячая, как огонь, страстная, любимая. Их тела сплетались в тусклом свете очага.

— Единственная моя…

— Любимый, мне так хорошо.

— Волшебница…

— Еще, я хочу еще… Да…

— Ты… Только ты…

… Сколько продолжалось это безумие? Сколько длится короткая ночь в пору солнцестояния?

За маленьким окошком начинало светлеть небо.

Они лежали рядом, насытившиеся друг другом — но насытившиеся лишь ненадолго.

«Увезти бы ее с собой, — подумал Румата, — просто взять и увезти, ни о чем не задумываясь и никак это не называя. Бывает так или не бывает, что люди просто вместе и никак это не называют? Просто у меня никогда не было такой женщины о которой хотелось думать именно так. О которой просто не получается думать иначе. Ее невозможно представить себе в каком-то определенном качестве. Только так: это — Кира, женщина, которую я люблю».

— О чем ты думаешь? — спросила она, переворачиваясь на живот и, протянув вперед руки, потянулась изящным кошачьим движением.

— О тебе и обо всем, — ответил он, проводя ладонью по ее спине.

— И что ты обо мне думаешь?

— Просто думаю о тебе.

— Так не бывает. Почему ты не спрашиваешь?

— О чем?

— Помнишь, ту последнюю ночь? Я еще нашла книгу отца Гура. Помнишь? Принц полюбил прекрасную девушку-дикарку из-за гор.

— Помню, — сказал Румата и почувствовал, как сердце проваливается куда-то в пропасть.

— Она думала, что он бог, — спокойно продолжала Кира, — но все равно любила его. А чтобы любить бога, надо быть богиней. Иначе нельзя. Поэтому их разлучили, и она умерла от горя. Я плакала — мне казалось, что это про нас с тобой. А ты сказал, что нас не разлучат.

— Да, — эхом отозвался он.

— А потом, когда я выглянула в окно…

— Не надо!

— Надо, любимый. Я выглянула в окно и почувствовала удары. Один и сразу второй. Мне даже почти не было больно. Только очень холодно и свет стал гаснуть. Я еще помню, ты склонился надо мной. Я хотела в последний раз рассмотреть твое лицо и мне было так обидно… Обидно, что оно так быстро темнеет и расплывается. Вот и все, что я помню.

— А… потом? — через силу спросил Румата.

— Я очнулась в доме. Вроде этого. Была слабость и немного больно двигаться. Я все-таки встала, потому что подумала, что если я уже умерла — то надо понять… как… «там». Или, для меня, уже «здесь»? Я еще удивилась, что очень хочется есть — а ведь мертвым, наверное, не должно хотеться есть… Там стоял широкий стол, а на нем — костяной гребень, пастушья флейта и меч. Не совсем такой, как твои — другой. Короткий, широкий из металла, похожего на медь. Мне стало так интересно, что я взяла меч, чтобы рассмотреть получше. Он так легко лег мне в руку — как будто он был моим…. Всегда… Как будто, он давно привык к моей ладони, а моя ладонь — к его рукояти. Мне стало так радостно, что я крикнула что-то… Будто бы слово на чужом языке… Нет, не на чужом, а на своем — только забытом, почему-то. Вот как было. А потом вошли два пожилых варвара, увидели меч в моей руке…. И поклонились. Как кланяются варвары — чуть-чуть и не отводя глаз от лица того, кому кланяются… Так я стала Посланницей.

— Посланницей Хозяйки? — переспросил Румата.

— Посланницей Хозяйки, — повторила она, — Теперь ты все знаешь.

— Кира, что ты затеяла?

— Не сейчас, — сказала она, переворачиваясь на бок и обнимая его — потом. Сейчас со мной любимый мужчина — и я хочу его. И он меня хочет.

Да, это была правда. Он устал от теснящихся в голове обрывков мыслей. Он просто хотел эту удивительную женщину. Его Киру. Единственную во вселенной. А потом было утро. Уже настоящее утро — с ярким солнцем, заглянувшим в узкое окошко и разбросавшим яркие блики по обнаженным телам двух счастливых людей …

… Он проснулся первым. Кира крепко спала, подложив ладошку под щеку. Как тогда. Вечность назад… Тихо, чтобы не разбудить ее, встал и, подобрав мечи, выскользнул из домика.

Оп!

Рукоятки сами скользнули ему в ладони, ножны отлетели далеко в сторону.

Наверное, он смотрелся очень импозантно — совершенно голый, в идеальной боевой стойке — левая нога чуть впереди, меч слева — выставлен, как смертоносное жало, меч справа — готов отразить боковой удар.

Впрочем, нечего было отражать и некого колоть. В двадцати шагах от домика стояли вполне благожелательно настроенные мужички в количестве трех и одна крепкая молодая женщина (та смотрела на благородного дона с особенным интересом — оно и понятно). Все четверо были вооружены — за левым плечом у каждого торчала крестообразная рукоять варварского меча.

Машинально Румата глянул на перевязи. Ну кто ж так делает? Эх, давненько Румата Эсторский не гонял новобранцев.

— Вот что, вояки, — сказал он, стремительно метнув оба своих меча назад, даже не глядя (он и так знал, что они вонзились в бревенчатую стену ровно, даже не дрогнув) и, не спеша, направляясь к ним — если не хотите остаться без башки, слушайте меня внимательно. Начнем с тебя…. Да не дрожи ты, как банный лист. Что это такое? Я тебе в другой раз объясню. А сейчас запоминай. Вот я тебя просто толкнул. Легонько. Хоп — видишь, перевязь соскользнула. А если в бою? Раз — и нет твоей головы. Понял? Подгоняй снаряжение….

А ты что разулыбалась, красивая? Ну-ка быстро достань меч. Ага. Застрял. Все, отставить. Твои дети, если есть — уже сироты, а если нет — то их уже не будет. А почему — поняла? Вот и умница. Тебе та же команда.