И острым австрийским лезвием сковырнул золото луидора.

Жизнь улыбается тебе, а ты шлешь ей воздушный поцелуй, когда по венам твоим бежит жидкое золото коньяка. Кто пил, спорить не станет.

А если это не обычный марочный продукт, а чистая амброзия двухсотлетней выдержки? Господа, надо вовсе не иметь души, чтобы, вкусив божественный нектар, не ощутить себя равным богам!

Корсаков спешил к Трофимычу за новой бутылкой, взамен той, что по прихоти судьбы бальзамом излилась на израненную душу участкового. Корсакову досталась ровно половина, и под действием волшебного напитка он не шел, а летел на крыльях счастья, распугивая мирных граждан, совершающих поздний променад по Арбату.

Ошалевший не столько он выпитого, сколько от запредельной несуразности всего произошедшего с ним за последние сутки, он чувствовал на своих губах глупую улыбку, выигравшего миллион идиота. По всем раскладам, избитый и растоптанный, загнанный в свою конуру и обложенный со всех сторон, он должен был свернуться калачиком и дрожать в предсмертной тоске. А он шел, нет, летел на черных крыльях распластавшегося плаща, подобный тому непокорному ангелу света, что бросил вызов самому богу и, насколько известно, ни разу об этом не пожалел.

Рифленые подошвы армейских ботинок вминали арбатскую мостовую. Звезды смотрели с небес. А красивые женщины провожали взглядом.

У фонтана с золотой Турандот кучковалась компашка неформального вида выпивох. Корсакова узнали.

— Лис, давай к нам! — крикнул парень, салютуя пластиковым стаканчиком. — Славич проставляется.

— Позже, други игрищ и забав, чуть позже! — ответил Корсаков, не сбавляя гренадерской поступи.

Он свернул в переулок, прошел под аркой, где кто-то невидимый громко копался в мусорных баках, переулком вышел к палисаднику.

Особняк затаился в темноте, как унылый бомж в темном парадном.

Игорь тихо свистнул и громко объявил:

— Трофимыч, ахтунг-ахтунг, в небе Корсаков!

Он вбежал по лестнице.

В доме стояла гробовая тишина.

«Оно и хорошо, — отметил Корсаков. — Хуже было, если бы тут гульбарий шел в полный рост. На халявное пойло у нас народ летит, как мухи на дерьмо. Но Трофимыч, как выяснилось, мужик серьезный».

— Дед, ты где? — крикнул он в темноту.

Ответа не последовало. Только эхо, поблукав по лабиринту дома, увязло в темноте, как в старой вате.

— Дед, эй! Не бойся, один я! — крикнул Корсаков, проходя через зал.

Показалось, на втором этаже негромко хрустнула половица.

— Я поднимаюсь.

Корсаков, стараясь создавать побольше шума, затопал по лестнице.

Замер на середине. Света на втором этаже не было.

Сердце гулко заколотило в груди. Как сквозняком, выдуло хмельное веселье.

— Трофимыч, что без света сидишь? — понизив голос, спросил он.

Поднялся на последнюю ступеньку.

Под каблуком тонко треснуло стекло. Он присел, на ощупь нашел осколок. Был он вогнутый и прозрачный, как январский лед.

«Лампа!» — грохнуло в голове.

Корсаков настороженно замер. От всей души выругал себя, что, поддавшись импульсу, остался без оружия. Трофимыч максимум из чего стрелял, так из «тулки», куда ему совладать с ТТ; в корову с двух шагов не попадет.

Игорь осмотрелся в поисках чего-то, способного послужить оружием. В переделах досягаемости ничего лучше, чем обломок перил с острым концом не нашлось. Он подхватил его, как дубину, взвесил в руке. Солидная тяжесть дубовой палицы внушала уверенность.

— Дед, ты где? — громко крикнул Корсаков и бесшумной тенью скользнул в коридор.

Стоило сделать шаг, как под ногами предательски заскрипели осколки лампы. Пустой патрон раскачивался на проводе, тихо постукивая по косяку.

Игорь сделал шаг вперед. И едва успел пригнуться. Из темноты на него устремилась разлапистая тень, пронеслась над головой, обдав запахом перьев и гнили.

Корсаков кувырком прокатился по полу. Оглянулся. И невольно перекрестился.

Черная тень, ударив по воздуху огромными крыльями, застыла над перилами, а потом вытянулась, став похожей на торпеду, вылепленную из густого дыма, и с воем взмыла вертикально вверх. Где-то под крышей грохнуло, заскрежетало, словно клещами рвали металл, с потолка вниз посыпалась труха и мелкие щепки. Потом вновь в доме повисла тишина.

— Чур, меня! — суеверно прошептал Корсаков.

Мелькнула мыслишка, что чудит древний коньячок; за столь долгий строк он вполне мог стать микстурой, вызывающей демонов, или эссенцией для ускоренного погружения в белую горячку.

Выставив вперед дубину, он стал красться по коридору, рывком проскакивая дверные проемы, успевая заглянуть вовнутрь. Всюду было пусто.

У последней двери он остановился. Прижался спиной к стене.

— Трофимыч, ты живой? — позвал он. — Не вздумай шмальнуть, старый. Это я — Игорь.

Он подождал, пока Трофимыч не выдаст что-то типа «Денег принес?». Ответом был только волчий вой сквозняка.

Корсаков оттолкнулся от стены и шагнул через порог. Дубину он держал наизготовку, как бейсболист, готовясь срезать ударом любого, кто окажется на пути.

В разбитое окно свободно врывался ветер. На уцелевшем сколе стекла отчетливо виднелся оттиск ладони. Корсакову на память сразу пришли все пионерские страшилки про «Черную руку» и «Гроб на колесиках».

Он глупо усмехнулся, пытаясь защитить сознание от помрачения увиденным.

А в комнате было жутко. Не столько из-за полумрака и сгустков теней по углам. Здесь только что справила свой шабаш Смерть.

На полу слюдяными стеклышками блестели черные лужицы. Смазанные отпечатки подошв, вступивших в еще не застывшую черную жидкость, отчетливо пропечатались на пыльных досках. На стене у пролома виднелась широкая, словно малярной кистью проведенная, дуга. Она обрывалась у самого плинтуса, а по полу под ней расползалось большое пятно.

Корсаков подцепил дубиной влажный комок, валявшийся у его ног. Поднес к глазам и с омерзением вздрогнул. Тряпка была пропитана кровью. Он присмотрелся и едва сдержал рванувшийся из горла крик.

Вязаная шапочка Трофимыча окончательно пришла в негодность. Кто-то словно пережевал ее, растерзал острыми клыками, а потом выплюнул в чан с кровью.

Корсаков отшвырнул кровавый комок. Отстраненно подумал, что звать Трофимыча, больше смысла нет.

Стена при ближайшем рассмотрении оказалась сплошь покрыта царапинами. Кто-то драл обои так, что следы когтей ушли глубоко в штукатурку. Полоса на стене оказалась кровью, оставленной кем-то осевшим на пол со сквозной смертельной раной.

«Не жилец», — вынес приговор Корсаков, мысленно прикинув размер выходного отверстия, из которого на стену хлестнула кровь.

Тугой удар тюкнул в макушку.

Корсаков рефлекторно отпрянул, развернулся и дважды перекрестил воздух дубиной.

Поднял взгляд вверх. На потолке распласталось огромное жирно-темное пятно, все усыпанное тугими бубочками зреющих капель.

Корсаков потянул носом. К прелым миазмам заброшенного жилища подмешался странный запах, будто в комнате раздавили огромную жабу. И запах этот не мог развеять даже сквозняк из окна.

— Чертовщина какая-то, — пробормотал Корсаков.

Он не мог отделаться от ощущения, что находится под прицелом пристального взгляда, устремленного в него из темноты.

Края пролома были густо измазаны кровью.

Игорь понимал, что труп Трофимыча мог находиться только в потайной комнатке, но заглядывать туда не было никакого желания.

Он присел на корточки и внимательно осмотрел пол. Натоптали минимум с десяток человек, определил он по отпечаткам. Ни одной гильзы не обнаружил. Или дед так и не решился пустить оружие в ход, или кто-то аккуратно собрал стреляные гильзы.

«Мало вероятно, что стрелял, — подумал Корсаков. — Из ТТ, как из пушки, бабахает. Один выстрел — и весь Арбат уже на ушах стоял бы».

Он еще раз принюхался. Характерного запаха пороховой гари не было. Зато сырой, как из погреба, лягушачий запашок усилился. Явно пахло из пролома.