На первом курсе переводческого факультета учились всего сто с небольшим человек. Весь контингент студентов был организован в десять групп по десять человек в каждой. Англо-французское отделение состояло из пяти групп, и здесь английский язык преподавался как основной или первый, а французский язык – как второй. Французско-английское отделение, более малочисленное, включало в себя три группы, студенты которых первым изучали французский язык, а вторым английский. Испано-английское отделение было сформировано всего из двух групп, там изучение начинали с испанского и уже со второго курса приступали к английскому.

Первым языком для каждого из нас являлся язык, который мы проходили в школе, и задача всего пятилетнего курса заключалась в том, чтобы нарастить знания о нем и развить навыки владения им до профессионального уровня. Второй язык на всех отделениях изучали, как правило, с нуля, и задачей было обучение этому языку до весьма приличного уровня, с тем чтобы далее наращивать владение им самостоятельно и мотивированно.

Следует подчеркнуть, что одним из самых значимых мотивирующих факторов учебы в ГГПИИЯ для меня был тот факт, что частью курса обучения на переводчика являлась языковая практика в течение года в одной из развивающихся стран, в которых СССР участвовал в разнообразных экономических проектах. В этих странах, разбросанных по всему миру, работали десятки тысяч советских специалистов, которые нуждались в переводчиках для общения со своими иностранными коллегами. С целью содействия им в Советском Союзе готовился большой корпус переводчиков, и в него входили в том числе студенты старших курсов языковых вузов страны, для которых такая поездка считалась частью их профессиональной подготовки. В моем юношеском сознании поездка в загадочную заграницу являлась путеводной звездой во всей горьковской эпопее. Поработать за рубежами нашей родины и обрести впечатления, которые были абсолютно недоступными для простого советского человека, не говоря уже о каких-то материальных благах, связанных с такой поездкой, – вот что двигало мной, и мечты об этом придавали мне силы в самые сложные моменты моего студенчества.

Посылали за границу не всех, а где-то процентов пятьдесят из всего контингента студентов, и, чтобы попасть в эту группу избранных, следовало соответствовать двум условиям. Первое, и самое главное, как я выяснил, но слишком поздно для себя, – надо было быть рьяным комсомольцем и общественником, так назывались в советское время люди, активно участвующие в жизни коллектива. Второе и, пожалуй, само собой разумеющееся условие – это профессиональная готовность к решению производственных задач, что в контексте переводческой деятельности подразумевало – знать иностранный язык.

В Советском Союзе абсолютно все студенты числились комсомольцами. Не быть членом ВЛКСМ (Всесоюзного Ленинского коммунистического союза молодежи), особенно учась в вузе, в стране того времени было практически невозможно. Потому что не-комсомолец, считалось, – это «не наш» человек, это «чуждый» нам человек, и даже… «недруг». Поэтому в ряды комсомола шли все – так было заведено. Однако, как это случается и в иных сферах, не может быть так, чтобы сто процентов народа думали одинаково, и в силу этого встречались истинные, думающие и настоящие комсомольцы, а были и прилипалы, которые оказались в рядах ВЛКСМ по принципу «Все идут в комсомол, а я что – рыжий?». Но юноши и девушки, которые по-настоящему продвигали идеалы коммунизма и верили в них, воистину прочувствовав все лозунги и призывы КПСС, являлись скорее исключением. В основном в ряды комсомола вступала молодежь, движимая стадным чувством – все так делают, и я с ними.

Признаюсь, я тоже был одним из этого стада – молодым человеком без активной жизненной позиции и без какой-либо тяги к общественной деятельности. Я просто всегда как-то отставал в развитии и вынужденно догонял всех; осознание своего места в социуме и своей позиции по отношению к общественному устройству того времени открылось мне много позже того, как «пришло время вступать в комсомол». Думаю, было ошибкой загонять «всех и вся» в ВЛКСМ по достижении определенного возраста, и система, существовавшая для вступления в ряды «советской комсомолии», будь она поизбирательнее, стала бы более эффективным методом развития общественного самосознания молодежи.

Надо отметить также, что в рядах комсомольцев имелась когорта карьеристов, видевших свою комсомольскую активность как ступеньку к карьерному росту по партийной линии в будущем. Таких было немало, и они составляли руководящую иерархическую структуру всей союзной организации. Таким обычно легче открывалась дорога к профессиональному росту, даже если как специалисты в той или иной области они были неадекватны, говоря сегодняшним языком. В таких сферах, как поездки за границу, твое общественное лицо, то есть твоя абсолютная положительность и лояльность коммунистическим идеалам и делу строительства коммунизма, считались определяющим фактором в процессе отбора кандидатов в элитную группу «выездных».

Я не случайно погрузился в экскурс о функционировании комсомола в Советском Союзе, потому что допущенный мной стратегический просчет в этом отношении стоил мне дорого. Как все это произошло, станет ясно далее.

Я оказался в группе номер 103 нашего отделения, и это означало, что я был студентом первого курса третьей группы англо-французского отделения переводческого факультета. Все наши занятия проходили в аудиториях первого корпуса, или главного здания. Именно там в августе работала приемная комиссия и проходили вступительные экзамены. Это здание станет моим вторым домом на следующие пять лет, и не случайно спустя пятьдесят пять лет я помню до малейших деталей, какие кабинеты, кафедры и административные подразделения располагались на всех его четырех этажах.

Первый этаж: институтская библиотека, читальный зал, отдел кадров со спецотделом и буфет. Второй этаж: ректорат, партком, комитет комсомола, лаборатория экспериментальной фонетики, учебные аудитории и лекционные залы. Третий этаж: кафедры общественных наук (КПСС и научного коммунизма), кафедра педагогики и психологии, деканат переводческого факультета, все профильные языковые кафедры: лексикологии и стилистики английского языка, английской филологии, перевода, кафедра английского языка как второго, разные кафедры французского языка, лингафонный кабинет – так назывался зал с множеством кабинок, где можно было слушать записи языковых материалов на магнитной ленте, наконец – учебные классы.

Весь четвертый этаж находился в распоряжении военной кафедры, где проходили занятия по военной подготовке и военному переводу. Начальником кафедры (заметьте, не «заведующим кафедры») в мое время был полковник Песков – подтянутый, поджарый мужичок невысокого роста в отлично сидящем мундире и в до блеска начищенных ботинках. Бравый офицер, что и говорить. Всем офицерам офицер и пример нам всем для подражания. В подвальном помещении, куда вел отдельный вход с улицы, располагались кабинет и классы для занятий по гражданской обороне. Там же нас учили, засекая время, как разбирать и собирать автомат и пистолет, хотя я не помню, чтобы мы когда-либо ездили на стрельбище тренировать меткость.

Факультетское учебное расписание находилось на третьем этаже – напротив кафедры английского языка старших курсов, и первым делом перед началом занятий мы направлялись туда, чтобы узнать аудиторию, где проводилось занятие, и, выяснив номер, смелой гурьбой шагали в нужном направлении. По пути, если кто-либо из одногруппников или однокурсников спрашивал: «Где мы?» – что означало «В какой аудитории следующее занятие?», ты бросал со знанием дела: «двести четыре» или «триста пятнадцать» и т. д. – после чего твой товарищ покорно следовал за тобой.

Деканом переводческого факультета, в бытность мою первокурсником, работал Алексей Леонтьевич Сорокин – невысокого роста человек с приятными манерами и открытым добрым лицом. Разговаривал я с ним, помнится, только один раз, а вот почему я оказался у него в кабинете и о чем мог декан говорить с первокурсником, никак не могу припомнить. Перед глазами только образ Алексея Леонтьевича, сидящего за своим столом: я стою перед ним, видимо, по делу, а он улыбается и говорит что-то. Могу только предположить, что так он, как говорится, индивидуально знакомился с новым набором студентов, вызывая их на «мягкий» ковер в свой кабинет для беседы.