Однажды я пошел на рынок. Не для того, чтобы что-то купить, а просто развеяться. Вижу статного высокого халдея; он продавал волов, овец и девушку, одетую не в дорогую, но опрятную одежду. Она пугливо осматривала каждого, кто к ним приближался, впрочем, не ища защиты и у хозяина. Я спросил у семита: правильно ли я понимаю, что он продает эту рабыню? Он высокомерно взглянул на меня и процедил сквозь зубы, что этот товар не по моим зубам. Я ответил: разве ты заглядывал в мой рот, чтобы знать, что мне по зубам, а что не по зубам? Ты продавец, я покупатель, и я хочу знать цену за твой товар. Он заломил такую цену, что все, кто был рядом, ахнули. «Хорошо, – сказал я. – Через полчаса я вернусь со своими весами, золотом и серебром. Или ты предпочитаешь одно золото?» «Возвращайся, – усмехнулся он, – но не позднее того времени, которое назвал. Как бы ни поймал эту птичку кто-то другой».

Я заметил, как он перемигнулся с кем-то, но не придал этому значение.

Возвратясь, я увидел, что человек, с которым продавец перемигивался, торгуется с ним о цене за «птичку». Халдей ссылается на то, что товар уже покупает другой, то есть, я, а правила рынка требуют от продавца пальму первенства отдать первому покупателю.

– Но закон рынка разрешает отдать предпочтение тому, кто платит больше, – возразил конкурент. И прибавляет цену. Я перебиваю его цену, он мою, я его… И так длилось до тех пор, пока цена не удвоилась, и конкурент не уступил мне «товар». После узнал: они были в сговоре.

И скажу тебе, Гость из Будущего, я ни одного часа, ни одной минуты не пожалел золота, которое положил в карман тому халдею. Мы прожили с птичкой (я так ее стал называть) без малого тридцать лет и ни разу не поссорились. Удивительная женщина! А какая ткачиха! У шумеров производство ткани чуть ли не основная отрасль. Тысячи тонн шерсти вырабатывались только в Уре. Стада коз, овец и ягнят давали шерсть, из которой ткали на горизонтальных и вертикальных станках, как правило, женщины. На то, чтобы изготовить отрез размером вот с эту скатерть на столе, за которым мы пьем пиво, моей птичке потребовалось восемь дней. Она пряла и соткала все, что на мне надето и в том числе, эта рубашка из льна. Однажды жрец, увидев меня в хитоне, интересовался, кто ткал его. Но я скрыл имя моей птички, чтобы не загрузить ее работой. Нам всего хватало, а лишнее нам ни к чему.

Одно огорчение: она не способна была рожать. Халдей и продал ее из-за этого. Оказывается, и его жена страдала тем же недугом. Но обо всем этом я узнал, когда халдей покинул Ур. Мне рассказал о нем человек, который пас у него стада. Он называл его шейхом, богатство которого можно сравнить чуть ли с богатством царя. Он же назвал и имя халдея. Его звали Аврам.

Андрей Иванович не успел попрощаться с плотником, столяром и корзинщиком, учителем и влюбленным в свою «птичку». Проснувшись, он отметил, что болезнь отодвинулась. Простынь сухая, ломота в теле ослабла, горло почти не болело. Но слабость еще чувствовалась; лень было поднять руку, перевернуться на другой бок, натянуть на себя одеяло. «Ничего-ничего, – успел он подумать, – утром проснусь огурчиком. А сейчас на площадь, где меня ждут новые встречи!»

Вечерело, жара неохотно спадала, с далеких гор на северо-востоке тянуло едва заметной прохладой. Помимо молодежи, облаченной в длинные юбки и льняные накидки, небрежно накинутые на одно плечо, по мостовой важно, по-хозяйски прогуливались домашние кошки, бегали мангусты, постоянно заглядывая в кустарник в поисках своего извечного врага – змеи.

Чуть в стороне от молодых людей, ближе к алее финиковых пальм, на низком стуле, но с высокой спинкой сидел старик, тоже в длинной юбке и кожаных сандалиях. Он опирался на трость с набалдашником из слоновой кости. Старик поманил Андрея Ивановича и показал на стул, вдруг очутившийся рядом с ним.

– Слышал, Гость из Будущего, ты знакомишься с бытом и занятиями шумеров. Мы почитаем добро и правду, закон и порядок, свободу и справедливость, праведность и сострадание. Мы не юлим, любим прямоту. И напротив, осуждаем беззаконие и беспорядок, насилие, грех, извращения, жестокость. Защищаем бедных от богатых, слабых от сильных. Не терпим насилия. Царь Урукагина, например, покончил в Лагаше со злоупотреблениями чиновничества, ревностно защищал вдов и сирот. Он ввел систему весов и мер, тем самым обеспечил честную торговлю на рынках. Он строго карал всех, кто, пребывая во грехе, смел повелевать, кто преступил установленные нормы, нарушил договор, кто благосклонно взирал на греховные дела, кто подменял малый вес большим, кто подменял малую меру большой мерой, кто, съев не принадлежавшее ему, не признал: «Я съел это», кто, выпив, не сказал: «Я выпил это».

Другой царь, Нанше, говорит: «Есть не только те, кто утверждает правду, мир, добродетель, справедливость, но и те, кто лжет, причиняет страдания, насаждает страх. И с ними царь обязан быть суровым и беспощадным».

Но мы умеем и повеселиться, любим мелодичные звуки арфы, поем песни и гимны, танцуем. Не желаешь ли ты послушать наших менестрелей и бардов? – И не ожидая ответа, подал знак трем юношам.

Гость ожидал услышать что-то веселое, но юноши поведали грустную историю о смерти отца и плаче его сына, оказавшегося далеко от смертного одра родителя. Исполнители прибегали то к речитативу, то имитировали рыдания и стон. Гость не все напевные слова понимал, но смысл был ясен. Заболевший отец посылает с гонцом весточку сыну, находившемуся далеко от родительского дома. Сын узнает о болезни отца и грудь его разрывается от горя, слезы ручьем стекают на сложенные руки: