— Га-га-га! — грянувший хохот всполошил было степенную компанию стариков, которые, разобравшись в причине, принялись ругаться.

— Совсем, ироды, мальца затравили! — пригрозил сухим кулаком степенный, и, даром что невысокий и совсем не кряжистый, но злой на драку Илья Федотович, из кантонистов. По уму да по заслугам, по боевому опыту, он давно уже был бы унтером, но страдал из-за поперечности к начальству, пару раз, по скупым оговоркам стариков, чудом не сдохнув под шпицрутенами.

— А сами-то? — парировал угрястый Иван, нимало не тушуясь авторитета возраста и кулаков.

Сам же попаданец, с которого и злые шутки, и заступничество, стекло водой, как и не было, остался к происходящему равнодушен.

— Ну, Ваньк… — отгавкнись, — попросил тёзка, — да посолонее, та жа могёшь!

Ванька, вежливо улыбнувшись в ответ, отмолчался. Он сейчас, кроме как по делу, и не говорит, да и по делу не очень…

Выждав чуть, тёзка сплюнул и пожаловался, — Вот раньше, бывалоча, так отшутится, што и смех, и грех, а чичас…

— Да ты бы, пяхота, постыдился! — укорил его один из матросов, возящийся возле вытащенной из капонира пушки, — Сами же травите его, чисто француз, а не свой брат-русак, а потом…

… разгорелась свара, и Ванька, не желая и дальше провоцировать своей персоной спорщиков, отошёл в сторону.

Всё это, да и многое другое, говорено-переговорено много раз. А толку?

Здесь разом всё — и муштра от унтера, и неизбежная дедовщина, и пренебрежительное отчуждение солдат в силу возраста ополченца, и тот факт, что он, собственно, не солдат, а ополченец, который после окончания войны скинет с себя казённую одежду…

… и плевать, что именно потому, что он не солдат, он, Ванька, так и останется рабом!

Ну и, разумеется, свою роль сыграла его принадлежность к морской группировке, да ещё и недолгое бытие при штабе. Попади он к морякам, всё это, да плюс протекция дядьки Лукича и других старых моряков, было бы в пользу попаданца. Но вышло так, как вышло…

Пехотинцы же, сознательно или нет, воспринимают ополченца как чужака и отчасти даже — лазутчика из враждебного лагеря.

С флотом у них отношения непростые, и даже сейчас, когда они делают общее дело, снабжение у них проходит по разным ведомствам, и это изрядно озлобляет солдат.

Да и матросы всё больше при пушках, да при других делах, требующих каких-никаких, но ремесленных навыков, понимания сути механики и зачатков грамотности. Солдаты же, за нечастыми исключениями, используются на самых грязных и неквалифицированных работах.

«На Уру» в штыки с французами, или стоять перед лицом неприятеля, грудью, не дрогнув, встречая пули и ядра, идёт в основном пехота. Они много дешевле в выучке, да и научить на-але с на-апра, вскидывать ружьё к плечу и пучить глаза на начальство согласно Устава много проще, чем хотя бы распоследнего палубного матроса.

Настоящей вражды нет, и у каждого почти что есть дружки во всех родах войск, но нет-нет, да и промелькнёт…

' — Бывалоча… — запоздалым эхом мелькнуло в голове попаданца, — сами же и постарались!'

— Оно и взрослому-то мужику на солдатчине не сладко, а тут… — Илья Федотович примолк, откусывая нитку от шитья, — мальчонка! Не один год надо, чтобы свыкнуться, а тут, ни пито, не едено, а извольте представить из щенка мокрогубого — солдата!

— Да-а? — протянул один из стариков, — А што ж ты к унтеру-то не подошёл, с мальчонкой-то? Коль жалостливый такой?

— Подходил, — не сразу ответил тот, — а што толку? Вызверился, да и всё… а ещё и Его Благородие…

— Вот то-то и оно, — вздохнул невидимый Ваньке оппонент, — што Благородие! Ежели он…

— А вона и наш граф пошёл! — преувеличенно жизнерадостно сказал кто-то из солдат, перебив неловкий разговор.

— Никак выиграл севодни Лев Николаевич в картишки? — предположил Илья Федотович, охотно меняя неудобную тему.

«- Лев Николаевич, — колокольным звоном отозвалось в голове попаданца, — Толстой…»

… а потом, чуть погодя, начали вспоминаться «Севастопольские рассказы», «Война и мир», и…

… мир вокруг стал не безнадёжно серым, и дело, наверное, всё-таки не в будущем классике Русской Литературы…

… но какая, к чёрту, разница?

Привстав с места, Ванька впервые за долгое время потянулся, похрустывая суставами, а потом потянул носом воздух.

Запахи земли, гари, пороха, собственного немытого тела… и это всё неважно, а важно то, что запахи снова есть! Нет, он не переставал различать их, но и запахи, и эмоции, и вкус, и многое другое будто просто фиксировалось, отмечалось мозгом, что оно имеется в наличии. И потом уже, с опозданием, ставилось нечто вроде пометочки, хорошо это, плохо ли…

… иногда. А иногда и нет.

А сейчас…

… что-то изменилось.

В приоткрытую калитку дядька Лукич вошёл, едва волоча ноги, постаревший на добрый десяток лет, ссутулившийся, жалкий и такой горестный, что супруга, вышедшая ему навстречу, только руками всплеснула, разом меняясь в лице.

Не говоря ни слова, женщина засуетилась, загоношилась по хозяйству, привычной суетой успокаивая себя. Минуты не прошло, как перед хозяином дома, севшим в беседке во дворе, встал сперва запотевший кувшин с квасом, несколько тарелок с нехитрыми закусками, а чуть погодя и крохотный, на стакан, графинчик, заполненный едва ли на две третьих.

Всё это время дядька Лукич сидел, уперев локти в стол и уткнувшись в лицо руками. Чуть отойдя, он достал трубку и кисет, принявшись подрагивающими руками добывать огонь. Наконец, раскурившись, он выпил крохотную стопочку и затянулся, игнорируя закуски.

— Убили Ванятку-то? — робко поинтересовалась старушка, заранее наливаясь слезами.

— Да нет, старая, не убили… — не сразу ответил супруг, а потом, совсем уж тихонечко, одними губами повторил, как будто даже не уверенный в том, что говорит, — не убили…

— Никак не могу ваш приказ исполнить, Вашбродь, — с отчаянием в голосе выпалил старый оружейный мастер, вытянувшись в струнку перед поручиком, — вона оно как, руки-то опосля контузии эвона как ходуном ходят!

Весь посерев и истово выпучив глаза, он протянул перед собой трясущиеся руки.

— Да мать твою… — опасно побагровев, Сергей Александрович выдал замысловатую матерную конструкцию, надсаживая голос, а потом, будто ставя точку, ткнул кулаком в скулу старому солдату.

— Я тебя… — собравшись, он ухватил мастера за ворот, притягивая к себе.

— Да-азвольте обсказать, Вашбродь! — отвлёк поручика Сильвестр, с отчаянным видом возникая перед командиром, — Он действительно не могёт, но вот…

Он, всё так же вытянувшись, глазами и подбородком дёрнул в сторону Ваньки.

— … из казачков! Барин его старый, покойный, заядлым охотником был, так што не только кофий подать обучен, но и с оружием обхождению учён! Можа, вдвоём-то хоть как-то справятся, Вашбродь⁉

— Хм… — заложив руки за спину, поручик сделал несколько шагов, остановившись перед Ванькой.

— Правду говорят? — брезгливо осведомился он, глядя на ополченца цепкими змеиными глазами.

— Немного умею, Ваше Благородие, — спешно ответил ополченец, отчаянно удерживая мышцы шеи от того, чтобы не смотреть в сторону дядьки Сильвестра, который не первый уже раз выставляет своего подопечного в качестве громоотвода. И ведь так всегда выходит, что даже суть претензий сформулировать сложно, потому что он вроде как каждый раз желает добра…

… но каждый раз получается, что именно вроде как!

— Немного, — повторил попаданец, — только вот…

Он, следуя примеру оружейного мастера, выставил перед собой руки, трясущиеся как бы не сильней, чем у старика.

— У тебя что-о… тоже контузия? — сдерживаясь с явным трудом, протянул поручик на эстонский манер. Лицо у него при этом сделалось таким, что как Ванька не ответь, а прилетит, а хорошо, если просто в морду, а не снова на бруствер!

— Дозвольте, Ваше Благородие! — угрястый тёзка, ввинтившись ужом, попытался спасти ситуацию.