Он аккуратно тронул машину с места.

— Ты не женат?

— Уже был, спасибо.

— Во! А я, как в Библии, пока смерть, значит, не разлучит. Что за баба попалась! Не баба, а Израиль с Ливаном. Ни дня покоя. Не привезу из рейса гостинец, она меня поедом съест. Привезу, один черт жрет. Деньги зря потратил.

— Бывает… Меня Леня Примак зовут, — представился Корсаков, на всякий случай законспирировавшись.

Водитель кивнул.

— Меня — Митрий Иваныч. Кури, если хочешь.

Он сунул в рот сигарету. Игорь тоже закурил.

— По Дмитровскому, или как? — спросил водитель.

— Как вам удобнее, а мне быстрее. На трассе, Митрий Иваныч, если знаете приличную обжорку, притормозите. Я позавтракать не успел. И вас, само собой, приглашаю. Не откажитесь?

Водитель, выдержав паузу, солидно кивнул.

— Вот и прекрасно. — Игорь откинулся в кресле.

— Не мое, конечно, дело. — Мужик хлопнул ладонью по рычагу коробки скоростей и вывел машину во второй ряд. — Но где ты, парень, мешок с люзделями развязал?

Корсаков посмотрел на себя в зеркальце.

— Художник я. С Никасом Сафроновым поспорил о колористике. Зураб Церетели, это тот, что Храм Христа построил, разнимал. Скульптор он, рука, видишь, какая тяжелая.

Водитель покосился на него, потом кивнул на Парк Победы, мимо которого они как раз проезжали.

— И это дзот со змеюкой и штырь с ангелом тоже он строил?

— Сотворил, сотворил, — кивнул Корсаков. — Выложился по полной.

Водитель поморщился.

— Лучше бы он у нас в колхозе телятник отремонтировал, все больше пользы было бы.

Митрий Иваныч посмотрел на венец композиции — многометровую бетонную стеллу с едва различимым ангелом на самой острие.

— Эх, жаль, — покачал головой Митрий Иванович.

— Да, стройматериала угрохали, на микрорайон хватило бы, — подыграл Корсаков.

— Да не о том я! Жаль, что эта штыряка Борьке на башку не свалилась, когда он тут парад принимал. Вот это был бы праздник!

Водитель первым заржал над собственной шуткой.

Корсаков расслабился. Путь предстоял неблизкий, а в дороге лучше веселый попутчик, чем зануда, особенно, когда уезжаешь от собственных проблем.

К усадьбе, спрятавшейся от поселка Ольгово за густой рощей, Корсаков пошел через луг, сокращая путь. Ориентировался на маковку церквушки, торчащую над кронами деревьев.

Церковь считалась родовой у Белозерских-Белозерских, что не помешало ее последующему использованию в качестве арестантского дома при продотрядах, склада МТС при колхозах и наблюдательной вышки во время войны. Потом ее несколько раз пытались разобрать на кирпичи для коровников, но плюнули и опять использовали под склад. Странно, что она вообще уцелела.

Воздух одуряюще пах разнотравьем, под ногами в густой траве звенели сверчки, в небе серебристыми колокольчиками перекликались жаворонки.

Как всякий горожанин, привыкший, что небо рассечено на фрагменты и, как витраж, вставлено в рамки крыш, Корсаков с восхищением разглядывал голубой купол неба.

Запнулся и едва не полетел носом в траву. Равновесие удалось удержать, махнув тяжелыми пакетами.

Заявляться в гости без своей провизии Корсаков посчитал дурным тоном и закупил в магазинчике в Ольгово припасов, как рассчитал, на первые три дня. Выбирал, что получше и повкуснее, не глядя на ценники. В конце концов, приехал он к другу, спасаясь от проблем, а не от безденежья.

У друга были шикарные имя и фамилия — Иван Бесов. «Карьеру в Голливуде можно сделать одной фамилией. Прикинь: „русский гангстер Иван Бесов и агент Рокки Сталлоне“. Это же стопроцентный кассовый успех!» — подкалывал друга Корсаков. Иван только улыбался в ответ улыбкой Ильи Муромца и смущенно прятал кулаки, одного удара которых было бы достаточно, чтобы трагически оборвать карьеру американского качка.

Иван был из тех русских детинушек, что мухи не обидит. В его мощном и устрашающем теле, словно сработанном по чертежам тяжелого танка КВ и из тех же легированных материалов, жила душа ребенка. Иван по натуре не солдатом и завоевателем, а строителем и художником от Бога.

Реставратор по образованию, он долго не мог прижиться в мастерских, где смотрелся слоном в лавке старьевщика. Пришлось союзничать с архитекторами и подвязываться в их артельный промысел в качестве консультанта по декору и специалисту по «сухому закону» на вверенных объектах. Пить Иван боялся, хватило одного раза, когда чуть не попал в тюрьму за нанесение тяжких телесных повреждений группе лиц из десяти человек. Было это на первом курсе института. С тех пор грамма спиртного в рот не брал. А один только его вид отшибал у работяг алкогольную зависимость на всю рабочую неделю.

Его звездный час пробил, как только в стране завелись богатые и умные, решившие, что новодел «а-ля средневековый замок» находятся в одном стиле с пресловутым бордовым пиджаком. Люди большого полета, как правило — англофилы, решили делать ставку на традиционные ценности и стали скупать разоренные родовые гнезда русской знати. Иван Бесов, набивший руку в работе с бригадами шабашников и виртуозно владеющий штихелем, стал пользоваться спросом.

Единственным и не подлежащим обсуждению условием, которое он выдвигал заказчикам было то, что от прорабства при очищения руин от бурьяна до последнего штриха на позолоте потолка поручается ему одному.

«Я сказал, я сделал. И за свое слово отвечаю. Мне подельники не нужны», — заявлял Иван и выкладывал кулаки на синьку проекта. Многие англофилы из заказчиков не нуждались в разъяснении значения слова «подельник» и легко соглашались.

Реставрация имения князей Белозерских была пиком карьеры Бесова. Он ухватился за заказ по двум причинам: впервые ему поручили восстановить усадьбу полностью, до деталей, как она была при Белозерских, и заказчик, как оказалось, сам был потомком князей. По линии жены, если честно, но это не так уж и важно.

Бесов, едва подписал контракт, укатил в Ольгово, где безвылазно жил третий год. Корсаков, когда окончательно доставала Москва, приезжал к Бесову отдохнуть телом и душой. Телом, потому что при Бесове пить было невозможно. А душой, потому что Иван своей кристальной чистой душой действовал, как порошок «Тайд»: отстирывал и отбеливал без утомительного полоскания мозгов. Сиди с ним рядышком вечерком, попивай чаек с сигареткой — и все само собой отпадет, затянется и заживет так, что следа не останется.

Корсаков прибегал к помощи Бесова только в самых крайних случаях и держал это в большом секрете.

Чем меньше людей знает, где ты черпаешь силы, тем дольше проживешь.

На объекте стояла полуденная тишина.

Корсаков отметил, что со времени его последнего приезда, произошли существенные перемены, хотя до первого бала по случаю новоселья было по-прежнему далеко. Стекла были вставлены только на втором этаже, на первом проемы все еще закрывали фанерные щиты.

Иван Бесов поджидал его на парадном крыльце, сверкающем недавно отполированным мрамором. Улыбка Ивана сияла еще ярче. В военно-дачном наряде: испачканные краской штаны с накладными карманами, камуфляжная куртка на голое тело и легкомысленная бейсболка козырьком назад, он был похож на латиноамериканского полковника, совершившего удачный переворот и обживающего разгромленный президентский дворец.

Корсаков поставил пакеты у ног и, сорвав с головы «стетсон», согнулся в земном поклоне.

— Барин, Иван Денисович, не прогневайтесь, окажите милость, приютите! — по-крестьянски жалобно проблеял Игорь.

Бесов громко захохотал.

— Игорек, не прикидывайся! Ты, чертяка, похож на народовольца, неудачно швырнувшего бомбой в царя. — Он подбоченился. — Иди в дом, карбонарий недобитый, батя сегодня добрый!

Корсаков водрузил на голову шляпу и, войдя в роль, презрительно-небрежно, по-петербуржски грассируя, произнес:

— Мон шер папа, когда мы покончим с самодег-жавием, я отдам дом к-г-рестьянским деткам. Граф Лео Толстой гово-гит…