Металлический. Густой, но в то же время лишенный эмоций.
— Ты выбрала, — произносит, глядя мне в глаза. — Я тебя услышал.
— Я ничего не…
— Твоя остановка, — кивает мне за спину.
— Почему ты такой? — спрашиваю уже от бессилия. — Что я тебе сделала? Мы же не в каменном веке. Почему ты не уважаешь чувства и выбор людей?
Арс смотрит на меня пристально. Его челюсть плотно сжата, так, что аж углы сильнее выступают.
— Приготовься, Майя. Теперь тебе будет по-настоящему весело.
Глава 17
Арсений
Ты самый ужасный человек на земле! Я не встречала никого хуже тебя. Никого.
Понятия не имею, почему ее слова до сих пор сидят в голове. Крутятся на репите уже неделю.
Никого хуже меня…
Отрываю взгляд от стакана, до краев наполненного апельсиновым фрешем. Столовая гудит, как набитый доверху пчелами улей. Выхватываю глазами Панкратову мгновенно, взгляд сам к ней приклеивается.
Губы трогает улыбка. Не та, когда ты рад кого-то видеть. Вовсе нет. Я улыбаюсь в ожидании того, что произойдет дальше. Семь дней прошло с момента, как она приняла решение. Сделала выбор. Сама. Добровольно.
Откидываюсь на спинку стула, кладу раскрытую ладонь на крышку стола, вытягиваю ногу и наблюдаю.
Майя берет поднос и направляется к столику. Мельникова семенит за ней следом, вжав голову в плечи.
Сколько наша Вера еще продержится? Можно смело делать ставки. Я уверен, что не больше десяти дней.
Майя отодвигает для себя стул. Отвлекается на телефон. Как раз в этот момент поднос, что держит Мельникова, чисто случайно вылетает у нее из рук, буквально в метре от стола.
Парни, кажется из десятого, третий раз за неделю так развлекаются. Мельникова уже даже не взвизгивает. Стоит и обтекает.
Пономарева с подружками подключаются мгновенно. Как из-под земли вырастают рядом с Мельниковой. Хихикают. Стебутся на всю столовую.
Лизка делает это громче всех. Яд из нее сочится по полной. Я был уверен, что после нашего маленького урока для нее Пономарева ко мне больше ближе чем на километр не подойдет. Но нет, теперь Лиза из шкуры выпрыгнуть готова, чтобы доказать свою значимость, проявить себя на максимум и войти в наш круг.
Пока Верка пытается оттереть пятно на пиджаке, Панкратова спешит на помощь. Разгоняет Лизку со сворой пришибленных подружек и что-то быстро говорит Мельниковой, размахивая руками.
Улыбаюсь. Слышу жужжание над ухом.
— Весело было, правда? — стрекочет Лиза, усаживаясь напротив меня.
Киваю, не отрывая взгляда от раскрасневшейся Панкратовой.
Теперь в этом месте действует одно-единственное правило — любой, кто решит дружить с Майей, автоматически становится изгоем и заслуживает незамедлительного наказания. Саму Майю, естественно, трогать запрещено, она мне все еще нужна целой. Целой и одинокой.
Отодвигаю от себя обед и поднимаюсь на ноги с чувством полного удовлетворения от происходящего.
Вижу осуждающий взгляд брата. Наверное, я должен расстроиться, но прикол в том, что Марат сам решил устроить мне бойкот. Сам слился. Правда, вот привычка требовать осталась. Так это не работает.
Выхожу из столовки и направляюсь в спортивный корпус. Через пятнадцать минут начнется физкультура. Есть время спокойно переодеться. Заворачиваю к раздевалкам, когда звонит Кудяков.
Провожу пальцем по сенсору и прикладываю динамик к уху.
— Меняем условия, — отвечаю без приветствий. — Увеличиваю банк в четыре раза, но при этом увеличиваю и срок.
Вэл подвисает на секунды. Я всю неделю думал, насколько мне поджимает этот обусловленный месяц.
— Насколько?
— До Нового года.
— Окей, — тянет, все так же подтормаживая. Но тогда с тебя видео по завершении.
— Без проблем.
Хочу сбросить, но вспоминаю, что это вроде как Кудяков мне позвонил.
— Ты чего хотел? — открываю шкафчик.
— Мы вечером в «Пар» едем. Ты с нами?
— Без понятия пока. Если будет время, заскочу.
Вот теперь отключаюсь.
Расстегиваю пуговицы на рубашке и слышу дикий вой в коридоре. Поворачиваю голову на звук. Он становится ближе и громче.
— Не реви, Вер. Не плачь, пожалуйста. Все застираем сейчас, переоденешься в футболку пока. Я тебе пиджак свой отдам. На юбке почти ничего нет. Замоем, и все.
Отодвигаю рюкзак ногой ближе к шкафу и медленно иду на голоса. Прислушиваюсь.
— Май, не надо, — Мельникова всхлипывает. — Иди, ладно?
— Вер, ну ты чего?
— Уйди, Майя. Пожалуйста. Ты разве не понимаешь?
Верун прихрюкивает оттого, что давится слезами. Захожу в девчачьи душевые.
Мельникова, заметив меня, вздрагивает, затыкается сразу. Пялится как на привидение. Еще немного, и в ноги мне упадет.
— Какая жалость, — подпираю плечом дверной косяк.
— Выйди отсюда!
Майя мгновенно ощетинивается. Она, как и разглагольствовала, всю эту неделю со мной не общается. Делает вид, что меня в принципе здесь не существует.
— С чего вдруг? Вер, ты хочешь, чтобы я ушел? Я тебе мешаю как-то?
Мельникова поджимает губы, обнимает себя за плечи и едва заметно вертит башкой. Отрицает.
— Зато я очень этого хочу!
Майя прищуривается, злится. Движения рваные. Она почти огнем дышит. Покраснела вся. Но голос дрогнул. Я услышал. Смелости все же не так много, как ей хочется.
— Вер, свали, а, — прошу с улыбкой. Вежливо почти.
Мельникова, несмотря на выкрик Майи меня не слушать, ретируется. Бежит так, что пятки сверкают.
Ловлю взгляд Майи. Сокращаю расстояние между нами.
— Зачем ты это делаешь? — спрашивает, пылая от гнева. Убирает со лба приклеившуюся прядь волос.
— Я же тебя предупреждал. Снова, — наклоняюсь так, что ее лицо оказывается в паре сантиметров. — Я тебя всегда предупреждал. Заметь.
— Отстань от нее.
— Зачем? Потому что ты просишь? — Пробирает на смех, честное слово. — Или, — перехожу на шепот, — снова заплачешь?
Ее слезы в прошлый раз меня не тронули…
Совсем нет.
Подумаешь. Какая жалость. Украденный первый поцелуй…
Сжимаю пальцы в кулаки, ощущая, как покалывает подушечки. Она дрожала. Я к ней прикасался в тот день, а она дрожала. Плакала и дрожала. Ей было обидно и страшно. Я это чувствовал настолько остро, будто сам все это переживал.
Моргаю. Трясу башкой. Челка падает на лоб.
— Ты просто…
— Какой? М, Майя?
— Несчастный.
Она шепчет, а мне кажется, словно кричит. Громко, с надрывом, прямо мне в лицо.
— Мне тебя жаль, Сенечка.
Вижу, как она сглатывает, и не могу удержаться, обхватываю ее тонкую шею.
— Что ты сказала?
Прижимаю ее к стенке. Напираю. Панкратова окольцовывает мое запястье пальцами. Вцепляется в него.
— Что с тобой произошло? — переходит на шепот и отпускает мою руку.
Со стороны все выглядит так, словно я прижал ее к стенке и хочу задушить. Я, наверное, и хочу. Чувствую в себе килотонны ярости. Она практически стала осязаемой.
— Ты в себе вообще? — встряхиваю ее как куклу.
Смотрю на нее. В глаза. На губы.
Мягкие. Теплые. Со вкусом вишневого бальзама для губ.
***
— Конечно в себе. Мыслю ясно. Соображаю тоже вроде без промедлений.
Она произносит это так же тихо, а я продолжаю слышать ее крик.
Несчастный…
Сумасшедшая. Отъехавшая на тысячи, просто тысячи процентов. Я несчастный? Смешно.
Впиваюсь в нее взглядом. Готов душу из нее сейчас вытрясти. Откуда у нее в глазах взялась эта гнилая жалость?! Жалость ко мне? Ей меня жалко? Серьезно?
Пока мозг продолжает хаотично обрабатывать поступившую в него информацию, вновь чувствую прикосновения. Майя опять обхватывает пальцами мое запястье. Чуть впивается ногтями в кожу. На секунду буквально. Злюсь сильнее.
Злюсь, потому что ее прикосновения больше не раздражают. Ни сегодня, ни вчера, ни неделю назад. И то, насколько быстро складывается наше общение, этому лишь поспособствовало. Я к ней, можно сказать, привык.
