Наш будущий педагог, которого мы звали на французский манер Серж, потому что в обыденной жизни он звался Сергеем, был особо заядлым любителем практиковать французское произношение. Делал он это так театрально и с таким задором, что его энтузиазм выплескивался наружу: он забывался и, видимо подражая своему преподавателю, страшно гримасничал и жестикулировал, силясь произнести как можно правильнее тот или иной звук, или слово. Слушать его и смотреть на его «экзерсисы» было так забавно, что мы едва сдерживали смех. Войдя в раж этого представления, Серж складывал пальцы правой кисти в заостренный пучок, вытянув руку, водил ею перед нашими, едва сдерживающими гогот, лицами и в такт этим движениям, яростно артикулируя губами, произносил звуки (((((,(((((,(((((… Я же предпочитал работать над фонетикой в лаборатории, где ты никому не мешаешь своим усердием, да и над тобой некому потешаться.

У каждой кровати в нашей коммунальной комнате стояла настольная лампа, так что индивидуальным источником света можно было воспользоваться по своему усмотрению. Я очень часто читал в постели, перед тем как уснуть, и, естественно, прикроватное освещение весьма пригождалось, чтобы не беспокоить ярким светом остальных квартирантов. Однако пользы от такого чтения в постели было мало, потому как в большинстве случаев ночное бдение заканчивалось тем, что ты просыпался в середине ночи с зажженной лампой и учебником, мирно «сопящим» рядом с тобой на подушке. Тем не менее всегда не хватало дневных часов на выполнение всех учебных заданий, даваемых в институте, и постоянные попытки сделать что-то еще за счет сна были естественны, но по большей части… тщетны. Одно утешало, хозяйка нашей квартиры Анастасии не была типичной брюзгой и скупердяйкой, считающей копейки, – она никогда не отчитывала никого за то, что иногда мы засыпали при включенной лампе с раскрытой книгой на лице или груди.

Коммунистическая партия Советского Союза, известная как КПСС, была вездесущим, всевидящим, все знающим и во всем участвующим авангардом советского общества. Трудно было не заметить лозунг «Слава КПСС!»: куда бы ты ни смотрел и где бы ты ни находился в советской стране. Это называлось «положительно воздействовать» на умы и совесть каждого советского человека. Лозунг «Слава КПСС!» гордо возвышался над тобой и следил за тобой с высоты жилых домов; его можно было видеть на огромных щитах при въезде в большие города и захудалые деревушки в глубинке; его вывешивали на стены домов и несли на транспарантах во время демонстраций Первого мая и в день празднования очередной годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. КПСС пронизывала нашу жизнь, руководила нами и не давала нам сойти с начерченного партией пути или оступиться и, не дай бог, жить не по-советски. В связи с таким высоким предназначением партии Ленина и ее руководящий авангардной роли в СССР предмет «история КПСС» был неизменной частью общественной науки, его изучали до дыр, о партии было написано несчетное количество книг; диссертация по истории КПСС всегда являлась беспроигрышным билетом в карьере амбициозного комсомольского руководителя, вырастающего из своего кресла.

Изучали историю КПСС и в ГГПИИЯ им. Н. А. Добролюбова по полной программе целые два семестра – с зачетом после первого полугодия и экзаменом в конце учебного года. Имелось множество лекций и семинаров, к которым надо было читать и конспектировать бесчисленное количество «источников классиков марксизма-ленинизма». Сам по себе предмет о том, как зарождалась партия, как она работала с массами и «завоевывала умы» угнетенных классов, как она поднимала их на борьбу за справедливость и права трудового народа, был очень даже интересен и достоин изучения с точки зрения исторических фактов.

Но проблема, с которой я сталкивался во все времена, изучая историю, заключалась в том, что я никак не мог удержать в памяти массу фактов и дат, связанных со всеми историческими действами, съездами и пленумами, решениями, декретами, прокламациями и программами; все они несли массу информации и деталей, которые следовало знать и помнить, со знанием дела интерпретировать, комментировать, развивать и обобщать на семинарах и экзамене. Именно такое оперирование безбрежной информацией было для меня неподъемным. Что бы я ни делал и как бы я ни старался! Причина такого печального состояния дел с данным предметом объяснялась тем, что все это надо было по необходимости рассовывать по полочкам и закуткам мозга на некоторое время, чтобы по требованию выдать на экзамене и тотчас же забыть навсегда. Мы называли историю КПСС «Законом Божьим», и это единственный предмет в моем дипломе, за который я получил на экзамене жалкую четверку, – что говорит о многом. Троек, полагаю, не ставили, так как столь низкий балл приравнивался к приговору за предательство родины.

Старейшие преподаватели факультета и его выпускники во время празднования 20-летия факультета (1982 год) (https://kuriermedia.ru/wp-content/uploads/2021/02/nglu.pdf)

Курс лекций по русскому языку читал профессор Листов, щупленький лысый старичок, который говорил как настоящий дедушка – негромко и неспешно, будто мы были детсадовцы и нам читали нашу вечернюю сказку перед тем, как пожелать спокойной ночи. Все мы поголовно так же тихо уважали профессора и всячески старались с трепетной бережностью относиться к этому дряхленькому милейшему старикашке. Он же вел и семинары, на которых надо было выполнять всякие упражнения по лексикологии, морфологии, стилистике и прочим аспектам русского языка, которые должны были расширять и углублять наши филологические знания в качестве базиса для будущей профессии переводчика. Курс был, если я не ошибаюсь, рассчитан на один семестр, и экзамен мы должны были держать в нашу первую сессию.

Сдавал я этот экзамен досрочно, помнится, сразу после последнего семинара; дело было вечером – все занятия закончились, здание опустело, на улице стемнело, и мы с профессором, задающим мне вопросы, сидели одни в классе. Было как-то уютно, за окном шел тихий снег, а я пытался отвечать, но, как мне казалось, не очень успешно. Профессор Листов смотрел на меня своими добрыми выцветшими глазами с полуулыбкой на бледном лице, и я знал, что он терпеливо ждет нужного ответа на заданный вопрос, тем временем как я верещу все, что я знаю, к месту и не к месту. Нам обоим было ясно, что я безнадежно плаваю. Тем не менее я не сдавался, а профессор терпеливо ждал. Наконец он меня остановил и открыл мою зачетку. Настал самый важный момент того знаменательного зимнего вечера. «Товарищ Гизатуллин, я поставлю (акцент был сделан именно на это слово) вам пятерку… – Тут последовала драматическая пауза. – …за вашу исключительную активность на семинарах и стопроцентную посещаемость лекций, однако прошу обратить внимание, что…» На что там надо было обратить внимание, я уже не слышал. Главное – был желаемый результат. Я смотрел, как он выводил своим классическим почерком «отлично» в моей зачетке и думал, что жизнь хороша и жить хорошо.

Потом мы вместе двинулись по пустынному коридору к вешалке. Профессор шел неслышно – он был в огромных, округлых, явно редко надеваемых валенках черного цвета. Они, как сейчас, перед моими глазами, эти профессорские валенки, беззвучно скользящие по паркету!

Занятия по военной подготовке – «военке», как мы ее называли, проходили на четвертом этаже. Поднявшись туда, ты сразу погружался в иную, какую-то строгую, если не сказать суровую, атмосферу: стены были выкрашены в темно-зеленые тона, они не пестрели яркими стендами и студенческими курсовыми стенгазетами, как на всех других этажах здания. Вместо этого на стене висела лишь одинокая застекленная витрина с фотографиями и именами членов военной кафедры да несколько плакатов с выдержками из устава Вооруженных сил СССР. По обеим стенам коридора располагались аккуратные ряды дверей, ведущих в аудитории, – одна из них была обшита черным дерматином и выглядела пузатой под толстым слоем звукоизоляционного материала. На ней красовалась табличка – «Начальник кафедры полковник Песков». Преподавательская находилась в соседней аудитории, и обшивка ее двери почему-то не выглядела такой же «пузатой». Подозреваю, в соответствии с военной субординацией.