— Об этом не подумал! — нарочито округлил глаза супруг. — Останешься со мной возле бассейна — защищать своей хорошей энергетикой от мух и муравьёв?

Не удержавшись, я прыснула от смеха. Но против мрачных прогнозов Константинидиса, остаток дня прошёл без инцидентов. На пляже царило умиротворение — ни наглых возбуждённых дельфинов, ни подговорённых ими крабов. Никакая фауна не беспокоила нас ни за обедом, ни за ужином, и осмелевший Константинидис спросил о моих планах на следующий день. Я рассказала, что с удовольствием посетила бы Калутару, а оттуда прокатилась бы на лодке вдоль берегов Калу Ганги, заросших мангровыми деревьями. И небрежно поинтересовалась, чем собирается заняться он. Здоровой рукой сизигос взъерошил волосы на затылке:

— Калутара ведь что-то вроде города?

— Что-то вроде, — поддакнула я. — Население превышает количество жителей Санторини всего-то в три раза.

— Это если не считать туристов, — не подался на провокацию Константинидис. — С туристами Санторини густонаселённее Токио. В любом случае, в городе живности должно быть меньше.

— Хочешь проверить? — прищурилась я.

— Не валяться же на пляже всё оставшееся время! — резонно заявил супруг. — Тем более, что дельфины ещё могут передумать и приплывут поквитаться за тот удар в челюсть. Думаю, в Калутаре безопаснее!

Я улыбнулась и кивнула, даже не подозревая, что считать «вылазку» в Калутару безопасной было ошибкой.

Калутара — древний портовый город, знаменитый своими специями и буддийскими храмами. Самый известный из них — Гангатилака Вихара, гигантский белоснежный купол которого виден уже при въезде в город. С него мы и начали знакомство с местной культурой. Добравшись в город на такси, прошлись по мосту через реку Калу Ганга и, миновав вычурные ворота, зашли на территорию храма. Здесь, к великому недовольству супруга, нас заставили снять обувь и указали на лавочку, где продавали живые цветы.

— Это ещё зачем? — нахмурился Константинидис.

— Наверное, чтобы не шли с пустыми руками, — я кивнула на огромное дерево, увешанное разноцветными лентами.

Вокруг дерева — массивная ограда, скорее похожая на витрину с выставленными в ней позолоченными статуэтками будды. Перед каждой статуэткой — место для подношений.

— Это — священное дерево Бо. Считается, оно выросло из одного из тридцати двух саженцев дерева, под которым Будда достиг просветления, и ему двадцать три тысячи лет, — я указала на ленты. — Местные записывают свои просьбы на кусочках ткани и привязывают их к ветвям. Если желание чисто и благородно, оно обязательно сбудется.

— Но перед этим нужно сделать подношение? — догадался Константинидис. — Дереву?!

— Ну да, — кивнула я. — Хочешь попробовать?

— Я похож на идолопоклонника? — фыркнул сизигос. — А для чего здесь столько будд?

— Их тридцать два — по количеству саженцев. Говорят, если согрешил, нужно обойти вокруг дерева тринадцать раз, брызгая водой на статуэтки, читая молитвы и вспоминая свои добрые дела. Тогда прегрешение будет прощено и карма очистится.

— Христос! — покачал головой супруг и двинулся к возвышавшемуся перед нами куполу. — Это и есть тот знаменитый храм, о котором ты говорила?

— Единственный в мире, построенный в виде полой ступы[1] — обычно ступы не полые, — уточнила я. — Видишь этот высеченный из камня полукруг перед самым входом? Это — «лунный камень», порог, символизирующий переход из мирского пространства в священное. Он состоит из семи уровней, соответствующих циклам существования. Нужно наступать на каждый по очереди, читая мантры и вспоминая о сделанных тобою хороших делах — тогда будешь достоин войти в…

— …Нирвану? — подсказал сизигос.

— Нет, в этот храм, — я шутливо толкнула его плечом. — Сможешь наскрести семь хороших дел, добрый христианин?

— Вряд ли, — в тон мне отозвался Константинидис. — Но, может, ты со мной поделишься, мать Тереза?

— А с чего ты взял, что мне и для себя-то хватит?

— В самом деле — с чего? Ведь в индуизме жёны почитают своих мужей? А ты…

— Настоящих — да, — перебила его я. — Ты-то здесь при чём?

По губам Константинидиса пробежала улыбка. Но он тут же отвернулся, будто не желая показывать, что ему весело, и нарочито маленькими шажками вошёл внутрь, наступив на все полукружия.

По узкой витой лестнице мы поднялись внутрь ступы — в просторный круглый зал. В центре его стояла ещё одна ступа — совсем небольшая. А вокруг, каждая лицом к «своей» стороне света — четыре золотых статуи будды.

— Мне кажется, или лица у всех разные? — Константинидис склонил голову набок, разглядывая одну из статуй.

— Кажется, разные, — улыбнулась я. — Будд очень много. Или забыл те тридцать две статуи внизу?

— Думал, это один и тот же…

— У каждого своё имя и порядок становления «просветлённым», — я насмешливо покачала я головой. — Чему только вас, санторинцев, учат в школе?

— Общаться с мужем во время медового месяца, а не читать про буддизм, джайнизм и… чем ещё ты калечила себе мозг половину полёта? — съязвил Константинидис.

— Наливаться шампанским было, конечно, веселее, — согласилась я. — Но кто бы рассказывал тебе сейчас о местной культуре, не «калечь я себе мозг половину полёта»? Хотя, понимаю, драться с варанами и дельфинами — гораздо интереснее!

И немного растерялась, когда развеселившийся супруг «ласково» ткнул меня локтем, чуть не выбив дух.

— Теперь на мне тренируешься?! — я шлёпнула его по спине, и он, дурачась, согнулся с видом, будто у него перебит позвоночник.

Я только покачала головой — ещё не видела благоверного в таком игривом настроении.

Закончив обход ступы, мы выбрались наружу и, обувшись, пошли гулять по городку. Всё это время Константинидис сыпал шутками и не очень острыми шпильками, явно пребывая в отличнейшем расположении духа. Я отшучивалась, старательно возвращала шпильки и… ловила себя на мысли, что прогулка в обществе супруга, в принципе, доставляет удовольствие и мне. Умеет же, когда хочет, малакас!

Мы бродили по узким улочкам, заглядывая в попадавшиеся по дороге лавочки, в которых продавалось всё — от золотых украшений до специй и аюрведических масел. Особенно впечатлила моего сизигоса лавка с традиционными ланкийскими масками:

— Вот это уроды! От одного взгляда на них хочется перекреститься!

— Не сдерживайся, — проронила я, снимая со стены пучеглазую зубастую маску с высунутым языком и кобрами вместо волос.

— Ланкийская Горгона? — Константинидис выглянул из-за моего плеча.

— В какой-то мере. Это «нага ракша» — маска демона-кобры. Как и изображение Горгоны, её используют для защиты от злых сил — в частности, змей. Может, тебе подарить — чтобы больше никто не кусал?

— Подари — если хочешь, чтобы я переселился к тебе на кровать, — согласился супруг. — На диване один на один с этим страшилищем не останусь!

— Тогда, пожалуй, мне стоит приобрести эту — для себя! — я потянулась к другой маске, с клювом и перьями вместо волос. — Она защищает владельца от злых людей и нежелательных гостей.

Супруг тихонько фыркнул, и тут же вскинул брови:

— Ещё и знаешь, для чего они?

— Конечно! Маски с выпученными глазами, клыками и всякой всячиной вместо волос, вроде перьев, змей или огненных языков, используют во время религиозных церемоний и в качестве оберегов. А с помощью вот таких, без волос, но с покорёженными лицами, — я махнула на стену, увешанную разноцветными масками с жуткими гримасами, — шаманы изгоняют из людей демонов болезней.

Константинидис хлопнул себя по бедру.

— Так и знал, что местная медицина и шаманство — одно и то же! Может, подарить одну из них твоему поклоннику-шарлатану?

— Уверена, он будет в восторге! Но ланкийцы различают восемнадцать демонов, вызывающих у людей заболевания — столько же и масок. Какую выберешь?

— Есть что-то вроде: «Посети медицинские курсы и перестань нести чушь про плохую энергетику»?