Из кухни шли волны одуряющих ароматов. Корсаков сглотнул слюну, неожиданно, до рези в животе, проснулся аппетит.

Ему был выдан банный халат унисексовой расцветки: морской волны с бурунами, и размером на все случаи жизни, такой подойдет для заночевавшей подруги и знакомому мужского пола, временно пущенному в постель. Новая одноразовая бритва и баллончик геля для бритья были предупредительно выложены на полочке. Корсаков не удержался и заглянул в шкафчик. Зубных щеток было несколько, все разных цветов. Но кроме одной, розовой с золотым ободком, все были в нетронутых упаковках.

— Отрадно, — пробормотал Корсаков.

Ужин был накрыт в единственной комнате, служившей Анне и спальней, и будуаром и кабинетом. Чтобы совместить все в одном, обстановка была сведена к минимуму: безразмерная тахта, длинный стол вдоль окна и кресло на колесиках.

Корсаков замер на пороге.

В комнате плескался янтарный свет. На полу распустились рубиновый, изумрудные, лунно-голубые и бордовые цветы. В обрезанных по донышко разноцветных бутылках плавились свечи.

— Мне ваша идея понравилась. Вчера весь день крошила бутылки. Правда, здорово?

Анна сидела на брошенной на пол подушке, скрестив ноги по-турецки.

Указала на накрытый низкий столик.

— Будем ужинать, как римляне, полулежа. И говорить исключительно о прекрасном.

Корсаков опустился на подушку, облокотился на тахту.

Анна успела переодеться в шелковый халатик, волосы забрала пучком наверх, две витые пряди падали на плечи.

«Как на портрете», — мелькнуло в голове Корсакова.

Он, как завороженный, не мог отвести глаз от игры янтарного огня на ее коже.

— Анна, глупый вопрос… Как твоя фамилия?

Анна изогнула бровь.

— Очень актуальный вопрос.

— Ладно, вопрос снят.

Он потянулся за бутылкой красного вина.

«Мало ли двойников на свете, — подумал он. — Если верить генетикам, так в девятом колене мы все — родственники».

Рубиновая струя медленно заполняла тонкостенный бокал.

— По папахену я — Шиманская. Нормальная ростовщическая фамилия.

— Не комплексуй. У меня есть друг — Леня Примак. С детства дразнят «Леонардо Примусом».

— А меня — «Шимой», — грустно улыбнулась Анна. — Буду выправлять паспорт на бабушкину фамилию. Белозерская. Классно звучит?

Бутылка в руке Корсакова дрогнула. Рубиновая струя плеснулась на белую скатерть.

Сердце никак не уляжется в груди. Бьется, пытается вырваться, как зажатый в кулаке птенец. В ушах колышется малиновый звон.

Между жизнью и смертью, на чертовых качелях качается душа. Воспаряет ввысь и вновь ухает в остывающее тело, распятое на панцире огромной черепахи, что плывет по бездонному океану, в черных водах которого отражаются звезды всех семи небес; и до того мига, когда черепаха очередной раз в миллион лет нырнет в черную воду, чтобы смыть осевший на панцире тлен жизни, остался ровно один удар сердца…

Он открывает глаза, поворачивает голову.

Тонкокостная фигурка в лунном свете. Живое серебро волос по плечам.

— Анна, не уходи!

Девушка делает шаг и тает в темноте.

Спустя бесконечное мгновенье он слышит ее шепот:

— Ну что ты? Никуда я не уйду. Я теперь навсегда с тобой.

Живое серебро волос накрывает его лицо, щекочет грудь.

Губы Анны живые, горячие…

В раю будят поцелуем и подают кофе в постель.

Корсаков проснулся в раю.

Плотные китайские жалюзи просеивали солнечный свет, прокрывая стены и потолок тонкой кремово-коричневой штриховкой.

Под локтем стоял поднос. Кофейник и плошка с тостами источали головокружительные ароматы. В розетке прозрачным золотом переливался мед.

Только той, чей поцелуй остывал на губах Корсакова, рядом уже не было.

— Игорь, я убегаю!

— Куда?

— Дела! — почти в рифму ответила Анна.

Ванной заурчал фен.

— Такие дела, — пробормотал Корсаков.

Перевернулся на бок. Сунул в рот тостик. Блаженно зажмурился.

«Игорек, не расслабляйся. Все уже было. И ты знаешь, чем заканчиваются экскурсии в рай. — Он на секунду перестал жевать. — Ну и что? Как учил мировой мужик и никакой писатель Чарльз Буковски, „настоящий мужик тот, кто едва собрав кости, вновь начинает все с начала. Остальным достаточно получить от бабы под дых один раз, чтобы больше не подниматься с пола“. За точность цитаты не ручаюсь, но готов подписаться под каждым словом».

Он налил себе кофе. Макнул тостик в мед.

Прислушался к своим ощущениям; такого кайфа от полноты и безмятежности бытия не ощущал давно.

— Главное, не привыкать, — пробормотал он и надкусил тост.

Игорь блаженно зажмурился, как кот на печке.

В комнату впорхнула Анна, пробежала к столу, оставив за собой шлейф запахов: нежный тропический аромат духов, сладко-синтетический запах лака для волос и теплый ванной. Она уже была одета в просторную юбку, тесную маечку и стеганный жилетик.

Корсаков приоткрыл один глаз. Посмотрел на девушку, склонившуюся над столом.

Сердце заныло от приятной боли.

— Черт! — Анна отбросила выбившуюся прядку. Зашуршала бумагой. — Ты не видел? Ай, ладно.

— Что-то потеряла?

— Ага. Сначала голову, потом все остальное. — Анна сунула несколько плотных листов в папку. — Эскизы куда-то задевала.

Корсаков решил не вмешиваться. «Эскизы» могли означать все что угодно: от небрежных почеркушек до профессиональных набросков. Но то и другое принято хвалить, если человек тебе не безразличен. У Корсакова было всего два критерия: «полное дерьмо» и «это имеет право на существование». С таким подходом, конечно же, друзей не наживешь.

Обижать Анну резкостью оценок он не хотел, она была, по его мнению, в том ангельском возрасте, когда сами собой пишутся стихи, рисуются картины и тело само танцует. Это состояние органичной талантливости никакого отношения к ремеслу — поту, бессонице и мукам неудовлетворенности — не имеет. Так, детская болезнь, вроде кори.

Анна подхватила с пола тубус, забросила на плечо рюкзачок.

— Между прочим, я учусь на подготовительном в МАРХИ, — объявила она.

— М-да? Похвально, — отозвался Корсаков. — А почему на подготовительном?

— Хочу поступить на бесплатное.

Он приподнялся на локте. По-новому посмотрел на Анну.

— Только не говори, что на ландшафтный дизайн. Там сейчас одни ново-русские курицы учатся. Грядки по-японски разбивать.

Анна хихикнула.

— На реставратора.

Корсаков покачал головой.

— Не поступишь, могу устроить подмастерьем к хорошему мастеру. Год за ним ведро с краской поносишь, считай, что институт с отличием закончишь.

— А иначе нельзя? Без ведра?

— Иначе — на ландшафтный. И папа пусть фирму тебе откроет.

Анна подлетела, обхватила Корсакова за голову, вдавила в подушку.

— Я тебя убью! — смеясь, прошептала она.

— За что?

— Чтобы никому не достался.

Она надолго припала к его губам. Корсаков, млея, подумал, что еще секунда, и он сам уже ее никуда не отпустит.

Анна высвободилась из его рук, выпрямилась на коленях. Схватила с тарелки тост, захрумчала крепкими зубками.

— М-м… Значит, так. Холодильник в твоем полном распоряжении, там всего полно. До вечера хватит. Остаешься под домашним арестом. Но если надо, запасной ключ я оставила на полочке под зеркалом. Тебе в город надо?

— Пока не знаю.

— Вот и валяйся.

Она встала, оправила юбку.

— Кстати, знаешь, что такое идеальный муж?

Корсаков такого оборота не ожидал и невольно затаился.

— Ну?

— Толстый, добрый и ленивый. Типа Обломова. Его где положишь, там и найдешь.

Она напоследок чмокнула Корсакова в щеку, выскочила в прихожую.

— Я убежала!

Хлопнула входная дверь. Щелкнул ключ в замке.

Корсаков отвалился на подушки.