Ho коронный номер всех «советчиков» принадлежал смотрителю заказника в Руанде, который проездом остановился переночевать в лагере по отлову окапи. Он порекомендовал мне согнуть железный вязальный крючок, накалить его добела и воткнуть в больной зуб. Эту средневековую процедуру он, оказывается, проделал однажды 40 лет назад, когда жил в Бельгии у своего отца, старого крестьянина, и тот, проснувшись посреди ночи от нестерпимой зубной боли, чуть не помешался…
От одной только мысли о подобной пытке мне хотелось пристукнуть этого советчика, но тем не менее я еще нашел в себе силы любезно ему улыбаться.
В двух загонах жили самки окапи с детенышами. Поведение этих маленьких окапи явилось для меня неожиданным. Если я бежал за ними по загону или пересекал им дорогу, они тотчас же бросались на землю, вытягивали голову, прижимали уши. В это время до них можно было, конечно очень осторожно, дотронуться рукой, и они не убегали. Мать и детеныш вообще как будто не слишком стремились держаться рядом.
Подобным же образом поступают наши европейские косули: когда детеныш еще не в состоянии так быстро бегать, как мать, он затаивается в траве, а самка удирает, отвлекая внимание врага на себя и заманивая его все дальше и дальше, уводит в сторону от спрягавшегося детеныша.
Когда гуляющие по лесу находят такого одинокого детеныша, они воображают, что мать его покинула, и забирают с собой. Поэтому я думаю, что и для пигмеев не представляет особого труда поймать молодого окапи. А то, что все же так мало окапи попадало в руки европейцев, скорее всего объясняется тем, что жадные до мяса пигмеи охотнее их съедали, чем продавали.
Оба живущих в лагере детеныша появились на свет не в результате размножения окапи в неволе — такого в те времена еще нигде не случалось. Первый детеныш окапи от родителей, содержащихся в неволе, увидел свет только 15 сентября 1954 года в зоопарке Антверпена. Впоследствии это удавалось и некоторым другим зоопаркам. Из немецких зоопарков потомство от окапи в неволе получали только во Франкфуртском зоопарке, и притом неоднократно. А эти двое родились в лагере потому, что их матери попали в ловчие ямы уже беременными. Это только показывает, с какой осторожностью производится вся процедура отлова. Так, самка, пойманная 16 июля 1953 года, через четыре дня родила здорового детеныша.
Надо сказать, что Маринос проявлял исключительную заботу о своих питомцах: навоз из загона убирался по нескольку раз в день, чтобы окапи не могли заразиться яйцами паразитов. Из подобных же соображений кормовые пучки зеленых веток подвешивались высоко, на уровне головы животных. В каждом загоне всю ночь напролет горела лампа, чтобы окапи чего-нибудь не испугались. Между прочим, огня они не боятся: когда посреди загона зажигали костер, чтобы сжечь хворост и бумагу, окапи не обращали на это ни малейшего внимания.
Из-за того что наша машина так часто ломалась, у Михаэля появилась прямо какая-то болезненная страсть к автомобильным моторам. Каждый раз, когда мы возвращались с пигмеями из какого-нибудь очередного похода в глубину девственного леса, его тянуло пойти взглянуть, как поживает наш старенький синий «интернасиональ». В один прекрасный день он наполовину разобрал мотор и аккуратно разложил все детали на разостланном на земле брезенте.
Я знаю эту его страсть к разбиранию механизмов. В детстве он всегда старался разобрать на части игрушечную железную дорогу или ходики. Правда, теперь он уже несколько подрос, однако опасение, что он не сумеет собрать все как было, у меня по-прежнему оставалось. Поэтому я спросил, не думает ли он, что, после того как мотор будет собран, некоторые части окажутся лишними…
Разумеется, я был наказан презрительной усмешкой и действительно оказался не прав: через несколько часов мотор был идеально вычищен и собран, но он никоим образом лучше от этого не стал. Более того, он вообще перестал работать…
Нам пришлось его снова разобрать на составные части и судорожно размышлять над тем, что же было неправильно сделано? Думали, гадали, но все безрезультатно. Под вечер к нам подошел какой-то африканец, одетый в одну лишь набедренную повязку — ни малейшего намека на какую-либо европейскую одежду. Он присел возле нас на корточки и растерянно уставился на это скопище винтиков и проводов. «Какой-нибудь дикарь из затерянной в глухом лесу деревушки», — подумали мы, утешаясь чувством собственного превосходства.
Каково же было наше удивление, когда этот «дикарь» своими черными пальцами отвинтил крышку карбюратора, выудил оттуда маленький, заостренный с одного конца штифтик, повернул его обратной стороной и вставил назад. При этом он приветливо нам заулыбался и принялся на каком-то языке объяснять нашу ошибку, по-видимому, самым подробным образом. К сожалению, мы ни слова из его объяснения не поняли. Но когда я включил зажигание и нажал акселератор, мотор тотчас же заработал, как будто только и ждал этой минуты. Вот так-то!
Пока мы жили у пигмеев в лесу, наша повседневная работа отличалась утомительным однообразием. Пигмеи вешали себе на голову и плечи огромные сети, сложенные в несколько раз, и отправлялись вместе с нами в лес. У одного из них всегда была с собой тлеющая с одного конца головешка: об нее каждый зажигал свои сигареты, которые мы им раздавали. Если мы где-нибудь останавливались передохнуть, хотя бы только на 20 минут, бамбути сейчас же разводили костер, бросая в него соскобленные с деревьев лишайники, отчего образовывался густой дым.
Как только бамбути обнаруживали следы каких-нибудь животных, они тотчас бросали на землю свои огромные свертки с сетями (длина таких сетей часто превышала 300 метров), раскатывали их, а затем прикрепляли к стволам деревьев, веткам и кустарникам таким образом, чтобы они образовывали полукруг. Женщины повсюду таскали с собой на спине большие корзины, укрепленные ремнями через лоб, предназначенные для ожидаемой добычи. Развесив сети, пигмеи тихонько углублялись дальше в лес и прятались где-нибудь в укромном месте. При помощи особых звуковых сигналов пигмеи умеют легко общаться между собой на больших расстояниях. По команде женщины выстраивались цепочкой и, громко крича, начинали колошматить прутьями по кустам. При этом они подобно настоящим загонщикам двигались в сторону растянутых сетей.
Чаще всего все старания оказывались напрасными: в сети ничего не попадалось. Тогда их снова скатывали, клали на голову и несли дальше, чтобы в каком-либо другом месте опять расставить. Если с третьей или четверток попытки счастье им улыбалось и в сетях запутывался наконец какой-нибудь дукер или небольшая дикая свинья, то бамбути сразу же со всех сторон накидывались на свою добычу и закалывали ее копьями. И только очень редко нам удавалось подоспеть вовремя, чтобы спасти жизнь пойманному для нас животному. По выражению лиц пигмеев было видно, что они никак не могут взять в толк, что нам нужны живые экземпляры: разве не ясно, что отловленную добычу гораздо лучше убить и съесть?..
Тем временем мы приняли решение забрать с собой во Франкфурт Непоко — самого большого и роскошного самца окапи. Но в один прекрасный день посыльный принес телеграмму из Момбасы, в которой говорилось, что нам дается свобода выбора между самцами окапи, «за исключением Непоко». Так что снова надо было начинать гадать и выбирать. В своем воображении мы рисовали себе страшные картины, что именно то животное, которое мы выберем, помрет еще на пути к самолету, в то время как все оставшиеся здесь будут припеваючи жить дальше.
Методом исключения мы уже остановили свой выбор на двух экземплярах. Это были Андуду и Эпулу. Андуду был взрослый самец, который уже два года прожил в лагере и с тех пор не подрос. Но кто мог знать, сколько ему было лет, когда он попал в западню? Ведь вполне могло статься, что через год или два он будет глубоким старцем. У Эпулу еще не было даже рожек, а молодняк более восприимчив к паразитарным заболеваниям; зато молодые животные легче приспосабливаются к новой обстановке. Мы останавливались то на Андуду, то снова на Эпулу, и дело дошло до того, что мы готовы были решить эту проблему таким вульгарным способом, как подбрасывание франка: «орел или решка?»
