— Почему? — не выдержал Карпенко.

— Потому что с позиции превосходства один шаг до жестокости.

— Вы считаете, что человек высокого интеллекта должен обязательно нянчиться с окружающими?

— Да.

— Это требует доказательств.

— Посмотрите на Михаила Карпенко, по-моему, он физически самый крепкий в нашей БЧ.

— Возможно, даже на всей лодке.

«Почему взрослые так легко мирятся с физическим превосходством другого и так тяжело с умственным? Кто-то из гроссмейстеров утверждал, что проигрыш в шахматы воспринимается значительно болезненней, чем в любой другой игре. Наверно, в начале века было иначе». И вслух:

— И, мне кажется, он не злоупотребляет этой силой.

— Да.

— Выходит, сила порождает доброту. Иначе бы Михаил оставлял вас всех без компота, — Доватор решил шуткой разрядить напряжение. Но Столбов не захотел такого конца.

— Вы смешиваете разные понятия: силу физическую и интеллект. Физическая сила ведет к флегматичности. Во всяком случае, часть энергии, необходимой для развития мышления, у сильных уходит в мышцы.

— Да? Пушкин, например, был физически очень одаренным человеком, прекрасным гимнастом и ходил с тростью, залитой свинцом, чтобы кисть была крепкой.

— Ладно, пусть Пушкин был мастером спорта.

«А мальчик, кажется, рассвирепел».

— Пусть Пушкин мастер спорта и у дельфинов есть понятия об этике. Но когда они распространяют их на акул, то, знаете, это похоже на то, что мы начнем думать об этических взаимоотношениях с медузами.

— А если мы решим, что, спасая раненых акул, дельфины совершают акт милосердия да еще сохраняют богатство океана? Ведь порой человек лечит раненого волка или тигра.

— Хорошо, акулу спасают из этики, человека ради контакта. А как же быть с разумными дельфинами, когда они спасают бревно, уже готовое идти на дно, и целая стая старательно тянет к берегу обыкновенный топляк? — Столбов победоносно улыбнулся. Мищенко, довольный, засмеялся: мол, знай наших, что нам всякие инженер-лейтенанты. Карпенко помрачнел.

— Вы, Игорь Александрович, зарядку любите делать?

— Дома любил.

— А почему вы не допускаете, что дельфины тоже могут тренироваться?

Михаил улыбается, и, кажется, не один Михаил. Столбов молчит. Дневальный свистит в боцманскую дудку: построение на обед.

«Похоже, я испортил аппетит Столбову. Ничего, он парень крепкий, как-нибудь выдержит».

«Этой осенью я не услышу шелеста листьев». — Доватор отвернулся от окна, оглядел квадрат пустой комнаты. Только у стены красный надувной матрас, рядам черный щегольской чемодан да на дверях болтается шинель.

«Скоро сюда поставят железную койку, тумбочку и стол. Пока я поживу один. Видно, в этом городе не слишком много холостых офицеров. Все-таки жаль, что Клемаш так любит асфальт. За курсантские годы я как-то привык, что там, где болтается пара бушлатов, там дом. И почему офицерам по форме бушлаты не полагаются?» — Доватор снова подошел к окну.

«Моя будущая боевая часть выглядит солидно, однако неуютно. Интересно, если бы это поручили Бате, как бы он оборудовал отсек?»

Доватор раскрыл большой блокнот и остро отточенным карандашом набросал эскиз. «Если вот так? Пожалуй, подойдет. А если…» — Доватор поднял глаза.

За окном непривычная осень, тронутая ранним снегом. Девочка лет пяти разговаривает с черным щенком. Щенок слушает вежливо, голову наклонил. Слушает, но к себе не подпускает. Так на Урале Галка беседовала с козой.

Девочка тоже наклонила голову. Кажется, она заплачет.

Юрий Евгеньевич улыбнулся, накинул шинель и вышел на крыльцо.

— Ко мне, — скомандовал Юрий Евгеньевич спокойно, и щенок послушно подбежал и начал обнюхивать ботинки.

— Скорее берите его на руки, а то он сейчас удерет. Он по ошибке.

Доватор нагнулся и подхватил щенка. Словно острые иглы вонзились в большой палец. От неожиданности Юрий Евгеньевич выпустил собачонку. Она перевернулась в воздухе, ловко встала на ноги и отскочила к девочке; задом прижалась к ее ноге и зарычала грозно, словно была по-настоящему большой собакой.

— Ну что ты наделал, Булька! — Девочка наклонилась и взяла собачонку за тоненький поводок. — Вы не бойтесь, она не бешеная. Она вас сначала за папу приняла. Она только его слушается. Идемте, я вам палец перекисью водорода прижгу.

Юрий Евгеньевич пососал палец:

— Ничего, так пройдет.

— Так нельзя, так может заражение быть. Я вам первую помощь окажу. — Девочка властно протянула руку. Доватор протянул навстречу свою. Булька грозно заворчала. Доватор опасливо покосился вниз. Девочка сказала «к ноге» и на всякий случай сделала поводок покороче.

— Леша, познакомься с лейтенантом. Его Булька укусила, ему надо палец перекисью прижечь.

— Алексей.

— Доватор. — Юрий Евгеньевич, отставляя в сторону большой палец, неловко обменялся рукопожатием. «А юноша чем-то на Батю похож».

— Алеша, возьми шинель, я сейчас перевязывать буду. Булька, пошла на место. Стыдно! Большая собака, а как себя ведешь! Вы на тахту садитесь, а я к вам на колени сяду.

— Лялька, к незнакомому человеку и сразу на колени!

— Какой же он незнакомый? Его Булька укусила. Вас как зовут?

— Юрий Евгеньевич.

— Вот видишь, Леша, это лейтенант Юра, а ты говоришь, незнакомый.

— Юрий Евгеньевич, вы попались. Лялька от шоколада откажется, лишь бы дали ей кого-нибудь полечить. Увидите, палец она вам вполне прилично перевяжет. Вы к нам надолго?

— Наверно, надолго. А вы здесь давно?

— Я здесь родилась. Я совсем здешняя и не воображаю. Алешка сначала в Ленинграде с мамой жил, а потом сюда приехал. Он очень старый, он уже в десятом классе учится.

— А я, по-твоему, какой?

— Вы молодой. Лейтенанты все молодые — так папа говорит. Ой, мама пришла! Ой мама пришла да компоту в большой банке принесла! Мама, знакомься. Это лейтенант Юра, он хороший. Его Булька укусила, а я ему палец уже перевязала.

Инженер-лейтенант вежливо отказывался, инженер-лейтенанта искренне уговаривали. Он опять отказывался вежливо и все-таки оказался за столом перед тарелкой красного борща, щедро приправленного сметаной.

Обед по-домашнему, на кухне. Кухня как все кухни. Только во всю стену карта мира. От зеленой точки, которой обозначена база, разноцветным веером идут линии. Они уходят в океан и там, расходясь в разные стороны, связывают тонкой сетью моря и океаны мира.

Юрий Евгеньевич замер с ложкой в руке. Земной шар, расчерченный параллелями и меридианами, стал вдруг физически ощутим в своей огромадности.

— Что, Алеша, прокладываешь маршруты своих будущих походов?

— Нет. — Татьяна Сергеевна посмотрела грустно на карту. — Нет, это, когда Алешка еще в школу не ходил, я придумала. Наугад чертила для Алешки маршрут папиного похода. Так нам казалось, что мы знаем, где теперь ходит отец. Я чертила совсем наугад, а Алешка прокладывает маршрут, исходя из средней крейсерской скорости лодки, по масштабной линейке мили отсчитывает. Антон вернется, глянет на нашу штурманскую работу, только усмехнется…

— И сейчас хозяин дома в походе?

— Наверно, — сказал Алеша, — только сейчас мы решили обойтись без навигации. — Сказал и посмотрел на карту.

Юрий Евгеньевич тоже посмотрел на карту и, догадываясь, куда ушли подводные лодки, понял — Алеша не прокладывает курс, потому что представляет себе, где сейчас отец. Понял — в доме тревожно и почувствовал себя виноватым в том, что не находится там, в океане.

— Юрий Евгеньевич, вы еще успеете побывать, хотя… — Татьяна Сергеевна бросила взгляд на его погоны и, перебив себя, спросила:

— Вы давно в театре были?

Юрий Евгеньевич понял взгляд на погоны: молоточки говорят о возможности службы на берегу — и начал рассказывать про последние спектакли, которые видел в Ленинграде.

— Вы театрал? Может быть, даже выступаете сами?