Рассуждать о причине, сподвигшей его хозяина оплатить недешёвые уроки известного фехтмейстера не только сыну, но и рабу, можно сколько угодно, но причина, разумеется, одна-единственная — повышение его, Ваньки, рыночной стоимости. А зачем, почему…

Да потому же, почему богатые помещики покупают рысаков, стоящих больше, чем иная деревушка, выменивают собак на крепостных, и крепостных на часы, саблю или ружьё.

Оставит ли Борис Константинович его при себе до поры или выменяет на лошадь, или продаст, или подарит кому-то высокопоставленному за протекцию, обменяв дорогого раба на расположение Его Превосходительства…

… а какая, собственно, разница⁈ Он, Ванька, раб, и, не имея пока возможности ничего изменить, старательно учится всему, чему только можно, чтобы однажды…

… но пока он и сам не знает, кого или чего он ждёт. Вернее всего, случая, а может быть, и решимости…

Наскоро обтеревшись влажным полотенцем и переодевшись в чистое, он отстоял обеденную вахту за плечом малолетнего хозяина, негромко, но неустанно напоминая тому о правилах поведения за столом.

— Папа́, а меня сегодня герр Майер похвалил, — болтая ногами, сообщил Лёвушка отцу.

— Да? — вскинул брови тот, ловя глазами взгляд лакея, — Неужели?

Ванька, поняв вопрос, еле заметно прикрыл глаза и покачал головой, на что хозяин дом едва заметно улыбнулся и очень осторожно, одними только дополнительными вопросами и мимикой осадил завравшегося сына. Он не дал ему понять, что понял враки, но подвёл к тому, что стоит, пожалуй, закончить разговор, увести его в сторону.

Борис Константинович не воспитывает из младшего сына правдоруба, и очень мягко, исподволь, приучает к изворотливости в разговоре, к умению врать с честными глазами и уводить разговор в сторону, если он не задался. Это, если красивыми словами, называется светским воспитанием…

— Ванюша… — томно протянула встреченная в коридоре Глаша, захихикав так, как умеют только девушки, покрывшись жарким румянцем…

… и явно нафантазировав себе такое, за что приличные девушки дают кавалерам по мордасам, буде те озвучат вслух такую похабщину!

— Эко, — раздалось из-за спины лакея, и дворовая девка, пискнув смущённо при виде хозяина, видевшего, оказывается, эту сценку, присела в подобии книксена и спешно ретировалась.

— А ничего так девка, — задумчиво озвучил Борис Константинович, — в соку! Ты уже не зевай! Да и пора тебя женить, пора…

— Свят-свят… — напугано закрестился попаданец, услышав барина, — помилосердствуйте, батюшка!

— Не хочешь? — развеселился барин, — Да кто тебя, дурня, спрашивать будет! Велю оженить, о женишься! А там и детишки пойдут…

' — А там я никуда не денусь', — понял несказанное попаданец, которому аж поплохело от перспектив. Он как-то не задумывался прежде, но чёрт подери, он совсем не хочет, чтобы у его детей был…

… хозяин.

И хотя впереди неизбежное освобождение крестьян, но он, хотя и смутно, помнит, что всё было не так просто, и что шуточки про крепостное право, которое отменили только во второй половине двадцатого века, они имеют под собой вполне весомые основания!

А как, что… дьявол, как известно, кроется в деталях, и господствующий класс принимает законы для себя, и под себя. Закабалить, пусть не де-юре, так де-факто, бывших холопов, опутать их навязанными, выдуманными долгами и шантажом…

… что может быть проще, если ты и есть — Власть.

— Да, сочная девка, — повторил Борис Константинович, сделав неосознанное движение рукой, будто сжимая женскую ягодицу, — надо бы, хе-хе…

… он ещё что-то говорил, но всё это было уже неважно. Решимости у него теперь — во, по самое горлышко!

… осталось только дождаться случая.

[i] Николаевский вокзал в Петербурге — сейчас Московский.

[ii] Современники отмечали необыкновенно больше количество самоубийств среди солдат, в том числе и в гвардии.

[iii] «Ваше высокородие» — к лицам в чинах 5-го класса

— Как сыр в масле… — аппетитно прочавкал Борис Константинович, запив чавканье бургундским, — У иного бы хозяина… сырку подай… нет, швейцарского…

— У иного бы хозяина, — несколько невнятно продолжил он, — ты бы уже несколько раз на конюшне побывал, а я…

— Благодарствую, батюшка, — заученно поклонился холоп, — знаю! Век за вас Бога молить буду!

— Вот то-то, — покивал барин, цепляя вилкой аккуратный груздочек, а Ванька, зная хозяйские вкусы и нехитрые алгоритмы поведения за столом, уже наливает тому настоечку из крохотного запотевшего графинчика, одного из полудюжины стоящих на столе.

— Холоп, ежели кто поумнее, знает, что за хорошим хозяином он как за каменной стеной, как у Господа Бога за пазухой! Покажи себя, и…

— Да, да, тоненько чтоб… — отвлёкся он, наблюдая за тем, как прислуживающий ему раб нарезает ветчину, — как бумажка…

— Холоп, — продолжил барин, не забывая жевать, живёт за своим хозяином, и горя и не знает. Зато знает, что враги его хозяина — его враги!

— Конечно, батюшка, — поддакнул Ванька, подливая рябиновой в крохотную, на глоточек, хрустальную рюмочку, — как иначе-то может быть?

— Во-от… — толстый палец назидательно поднят вверх, — не может! Если случится разорение дому сему, то к кому ты попадёшь, ещё неизвестно, и намыкаться можешь так, что куда там Иову!

— Ох, как вы, батюшка, правы, — подыгрывает холоп, — ох и правы…

— Во-от… — в голосе Бориса Константиновича начали подниматься фанфары, — и долг верного раба — сокрушить неприятеля Господина своего!

Ванька снова поддакнул, несколько напрягшись течению разговора, а барин, зажевав риторику сёмгой, добавил с грустным смирением:

— А враги, Ваня, они у каждого честного человека есть, так-то…

В этот раз холоп ничего не стал говорить, но изобразил на лице полное согласие и понимание, так что барин, взглянув на него остро, покивал каким-то своим мыслям и продолжил. Сказано было немного, но…

… имя произнесено и пожелание озвучено.

Но всё этот так вскользь, с такой грустной печалью и библейским смирением, что и захочешь, а не придерёшься!

— … в Севастополь бы его, сукина сына, — повздыхал Борис Константинович, запив печаль вином, — Помнишь, Вань?

— Да такое как забыть, батюшка? — философски отозвался холоп.

— Во-от… походил бы небось под пулями с наше, пожил под бомбардировками беспрестанными, так небось иначе бы на жизнь смотрел, да на ветеранов заслуженных. А нет, так…

— На нет и суда нет, — усмехнулся чиновник после короткой драматической паузы, — Бог, он всё видит! Такому если не ядро от французов сверху прилетело бы, так небось, пуля в спину от своих! Бывало ведь, Вань, да?

— О всяком поговаривают, батюшка, — не дрогнув, отозвался лакей, подливая в бокал, — жизнь, она-то сложная. Ежели не по совести жить, так если не Бог, то люди напомнят.

Борис Константинович, явно не соотнося эти слова с собой, покивал удовлетворённо.

— Да, — с нажимом произнёс он, — здесь не Севастополь! А временами, веришь ли, жаль!

Он остро взглянул на Ваньку и тот, зная, чего от него ждут, изобразил лицом полное согласие.

— Верный слуга при господине своём да будет возвышен, а неверный будет низвергнут, — с пафосом и нажимом сообщил Борис Константинович, и Ванька, зная уже, чего от него ждут, склонил покорно голову.

— Чёрт… — и это было единственное слово, которое выдохнул Ванька, влетев в свою тёмную, душноватую каморку. Упав на тюфяк, набитый сеном, несколько уже слежавшимся, он прикусил костяшку кулака, пытаясь вот так же прикусить и мятущиеся мысли.

В голове сумбур… но, в общем, понять, чего от него ждёт хозяин, несложно. И несложно понять, что будет, если он, Ванька, окажется непонятливым.

Что уж там произошло, не Ванькиного ума дела, а вот решение…