Несмотря на явные трудности с дебрями общего языкознания, я все же получил высший балл в конце семестра, и тут сама система преподавания предоставила лазейку тем, кто не очень справляется с предметом, но все же «прожектирует» пятерку в зачетке. Моим основным двигателем в стремлении хорошо успевать был ген завоевателя, доставшийся от предков: выкладываться ради достижения вершины во всяком деле, каких бы усилий это ни стоило. Мой отец говорил: «Хоть камни дождем падают с неба – ты должен выполнить намеченное». Только недавно я узнал, что это не что иное, как цитата из Корана, священного писания мусульман, в вольном изложении. Отец, видимо, не случайно обращался к этой сентенции для поднятия нашего духа в трудные минуты жизни: ведь мой дед по отцовской линии был муллой в начале двадцатого века и вырастил тринадцать детей.

Второй фактор, стимулирующий мое усердие в студенческие годы, заключался в том, что я остро нуждался в получении стипендии: на переводческом факультете обычная была 35 рублей, а повышенная – 42 рубля 50 копеек, ее удостаивался студент, сдавший экзаменационную сессию на одни пятерки. Плюс ко всему, конечно, нельзя и фактор тщеславия сбрасывать со счетов. (Только сейчас заметил, что это расхожее выражение пришло из обихода бухгалтеров, когда-то щелкающих костяшками, нанизанными на спицы счетов: «сбросить со счетов» – значит «обнулить» или «не принять во внимание».) Если ты лучший в учебе, то находишься в центре внимания, а это щекочет, как говорят сегодня, твое эго. Особенно когда у тебя неприглядная наружность: вызывающие ярость неистребимые прыщи на лице и более чем скромная одежда.

Надо сказать, правила получения стипендии были какими-то размытыми: поначалу от нас требовали справку с места работы родителей об их зарплатах, чтобы оценить наше материальное положение. Видимо, доход моих родителей «не зашкаливал», и я мог претендовать на стипендию, потому что на основании этого документа я ее и получал в первом семестре первого курса. Затем как-то перестали запрашивать эту справку, может быть, потому, что мои экзаменационные оценки всегда были отличными и мне автоматически «полагалась» повышенная стипендия – 42 рубля 50 копеек. Именно такую сумму я и получал ежемесячно все пять лет моего студенчества. Это считалось очень даже сносными деньгами по тем временам. Видимо, так и оно было: ведь из этих денег я платил за квартиру – пятнадцать рублей в месяц, а на оставшиеся двадцать семь рублей пятьдесят копеек жил до следующей выплаты. Этих денег хватало только на пропитание, да и то очень скромное, о чем я расскажу в своем месте.

Двадцать какого-то числа каждого месяца выстраивалась длиннющая очередь в кассу, что находилась на первом этаже нашего здания, в противоположном конце от центрального входа, – давали стипендию, и то был самый желанный день у всех студентов. Да и не только у студентов – у хозяев наших квартир тоже наступал день получки, потому как мы отдавали по пятнадцать целковых нашей Анастачии, то есть за раз она получала сорок пять рублей от трех своих постояльцев. Думаю, эта сумма могла быть и больше, будь у нашей хозяйки силы отменить закон Ньютона в своей квартире и прилепить еще несколько койко-мест к потолку комнаты, в которой мы жили.

В этот день у нее был праздник, да и у всех ее прихлебателей, что ждали этого дня как манны небесной. Сынок ее ненаглядный, Митенька, – оболтус, неуч и бездельник – появлялся в этот день, чтобы получить свои двадцать пять рублей на сигареты, пиво и подруг, лицо, фигура и цвет волос которых почему-то менялись каждый месяц. Его понять можно – как же выбрать достойную, «чтобы до гробовой доски», если не примерить претенденток в жизненные спутницы. Ну и как же обойтись в день «квартплаты» без нашего Алёши, который, как муха на тухлятину, прилетал в этот день часам к шести, – улыбающийся во все свои желтые прокуренные зубы и явно уже хорошо опохмелившийся с приятелями на лавочке в углу соседнего сквера.

Наша Анастасия тоже пребывала в ажиотаже по двум соображениям: во-первых, газовая плита с обеда шипела всеми четырьмя конфорками, потому как варились Алёшины любимые щи с мясом и макароны по-флотски; ну а во-вторых, предстояла очередная репетиция мелодрамы «Алёша – Таюша!», и в связи с этим наша Анастасия была в предвкушении трепетных ощущений в ходе представления, непременно сопровождавшегося пружинно-металлическим поскрипыванием за фанерной стенкой – все по отработанному сценарию.

Чтобы войти в круг студентов, замеченных и жалуемых преподавателем, который читает лекции, ведет семинары и, как водится, принимает экзамен в конце семестра, нужно было присутствовать на всех лекциях, проявляться активность на семинарах и участвовать в каком-нибудь научном кружке, организованном нашим преподавателем. Последнее было делом не обязательным, и желающих тратить на это силы находилось немного, потому что для этого студенту приходилось искать дополнительное время, а у него, как известно, все расписано по минутам. Да и нужно было по-настоящему интересоваться предметом или предлагаемой темой. У преподавателя, ясное дело, имелся свой интерес в привлечении студентов к азам научной деятельности, потому что это входило в круг его обязанностей в соответствии со штатной нагрузкой преподавателя вуза. Поэтому они прибегали к использованию «коврижек», чтобы завлечь студентов в свои научные кружки и спецсеминары. Главной «коврижкой» в этом деле было освобождение от экзамена в конце семестра, естественно, с высшим баллом в зачетке.

Я уже упоминал, что сдача экзаменов для меня была мукой, и я всеми силами и уловками пытался избегать их. Ну а в условиях учебы в вузе, естественно, увернуться вчистую от всех экзаменов просто невозможно, поэтому я всегда держал нос по ветру и выискивал всякие лазейки в системе, подобные вышеупомянутым кружкам. Большинство ребят на курсе как-то пренебрежительно относились к рвению, с которым их сокурсники писали всякие доклады и готовили выступления на студенческих научно-практических конференциях. Думаю, что основной причиной такого отношения была элементарная зависть: «вот он захотел копаться в дополнительной литературе и нашел на это время, чтобы его освободили от экзамена, ну а я не мог себя заставить, хотя и была возможность». Меня такие нередкие выпады со стороны товарищей сначала слегка задевали, на что, впрочем, и рассчитывали задиры, но со временем от меня отстали, закрепив за мной репутацию «Le Misérable», по меткому выражению одного из однокурсников.

Это был юноша, ростом явно ниже среднего, тем не менее всегда одетый по моде того времени – в клетчатый, с широкими лацканами пиджак; он неизменно цокал каблуками ботинок по паркету, вышагивал почему-то всегда с высоко поднятой головой и на все смотрел с презрительной перекошенной улыбкой. У этого модника была оригинальная внешность: высокий лоб с блестящими залысинами лоснился хорошей смугловатой кожей выходца из Средиземноморья, коим он, конечно, никак не мог являться, хоть и имел темные глаза; нос заканчивался маленькой «картошкой», а холеное, в меру продолговатое, всегда хорошо выбритое лицо украшали полные, тесно сжатые губы. Облик его создавал впечатление того, что мальчику все в этой жизни давно уже надоело, что всему миру и окружающим он делает огромное одолжение своим присутствием. Но если у него спросить, зачем он посещает институт и, заходя в аудиторию, всегда швыряет свой портфель на облюбованную парту, вряд ли ответит, потому как не знает.

Le Misérable’м я, наверное, точно был, потому что жил на двадцать семь рублей пятьдесят копеек в месяц, то есть выходило меньше рубля в день, носил одежонку, купленную мне мамой в классе девятом, на студенческие сборища-пьянки по выходным не ходил и вообще не интересовался ничем, кроме учебы – все время после лекций и занятий проводил в читалке на первом этаже главного здания. В квартиру я возвращался поздно, готовил что-нибудь поесть на ужин и укладывался спать.

Одно время я как-то был втянут ребятами, с которыми вместе жил, в артель по питанию в складчину, что предполагало готовку ужина для всей честной компании пару раз в неделю. Это оказалось хлопотно, привязывало тебя необходимостью возвращаться в квартиру раньше и готовить какую-нибудь баланду. Не помню точных деталей договоренности относительно того, что нужно было готовить и какие продукты использовать, – помню только, что ужин должен был быть готов часам к семи и что шеф-повар выполнял не только функции кашевара, но и посудомойки. Приходилось убирать со стола грязную посуду, мыть ее на кухне и приводить большой круглый стол в середине нашей комнаты, одновременно являвшейся гостиной, спальней, столовой и кабинетом, в прежнее надлежащее состояние. Чтобы после ужина все могли, разложив, каждый на своем сегменте, учебники и тетради, заняться всякими домашними заданиями, ежедневное выполнение которых было частью успешного освоения иностранного языка. Холодильник в квартире имелся, и нам, квартиросъемщикам (или квартирантам, по словам хозяйки), в нем были выделены полки для хранения нашей нехитрой провизии.