— Уверен, что картины живы?

Игорь пожал плечами.

— Надежда есть, но — лишь надежда. Жук, я прошу всего три дня. Имей терпение!

Жук почесал элегантно небритую щеку, оставив на ней бордовые полоски.

— Хорошо. На три дня я согласен. И лучше будет, если ты их найдешь.

— Конечно, тут и мой интерес, правильно?

— Само собой! Держи визитку.

Жук протянул карточку. Корсаков взял, не разглядывая, сунул в карман.

— У тебя мобила есть? — спросил Жук.

— Не обзавелся. Зато, смотри какой у меня офис. — Игорь развел руками. — Красота!

— В смысле, что тебя здесь всегда найти можно?

— Именно.

Жуковицкий, явно что-то решив для себя, кивнул.

— Ладно, через три дня. На этом месте.

Встал, протянув руку. Корсаков, давя брезгливость, пожал его ладонь, холодную и липкую, как лягушачья лапка.

Провожая Жука взглядом, пока тот не свернул за угол «Праги», Корсаков увидел, то, что ожидал. Жук, естественно, пришел не один. За ним, как псы на длинном поводке, потянулись два неприметных молодых человека, лет двадцати, не больше.

У Корсакова был взгляд художника, способный проникать в самое нутро человека. Годы работы на Арбате, когда машинально осматриваешь каждого в толпе, только отточили способность за секунду схватывать привычки, намерения, суть и даже потаенное в человеке.

В этих двоих он вычислил отморозков, за хладнокровный садизм презираемых даже в уголовном мире. «Дети войны», — мелькнула мысль.

Пригреть и прикормить таких мог только такой человек с жабьей кровью, как Жук. Но Жук ничего и никогда не делал бесплатно.

— Ладно, Жук, посмотрим еще, по чью душу на этот раз прибежит белая лисица, — прошептал Корсаков.

Дверь квартиры была забаррикадирована изнутри.

Корсаков отступил на шаг и наподдал ногой, вызвав за дверью легкую панику. Кто-то заметался по квартире, потом в щели показался глаз.

— Ты, что ли, Игорь? — Голос у Владика был сдавленный от страха.

— Нет, Тинто Брасс! Пришел кино снимать, как ты трахаешься. Открывай быстрее!

За дверью загремело. Дверь приоткрылась, но дальше не поддалась. Корсаков с трудом втиснулся вместе с этюдником и креслом в образовавшийся проем.

Владик стоял, согнувшись, держа в руках радиатор парового отопления.

— Быстрее, сил же нет! — простонал он.

— Что делать, если у тебя, как у сталевара, вся сила в плавках, — хохотнул Корсаков.

Владик привалил к двери радиатор, поставил на него еще один. Выпрямился.

Под глазами у него цвели синяки в пол-лица, нос скособочен, губы превратились в лепешки.

— Красавец!

— На себя смотрел? — окрысился Владик.

— Даже другим дал. Весь Арбат лицезрел. — Игорь свалил в угол поклажу. — Народ разжалобился и денежку мне дал. Учись, молодой, пока я жив.

— А жратву когда успел купить? — с подозрением спросил Владик.

— Это из других статей доходов, — ответил Корсаков. — Уже приложился?

— Не, тебя ждал. Погрыз только колбаски.

— Умница. — Корсаков смерил его взглядом. — Пойдем, перекусим. За одно перетрем насущные проблемы.

Они прошли в комнату, приспособленную под спальню.

Горела новая порция свечей в бутылках. Влад успел навести минимальный порядок: сгреб в угол хлам, закрыл окна фанерой, перевернул матрасы, спрятав пятна краски. Даже стол накрыл — расставил купленное Игорем на коробке из-под пива. Бутылки с пивом, за вычетом трех, выпитых с участковым, в целости и сохранности, в шеренгу подвое, стояли вдоль стены.

— А водка где?

— В ванной заныкал, — ответил Владик. — Как самый ценный продукт.

Накопившаяся на Владика злость незаметно улетучилась. Вернее, словно лопнул внутри гнойник, стало гадостно, но под сердцем не так давило и мешало дышать.

— Ладно, ужинаем! — махнул рукой Корсаков.

Первым рухнул на матрас. Полежал, лицом вниз, собираясь с силами.

Вадик тем временем успел ножом вскрыть банки с консервами и настрогать колбасу.

— Игорь, все готово.

Корсаков перевернулся.

— Тащи пару пива, молодой. Мы сегодня имеем право подлечиться.

Вадик потянулся за бутылками. Ловко сковырнул пробки.

Чокнулись бутылками, присосались к горлышкам. Перевели дух и принялись за еду.

— Что морщишься? — спросил Корсаков с набитым ртом.

— Челюсть никак на место не встанет, — пробурчал Владик.

— В твоем случае, главное, чтобы яйца не пострадали.

Владик на секунду прекратил жевать.

— Хоть ты не подкалывай, а! — взмолился он.

— Парень, в нашем положении остается только смеяться. Плакать будет не по — мужски. — Корсаков выловил из банки маринованный грибок, отправил в рот, щурясь от удовольствия, захрумчал. — От Анны известия есть?

Владик кивнул.

— Сидит дома под арестом. Папахен срулил в Европу по делам.

— Сколько ей лет, кстати?

— Девятнадцать, вроде бы. Я паспорт не смотрел.

— А тебе сколько?

— Двадцать три, а что?

— Пора, мой мальчик, научиться выбирать баб не членом, а головой.

— В каком смысле?

— Исключительно — в прямом! Ты где ее снял?

— В «Армадило». На вид, обычная затусовавшаяся коза. Кто ж знал, что у нее папа такой крутой?

— Недоросль! — укоризненно покачал головой Корсаков. — Запомни, у каждой затусовавшейся девочки есть папа. И чем круче она тусуется по всяким помойкам, тем папа у нее круче. Это — закон. Кстати, что ты про руку и сердце тут ему плел?

Владик шмыгнул носом.

— Я же на полном серьезе.

— Вот и отмудохали тебя за это на полном серьезе!

— А тебя за что?

Корсаков прицелился было куском колбасы в голову Вадика, но передумал.

— Дурак ты! Если бы я не влез, тебе бы вдули кое-куда по самое не балуй. Все к тому и шло, не ухмыляйся. Сейчас сидел бы половинкой задницы на табуретке в «пятере» и строчил заявление на групповое изнасилование в извращенной форме.

Владик побледнел.

— Так что, не зря ты подорвал отсюда, — добавил Игорь.

— Это я так… Рефлекторно.

Корсаков сделал глоток пива и уточнил:

— Ты на бегу, часом, не обкакался? Рефлекторно?

Владик обхватил колени, набычился и закачался китайским болванчиком.

— Потужься, потужься, молодой, — кивнул Игорь. — А я продолжу. На моей памяти ты первый раз на утро предложил даме руку и сердце. Да еще в присутствии родителя. Опыт и интуиция подсказывает мне, что решение у тебя давно созрело, скажем, еще в клубе, где вы познакомились. Просто выпалил ты его со страху чуть раньше. Я прав?

— А что тут такого? — выпалил Владик. — С таким папахеном не пропадешь. Это не мой, алкаш голимый…

— Во, уже теплее, — холодно усмехнулся Корсаков. — Приближается момент истины. А истина в том, что Анна и ее папа принадлежат к нынешней элите. Меня от этой элиты блевать тянет, но другой у нас нет. И уже не будет. А ты — никто. Ты — деклассированный элемент, мать твою! — Игорь разозлился всерьез. — Сын алкоголика и бомж!

— Я — художник, — заявил Владик.

— Это ты бабам рассказывай! Знаешь, я не люблю Шилова, но он как-то раз сказал, про таких как ты, очень правильные слова: если ты художник, то нарисуй мне хотя бы обыкновенный стакан. Простой стеклянный стакан, но чтобы он был похож на самого себя. После этого можно самовыражаться до потери пульса. Но сначала — стакан.

— Вполне можно обойтись и без этого, — пробурчал Владик.

— Согласен. Если бегать голяком по галерее, кусая всех за задницы, изображая собаку. И называть это перформансом. Или дрочить прилюдно на вышке у пустого бассейна. Или наваять инсталляцию из использованных прокладок. — Корсаков длинно выдохнул. — Впрочем, мы же — художники. Не наш удел словами бряцать.

Он выловил из банки упругий шампиньон, облизнул.

Наклонился и провел у ног Влада дугу. Потом еще одну. Прижал грибок в центре получившегося овала. Скользящей растушевкой размыл края. Получился глаз, живой, полный слез.