Идет непрерывная война и торговля. Побеждает то двадцать первый век, то вечность. Последняя чаще. Хорошо хоть, Коэн был на моей стороне и пел: когда они говорят «покайся» – я не понимаю, что они имеют в виду.

Я посмотрел в зеркало машины – на меня смотрел усталый клоун с печальными глазами лабрадора. Из тех клоунов, что, отыграв представление, запираются в гримерке и вышибают выстрелом коттедж из своих мозгов, даже не стерев грим. Тебе уже двадцать шесть, а каждый порядочный человек с возрастом просто обязан стать идиотом, сказал мне клоун в зеркале. Ты ничего обо мне не знаешь, сказал Леонард Коэн: я тот маленький еврей, который написал Библию.

The Future. Под эту великую вещь Оливер Стоун заканчивал своих «Прирожденных убийц». Есть два альтернативных финала: в одном счастливые убийцы Микки и Мэллори едут в машине. Микки за рулем, а беременная Мэллори наблюдает за тем, как их дети играют. В другом: Микки и Мэллори едут вместе с заключенным из тюрьмы, который помог им выбраться. Тот берет ружье и убивает их.

У моего будущего нет альтернативных версий. Да и будущего уже практически нет. На часах 21:13. Осталось два часа и сорок семь минут. А потом меня убьют.

Все уже спел Леонард Коэн в 1992 году в своем великом альбоме The Future: «Детка, я видел будущее – это убийство». Ну а если ты скажешь мне «покайся», я отвечу тебе словами из той песенки: я не понимаю, что ты имеешь в виду. Ну если ты, конечно, вообще есть.

Как говорил прирожденный убийца Вуди Харрисон прирожденной убийце Мэллори: если они думают, что это мы заварили эту вонючую кашу, – пусть думают. Но по правде сказать, это была судьба.

И мы ехали навстречу этой судьбе. Мы – это Илья за рулем; Майя через алеф, устроившаяся на пирамиде из колен Ильи, дыма и голоса Леонарда Коэна, и я, с головой, набитой коттеджем фирмы «Тнува», – пять шекелей двадцать агорот за двести пятьдесят граммов или шесть шекелей девяносто за триста семьдесят пять, – на заднем сиденье машины, движущейся со скоростью шестьдесят пять километров в час навстречу судьбе. Ну тогда мы, конечно, думали, что просто едем на Кинерет, чтобы выступить на фестивале русского рока в Израиле. Мы не знали, что мы будем играть, но у нас было название «Лучше не будет», джинсы Ильи не до конца просохли, Даша не брала трубку, я вроде как недавно умер, но мне вкололи Бога прямо в вену, и я родился второй раз. Мы вынырнули из тоннеля, проехали блокпост, Леонарда Коэна сменил Дэвид Боуи, я поклялся больше не отвечать на письма Богу, и со скоростью шестьдесят пять километров в час мы ехали навстречу судьбе. Дорога шла между двумя заборами – когда бетонным, когда из проволоки. Иногда эти стены исчезали, а затем появлялись вновь.

Майя ерзала и никак не могла устроиться: Дэвид Боуи еще более неудобен, чем Коэн. А тем более его Blackstar – прощальный альбом гения. Вернее, здесь даже слово «гений» неуместно. Наверное, это лучший альбом за всю историю рок-музыки. Хотя нет, это не музыка. Это голос вечности, который мы не слышим, не ощущаем. А Дэвид – услышал и сыграл то, что он ощутил там – за чертой. Фернандо Пессоа предлагал отправиться искать за гранью Бога, а Дэвид Боуи сделал это. Lazarus – мы как раз проезжали Аль-Азарию – Вифанию, место, где находится пещера Лазаря. Того, который умер и которого воскресил Христос. Мы ехали мимо: сейчас невозможно заехать с трассы в деревню, как раньше, – въезд замуровали стеной в целях безопасности, и никакой Иисус Христос не может отвалить этот камень арабско-еврейской вражды. В общем, мы ехали мимо пещеры Лазаря, Боуи пел о Лазаре, а я своим коттеджем, которым была забита моя голова, думал: странно, Лазарь – единственный в мире человек, который почти документально побывал там и вернулся, почему же он никому не рассказал про «там»? Там ничего нет? Нечего рассказывать? Ничего не запомнил? Там так страшно, что нельзя рассказывать тут? А вот та очередь, что я видел, когда был там, – это и есть то самое «там» или это все-таки было здесь?

Говорят, Лазарь прожил еще тридцать лет после того, как Иисус Христос сказал ему: выйди вон. Выйти-то он вышел, но никому ничего не рассказал.

Вместо него спустя много лет это рассказал Дэвид Боуи в своем Blackstar. Ну не совсем рассказал – там нет слов, хотя слова там есть; там нет ни вокала, ни саксофона, ни ударных, хотя все это там есть; это то, что за пределами всего, записанное умирающим Боуи и выпущенное в свет 8 января 2016 года в день его рождения. А через два дня Боуи умер. Хотя я думаю, что это он «еще раз умер». А первый раз он умер, чтобы услышать все то, что он спел в Blackstar. То, что за гранью Бога. Ну если ты, конечно, вообще есть.

Мы спускались в Иорданскую долину. Природа – хотя нет, это нельзя было назвать просто природой. Это было похоже на проповедь. Величественную и бесплодную. Бесполезную, как и все проповеди. Ну потому что когда ты говоришь мне «покайся» – я не понимаю, что ты имеешь в виду. И ты тоже не понимаешь. Ты – это Бог. Ну если ты, конечно, есть.

Даже не так. Грех этот твой. И каяться нужно тебе. Но ты не будешь этого делать, ты же – Бог. Если ты вообще есть.

На стенах справа громадными цифрами кто-то старательно отмечал уровень нашего – ну или твоего – грехопадения: +500 метров выше уровня моря; +400; +100.

На цифре «0» зазвонил Моцарт. Соната № 11, часть третья, Rondo alla turca. Вера. Ну после гиюра она стала Эстер, но для нормальных людей так и осталось Верой. Той самой истинной верой, которую обрел Ицхак сначала за стойкой бара «Рéга», а потом в моей полуторакомнатной квартире на Дорот Ришоним, 5. Той, с глазами тефах аль тефах размером с кипу. Той, что родила Ицхаку дочь. Девочку назвали в честь маленького бога без сисек – Светой.

Ицхак по-прежнему сидел в тюрьме, Вера растила дочь одна и надеялась, что, когда придет время, у Светы вырастут сиськи, потому что девочкам в этом мире без сисек – никак. Я как мог помогал им, и вот сейчас – на отметке «0» – Вера позвонила и сказала, что Света впервые встала на ножки и сделала первый шажок. А потом упала. «Талифа Куми», – сказал Свете Иисус Христос. Ну, в смысле: встань и иди. «Охуеть», – сказал я. Ну, в смысле – поздравляю. «Аллилуйя», – сказал Леонард Коэн. Маленькая девочка Света сделала еще один шажок, опять упала и заплакала так, что было слышно во всей Иорданской долине. «Встань и иди», – сказала дочери Вера.

– У тебя дочь есть? – спросила Майя через алеф.

Пришлось рассказать ей про армию; про Ицхака, который неправильно верил в Бога; про маленького бога без сисек, про ой, то есть блядь – про всё. И про то, как я пел маленькой Свете колыбельную. Пел «Сержанта Пеппера» – с первой до последней песни.

– Почему битлов? – деловито поинтересовалась Майя.

– Ну я просто других колыбельных не знаю, – ответил я.

– А ведь это важно, чтобы у человека были правильные колыбельные, – включился Илья. – Тогда и человек хороший вырастет. «Клуб одиноких сердец» – правильная колыбельная.

Майя замолчала и молчала до отметки минус 100. И уже там, под невидимой водой, решительно заявила:

– Надо начинать еще раньше. С зачатия.

Уселась поудобнее, тщательно разгладила ладонями юбку и лицо, а потом спросила Илью:

– Под какую вещь будем зачинать нашу дочь?

Охреневший Илья сбросил скорость, продолжил охреневать до отметки минус 200, а потом сказал:

– Но я хочу сына. – Потом еще помолчал и добавил: – «Метла», Master of Puppets.

– Ну вот уж нет! – чуть не выпрыгнула из машины Майя. – Не буду я под них трахаться! Ты бы еще сказал Metallica с симфоническим оркестром!