— Совершенно верно, прелестная Брунгильда, — шутовски поклонился лакей, и, ожидая кофе, шутливо перебранивался с ней, не забыв, впрочем, поддаться в конце, и, допив-таки кофе, ретироваться с кухни как бы проигравшим.

Вернувшись к себе, он ещё раз сверился с часами, и пока есть время, прошёл в библиотеку, коротать время за чтением. Борис Константинович, при всех своих не всегда приятных замашках это поощряет, полагая, что образование повышает рыночную цену его раба, и если оно, чтение, не в ущерб обязанностям, то и пусть его!

Получасом позже, прикрыв книгу, он прошёл по коридору в хозяйское крыло, и осторожно приоткрыв дверь, вошёл в спальную комнату, где изволит почивать Лев Борисович, пуская обильную слюну на промокшую подушку и плямкая губами так, будто уже завтракает.

— Лев Борисович… — пропел лакей, — Лёвушка! Просыпайтесь, сударь, ваш ждут великие дела!

— А? — заворочался тот, — Ваня? Не хочу. Ни дел… этих, ничего не хочу. Скажи батюшке, что я приболел, а я…

— Лев Борисович, — не унимается лакей, — батюшка ваш непременно зайдёт проверить, а потом ещё доктора пришлёт. А вы, мне помнится, зарекались общаться с герром Траубе, а пуще того — с его клистирами и шприцами!

— А? — пухлая физиономия высунулась из-под одеяла, явив несовершенному миру всю скорбь, которую обычно приписывают представителям совсем другого народа.

— Чудесный день обещается, Лев Борисович,- журчит речью лакей, — поглядите только, какие узоры мороз вывел на стекле!

— И к слову… — он понизил голос, этим нехитрым приёмом вынуждая мальчика прислушиваться, — у Авдотьи с утра вид такой был, знаете ли… вдохновенный!

— Да? — заинтересовался мальчик, — Ну смотри…

Встав наконец, всё ещё сонный и неуклюжий, он не особо помогал лакею одевать себя, вертясь, пыхтя и недовольно ёрзая. Но несколько минут спустя он был наконец одет, обут, умыт и пописан — благо, с последним мальчик справился сам, лакею пришлось только вытаскивать горшок из-под высокой кровати.

В столовой Лёвушка, поприветствовав отца, проявил свои лучшие качества, то бишь неуёмный аппетит, который в их семье принято именовать богатырским, и живую иллюстрацию к поговорке «Когда я ем, я глух и нем», но в основном в том, что касалось застольного этикета. С последним у Борисова-младшего не ладится.

Собственно, у мальчика вообще ничего особо не ладится, ибо умственные способности у него куда как посредственные, а натура леностная и притом плаксивая, капризная и злопамятная. Благо, память у него, как у золотой рыбки, да и переключить Льва Борисовича на что-то другое, в виду возраста и интеллекта не слишком-то сложно. Как правило…

— Мороз и солнце, день чудесный… — декламирует лакей, вытаскивая своего зевающего подопечного, неохотно переставляющего ноги, во двор, где давно уже кипит жизнь.

— … вот кто эту гимназию придумал? — ноет тот, плетясь нога за ногу, — Я бы и дома нормально учился. Вань… скажи батюшке, что ты сам будешь меня учить, а?

— Не могу-с… — разводит руками тот, старательно изображая виноватость и сочувствие, — Борис Константинович приказал таких разговоров больше не заводить, обоих обещался собственноручно выпороть!

— Фу-у… — заныл мальчик, насупившись, — Гимназия эта, бе-е…

Дом Борисовых на Гороховой, одной из центральных улиц Петербурга, но, несмотря на такое расположение, улица эта не то чтобы престижная, и застроена не особняками, а по преимуществу доходными домами для чиновного люда средней руки. Даже фасады большинства домов, будто стесняясь, выходят не на Гороховую, обернувшись к ней задом, с флигелями, хозяйственными постройками и прочей несуразицей, наросшей бородавками на тыльной стороне.

На улице ещё темно, сыро и холодно, промозгло и противно так, как только может быть в февральском Петербурге, когда сама природа, сам город будто восстают против человеческого присутствия, пытаясь изрыгнуть их прочь из своего чрева.

Всё меняется едва ли не ежеминутно, и вот только что дул сильнейший ветер, едва не сбивающий с ног, а небо было загромождено тучами самого инфернального вида, но вот уже тучи разошлись, как и не было, ветер утих, и бледное солнце начало припекать землю, вгоняя в пот тепло одетых людей. Но пройдёт ещё несколько минут, и с неба посыплется не то снег, не то дождь, а ещё чуть погодя ветер так закружит его, что как ни кутайся, как ни отворачивайся, а колючая влага будет подло лупить в самую физиономию, даже, кажется, с мостовой!

— А-а, барчук! — извозчик, вызванный расторопными слугами, расплывается в умильной улыбке, слезая с облучка, и, уважения для, идя навстречу.

— Осторожней, — воркует он в надежде на чаевые, — вот сюда ножку…

— Ва-ань… — не обращая внимания на него, ноет мальчик, ёрзая на сиденье, пока лакей накидывает на него полость из медвежьей шкуры, — скажи батюшке, чтобы кучера мне купил, с экипажем!

— Всенепременно, — серьёзно кивает попаданец, усаживаясь рядом и старательно давя зевок — лёг он под утро, ибо барин изволил принимать гостей.

Героический лакей, с двумя медалями на расшитой золотом ливрее, умеющий вовремя поддакнуть, подлизнуть и вставить ремарку, придаёт севастопольским байкам Бориса Константиновича нужную достоверность, выпуклость и глубину. Героический у него хозяин…

— Вань, а ты…

Кивая почти машинально, попаданец отвернул лицо от ветра, уставившись на реку и машинально отмечая всё происходящее там. Бабы-портомойки возле проруби, выше по течению водовоз, набирающий черпаком на длинной ручке воду в деревянную бочку, и солдат…

… вот был, и нет, только шинель казённая возле проруби лежит[ii].

— Царствие небесное… — прикусив губу, перекрестился попаданец. Сколько таких было, и сколько ещё будет…

… и не будут их, самоубийц, отпевать попы, а унтера и командиры, довёдшие солдата до такого, не понесут никакого наказания.

Назад Ванька возвращался кружными путями, потому что нужно зайти в книжные магазины и осведомиться о новинках, составив для хозяина список. Не то чтобы он читает…

… но светская жизнь, она такая, предполагает хотя бы знание модных книжных новинок.

Читает в основном лакей, иногда вслух, а иногда, если барину недосуг или неинтересно, то просто пересказывает тому краткое содержание и выдаёт должным образом сформированное мнение. И не сказать, что это вот прям всё очень интересно…

Потом, после книжных магазинов и лавок, в редакцию, передать конверт, в котором, вернее всего, лежит компромат на кого-то с толикой денежной массы, долженствующей подтолкнуть представителей одной из древнейших профессий к нужному мнению. Иногда, вместе с конвертом, следует сказать несколько многозначительных слов, которые, сугубо по мнению Бориса Константиновича, будут понятны получателю, но совершенно непонятны — лакею.

Наивный… Огромный барский дом, переполненный дворнёй, которую держат за мебель, но, диво-дивное, у этой мебели есть уши, чтобы слышать, язык, чтобы говорить…

… и желание сплетничать, желание быть причастным к чему-то, хотя бы — к чужим тайнам!

— Ваше Высокородие[iii], — судорожно дёрнув шеей и разом вспотев, начал было спор Борис Константинович, — но это…

Хозяин кабинета поднял на него свои красноватые рептильи глаза, почти лишённые ресниц, и выразительно тронул папку с документами, от чего Борисов разом замолк, подавившись словами, эмоциями и воздухом.

— Ва-ва- ваше… — справился он наконец с речевым аппаратом, судорожно дёргая ворот сюртука, разом ставший тугим.

Нужные слова никак не находились, а глаза — красноватые, немигающие, не отпускают, мешая собраться с мыслями, лишая воли и мужества. Сколько это длилось, он не мог сказать при всём желании… Секунда? Вечность?

Выйдя из кабинета на неверных ногах, он, не обращая внимания на слова секретаря…