Впрочем, если бы он, сохраняя своё рабское состояние, был лакеем человека знатного, значимого, и умел был, не стесняясь, пользоваться своим приближённым положением, всё, разумеется, было бы иначе…

… но это, разумеется, совсем другое дело!

Да и история с зуавами, его роль в отражении французской вылазки, не то передана была по какому-то подобию испорченного телеграфа, не то, быть может, отчасти просто замылена в силу каких-то причин. А спорить, рассказывая и доказывая… ну, он попытался. Но здесь такие байки рассказывает каждый второй, и если верить всем…

… вот и ему — не поверили.

— Этого, что ли? — остановившись перед Ванькой, унтер, не выпуская из рук тюк с каким-то тряпьём, мотанул на него головой.

— Ён самый! — оскалился писарь, с любопытством оглядывая Ваньку, — Требуют! Говорят, выкупили его!

— Да ты што? — охнул унтер, покрепче прижав к себе тюк, — А хто?

— Да морячки пришли за им, — отозвался писарь, — я только краем уха к двери приложился, так-то, сами понимать должны, Сидор Феофаныч, со мной посоветоваться не соизволили!

— Ух-х… не соизволили! — развеселился унтер, — Ну… забирай тогда, пущай идёт!

Ванька, после известия о том, что его выкупили, и так-то стоял ни жив, ни мёртв. В голове — сотни мыслей разом, от возвышенных, о свободе, добытой, быть может, по подписке среди доброхотов, впечатлённых его боем с зуавами, то упаднических, о новом хозяине…

… но действительно оказалась куда проще.

— Вот с етими господами пойдёшь, флотскими, — писарь хлопнул его по плечу, — при их теперь будешь состоять, в аренде!

— … но смотри, сукин сын, — выслужившийся из нижних чинов немолодой прапорщик, мотая толстым пальцем перед лицом Ваньки, даёт последние наставления, — числиться ты будешь у нас, так што если что…

Его кулак, веснушчатый, мосластый, обильно покрытый рыжеватыми волосками, со сбитыми о солдатские зубы костяшками, замаячил перед глазами паренька.

— Внял?

— Э-э… так точно, Вашество, — потухло отозвался попаданец, расставшийся с мечтами о свободе, — внял!

[i] И так далее.

[ii] Все газетные цитаты — подлинные, взятые из газет того времени.

[iii] О́ткуп — система сбора с населения налогов и других государственных доходов, при которой государство за определённую плату передаёт право их сбора частным лицам (откупщикам). В России — винный откуп.

[iv] 1828–1829

[v] Тюрюхайло — неряха.

В большой комнате настежь распахнуты окна, горячий ветер свободно гуляет меж тесно составленных столов, трогая бумаги на столах и пряди потных волос на головах мелкого штабного люда, гоняя клубы тяжёлого табачного дыма, нехотя истаивающего под высоким потолком, украшенным лепниной с позолотой, местами обвалившейся и облезшей.

Народу здесь чуть не два десятка, и всё, на кого ни упадёт взор, заняты делом.

Одни, высунув кончик языка, и, прикусив его для надёжности, согнувшись над столом, неспешно перерисовывают какие-то карты, сверяясь то и дело с оригиналом, проверяя себя линейкой и разного рода инструментарием. Дело идёт не без труда, так что ножички, отточенные до бритвенной остроты, то и дело пускаются в ход, счищая чернила вместе со слоем бумаги. Одна оплошность, и труд, быть может, нескольких дней, придёт в негодность.

Другие, тихохонько проговаривая слова, а то и буковки себе под нос, переписывают документы, или же, склонившись вперёд, записывают что-то со слов матроса, такого храброго на бастионах, и робеющего здесь, в царстве чернильниц, бумаги и флотской низовой бюрократии. Для него, непривычного, на бастионах, пожалуй, что и безопасней…

Третьи, сделав озабоченный вид, копаются в огромных шкафах, не то пытаясь отыскать нужное, не то, быть может, просто показывая усердие для начальства, которое нет-нет, да и заглядывает в это царство мелких чернильных душонок.

Гул голосов сливается со скрипом пёрышек и шелестом бумаги, порождая бюрократическую симфонию. Ещё чуть, и вступит в дело начальственный бас, ведущий главную партию…

На Ваньку, робко вошедшего вслед за молодым мичманом, и оставленного подле исцарапанной двери ждать, смотрят…

… смотрят исподтишка, колюче, любопытствующе. Приязненных, или хотя бы равнодушных, почти нет, хотя это, быть может, попаданцу только мнится.

Взгляды как выпады умелых фехтовальщиков, быстрые, почти незаметные, проникающие через любую защиту. Никто не смотрит открыто, никто не подходит. Только меж собой шепотки да переглядки многозначительные, и как расшифровать их человеку не сведущему, не знающему местных законов и поконов, Бог весть.

— А что, голубчик, ты, говорят, грамотный? — поинтересовался у Ваньки вошедший в помещение морской офицер. Едва заметно склонив набок маленькую голову с аккуратным пробором в лаково-чёрных волосах, едва заметно тронутых сединой, и держа в руках фуражку, он ждёт ответа, одновременно оценивая лакея по каким-то своим, только ему понятным критериям.

Взгляд у моряка с прищуром, и сам он, и его прищур какие-то птичьи, врановые, не вполне человечьи. Аж до озноба…

— Грамотный, Ваше Высокоблагородие, — поспешно отозвался Ванька, каким-то нутряным чувством уловивший, что перед капитан-лейтенантом не нужно пытаться изображать деревянного уставного солдатика, но и панибратствовать не стоит. С людьми такого рода он уже сталкивался, и грань здесь ох как тонка!

— Садись, — надавив голосом, как прессом, велел моряк, тут же бросив короткий взгляд куда-то в сторону. Из-за соседнего стола тотчас выскочил писарь, очень ловко отодвинув бумаги в сторону, и ухитрившись не проскрежетать стулом по дощатому полу.

' — Эге…' — мысленно сказал себе попаданец при виде подобной ловкости, но на этом мысли у него и закончились.

Усевшись, он сразу же подхватил перо, мельком проверив металлический кончик и найдя его вполне удовлетворительным. Подвинув к себе чернильницу и бумаги, вскинул глаза на офицера, и тот не заставил себя долго ждать.

— Пиши… — каркнул тот, и, заложив руки за спину, приготовился диктовать.

— Экзамены проводите, Алексей Владимирович? — прервал его вошедший в штабное помещение молодой лейтенант. Его некрасивое, какое-то бабье лицо, пересекает свежий, едва заживший шрам от белого оружия, придавая заурядной, в общем-то, физиономии моряка, какую-то пиратскую, неуместную лихость.

— Да, Казимир Бенедиктович, — отвлёкся экзаменатор, — мне этот человеческий экземпляр…

Он едва заметно дёрнул подбородком в Ванькину сторону.

— … рекомендовали в самых лестных тонах, вот и решил проэкзаменовать.

— Любопытно, — улыбнулся лейтенант, машинально потерев шрам, — Не возражаете, если я поучаствую?

— Извольте, — чуточку суховато согласился капитан-лейтенант, — если вам нечем заняться.

— Решительно нечем! — рассмеялся в ответ тот, не желая понимать намёков.

Сухо кивнув в ответ на такую откровенность, капитан-лейтенант принялся диктовать что-то очень казённое, заполненное сложными словами, цифрами, и выражениями такого рода, о которые сперва, выговаривая, можно сломать язык, а потом, при чтении, мозг.

— Ну-ка… — несколько минут спустя, подойдя к Ваньке, офицер взял бумаги, бегло пробежав их глазами.

— Сносно, — постановил он пару минут спустя.

— Позвольте, Алексей Владимирович? — лейтенант довольно бесцеремонно взял у того бумаги, — Ну… я бы сказал, что вполне хорошо, но впрочем, вам, Алексей Владимирович, видней.

— Именно, — так же сухо парировал тот, и, уже обращаясь в Ваньке:

— Пиши! — он перешёл на французский, потом немецкий и английский, проверяя затем написанное и морщась так, что Ваньке даже стало обидно…

… хотя показывать он это, разумеется, не стал. Не по чину. Да и какой там чин…

— Ну-ка, голубчик… — влез Казимир Бенедиктович, и попаданца начали экзаменовать уже словесно.