А эти, которые сейчас жмутся в углу и натужно изображают веселье, они были вне системы и еще гордились этим, идиоты. Самые дальновидные из них еще год назад начали поговаривать об экономической амнистии, которая должна подвести жирную черту под хаосом уходящего десятилетия, списать в архив память о залоговых аукционах, неуплаченных налогах, невиданной по своим масштабам контрабанде, баснословных деньгах, выведенных из страны, и прочих проделках, за которые в Штатах приговаривают к сотням лет тюрьмы, а в Китае вообще расстреливают, особо не заморачиваясь.

Амнистию вам? Сейчас. Разбежались.

Все это: и начало нового тысячелетия, и новый президент — это ведь, господа олигархи, для вас первые звуки труб Страшного суда, и только когда эти трубы свое отпоют, тогда и определится, кому из вас числиться в агнцах, а кому в козлищах, и именно поэтому досудебной индульгенции в виде экономической амнистии вам не видать как своих ушей.

Пока система была в тени, она не мешала вам обогащаться, а частенько и содействовала, услужливо подсовывая законы и инструкции, от которых у любого цивилизованного законодателя или просто грамотного юриста поседели бы и повылезли все волосы, а вы, утратив от алчности инстинкт самосохранения, заглатывали наживку и продолжали возводить свои финансовые империи, не замечая до поры, что в фундаменте их — зыбучие пески.

Теперь заметили. Экономическую амнистию хотите.

Амнистию, если я правильно читаю выражение лица Николая Федоровича и окруживших его, вы не получите. Отсрочку исполнения приговора при правильном поведении — вполне возможно, ведь люди системы не звери какие-нибудь кровожадные, поэтому громить будут только строптивых глупцов, а покорные умники все принесут и отдадут сами.

Это будет самый безболезненный и незаметный переворот, при котором в течение нескольких лет люди системы, постепенно возвращая себе командные высоты в государстве, вытеснят на обочину авантюристов и спекулянтов девяностых, и гордое слово «элита» наконец-то обретет свое первоначальное значение.

Знаменитый вопрос «До каких пор этот еврей будет продолжать приносить нам наши деньги?» еще не прозвучал, но уже был сформулирован.

Людям системы не потребуются всякие отмазки в виде экономической амнистии, потому что сомнительного происхождения капиталы будут очищены, пройдя через горнило экспроприации.

Я не из их числа, я не в системе, а так и задержался на подступах, но для них я свой, потому что именно через банк, доверенный мне еще тогда, в девяносто третьем, проходила значительная часть ресурсов, обеспечившая безбедное существование людей системы в течение всех последних лет. Не всех, конечно, но той группы, к которой принадлежали Николай Федорович и Фролыч.

Не скажу, что это был самый легкий период в моей жизни. Таких групп было несколько, и они, не вступая в открытую конфронтацию, поскольку таковая входила бы вразрез с неписаными правилами системы, находились тем не менее в состоянии перманентной конкурентной борьбы за ресурсы. В этой конкурентной борьбе хороши были все средства, поэтому мой банк несколько раз оказывался под ударом. Прикрытие в лице прикрепленного к банку Мирона, дослужившегося-таки со временем до полковника и занявшего генеральскую должность, срабатывало, но иногда не сразу, и тогда на разруливание ситуации приходилось тратить много времени, сил и денег. В девяносто шестом объем накопленного негатива стал просто угрожающим, и после тогдашних президентских выборов мне пришлось просить о срочной помощи. Помощь пришла. В банк заявилась целая рота в штатском под руководством все того же Мирона с ордером на изъятие всей банковской документации, загрузила изъятое на грузовик и повезла к черту на кулички проводить следственные действия. По дороге грузовик упал с моста в реку, а когда его на третий день подняли, то ни документов, ни компьютеров уже не обнаружили — унесло течением. Я смог вздохнуть свободно.

Вон он, Мирон, разговаривает о чем-то с замом из Минфина, зам серьезно молчит, а Мирон говорит, и улыбка у него, будто прорезь в банкомате, куда карточки вставляют. Я эту улыбочку знаю, у меня от нее мурашки по коже. Интересно, чем это ему минфиновец не угодил?

Фролычу Мирон подарил палисандровый ящик для хранения ручных часов с автоматической подзаводкой, а мне картину. На картине Центробанк изображен. Это он мне так желает дальнейшего продвижения по службе.

А Николай Федорович нам с Фролычем одинаковые подарки подарил: и ему и мне по огромному тому, на обложке — «Карл Маркс. Капитал». Открываешь, а внутри вполне рабочая модель сейфа, и ключик к нему скотчем прикреплен.

Фролыч вокруг себя собрал целую толпу, что-то рассказывает, а все хохочут. Я подошел послушать. Как-то секретарша одного деятеля позвонила Фролычу прямо на мобильный и сказала, что ее шеф желает с ним переговорить. А Фролыч не переносит, когда ему секретарши на мобильный звонят, если, понятное дело, это не из секретариата Николая Федоровича или кого повыше. Но он вежливо сказал, что сейчас жутко занят и перезвонит ее Иван Иванычу сам через некоторое время. А сам свою секретаршу оставил в офисе на всю ночь и выдал ей инструкцию. В одиннадцать вечера звонит секретарша Фролыча напрямую на мобильный этому Иван Иванычу и говорит: «Григорий Петрович просит прощения, но он сейчас еще больше прежнего занят и просит разрешения позвонить вам через час». В полночь опять звонит: «Григорий Петрович не освободился еще, но через час непременно». И еще через час звонит, потом еще. «Григорий Петрович уже в машине, как только доедет, так сразу вас наберет». И так до самого утра. Отличная история, смешная. Фролыч на подобные штуки вообще мастак.

Ко мне никто не подходит. В самом начале подходили, чтобы поздравить. Поздравят, постоят немного для приличия, поулыбаются и отходят. Я так себя неуютно на этих сборищах чувствую, что это, наверное, передается другим людям, поэтому они и спешат отойти. Они думают, что это мне именно с ними неуютно. А я просто не знаю, о чем с ними можно разговаривать. Вот в банке я знаю, с кем и о чем говорить. А в подобной компании я будто среди инопланетян. Я поэтому, когда оказываюсь на таких сборищах, то часто сильно напиваюсь, не так чтобы на ногах не стоять, но ощутимо. Налью себе стакан и хожу по залу от одной кучки к другой, постою немного, глоток отхлебну и иду дальше. От кучки Фролыча отошел, приблизился к кружку Николая Федоровича, тут человек пять собрались, все слушают почтительно, а Николай Федорович рассказывает, как в незапамятные советские времена он в составе комиссии из центра посетил рабочую столовую в Соликамске, и там в буфете было одиннадцать сортов колбасы, вырезка говяжья, ветчина трех сортов и еще какое-то изобилие.

Эту историю я уже раз сто слышал.

Николай Федорович меня заметил, рассказывать перестал, приобнял за плечи и говорит:

— А вот и наш именинник, Константин Борисович. Наш простой советский банкир, честный и скромный человек. Ты что это такое пьешь, Костя? Организуй-ка нам то же самое, мы за твое здоровье тост выпьем.

Выпили, и я дальше пошел, к олигархам. Тот, который водопроводную трубу ремонтировал, первым меня заметил, от их компании отделился, взял меня под руку и ведет в сторону. Ему интересно, кто еще подъедет. Спрашивает, не хочу ли завтра пообедать с ним, очень узкий будет круг и сплошь замечательные люди, а если бы Григорий Петрович тоже смог забежать на часок, то вообще было бы великолепно, не могу ли я Григорию Петровичу словечко замолвить, он лично пригласит, понятное дело, но и замолвить словечко никогда не вредно. Он хочет ко мне в банк часть своих счетов перевести, Григорию Петровичу это будет интересно.

Ну, это понятно. Я ему на фиг не нужен, ему Фролыч нужен, а вот насчет перевода счетов он вполне серьезно, чувствует, что пришла пора подстилать соломку.

Мирон от своего замминистра оторвался, идет ко мне, машет рукой, дескать, разговор есть. Надо продлить кредит, ну ты знаешь, о чем речь, еще на год, тебе завтра документы подвезут, ты там распорядись, чтобы сделали, а еще лучше деньги быстренько прогнать со счета на счет, новый кредит выдать, и им старый закрыть. Совсем хорошо будет, если новый окажется где-то на пол-лимона побольше, а то там непредвиденные расходы.