«Стоп-стоп!» – прямо завопил внутренний голос.

Теперь, как выяснилось, она допускала даже то, что у Михаила не дрогнет рука, если понадобится отправить свою подругу жизни на тот свет.

Он порой посмеивался, какое причудливое воображение у людей искусства. «Богема, – насмешливо провозглашал Михаил, – это нечто!» Служенье муз не терпит пустоты – вот как переиначивал известный афоризм. Иными словами, если личность богемная чего-то не знает, она непременно додумает, сочинит, приукрасит – словом, восполнит отсутствие информации произведением собственного воображения.

Но при чем здесь его предполагаемая жестокость в отношении ее, Тони? Почему она раз за разом все больше взвинчивала себя, рисовала сцены объяснения между ней и Михаилом. Как он заламывает ее руки за спиной, связывая их или, еще круче, застегивая наручники на запястьях. И почему-то скотч, которым Михаил залепляет ей рот. И бьет ее по лицу, так что голова Тони мотается из стороны в сторону. Это он-то, не то что ни разу не поднявший на нее руку, но и не повысивший голос.

«Это ничего не значит, – лихорадочно твердила она себе, – в тихом омуте черти водятся! Он изображает заботливого, любящего мужа, а в тайнике у него вон что!»

В конце концов картину она вешать не стала, оставила все как есть, а когда муж пришел домой – с работы или с задания? – сказала нарочито спокойным голосом:

– Миша, представляешь, я уронила картину...

– Какую? – спросил он, отправляя в рот кусочек отбивной и красиво пережевывая его.

Тоня еле дождалась мужа с работы и момента, когда он сядет за стол, чтобы наскоро проинформировать его об этом и последить – как он отреагирует?

– Ту, в тяжелой раме, пейзаж с рекой и камышами.

– Как так – уронила? – спросил он, опять не выказывая никаких эмоций.

– За пианино упала пробка от пузырька, и я выталкивала ее шваброй.

– Хочешь сказать, что мне надо повесить ее на место?

– Конечно. Она же совершенно неподъемная.

– Хорошо, доем твой вкуснейший ужин и все сделаю.

Она ждала, что муж скажет: «И ты увидела тайник?»

А он спросил:

– Ну как там твои молодые дарования?

– Сегодня у меня не было занятий. Среда. По средам у меня творческий день, ты забыл?

– Ах да...

– Между прочим, оказалось, что за картиной тайник, – весело заметила она.

А с виду умная. Хотела проследить за его реакцией, а вместо этого сама все выболтала.

Но в последний момент она решила: пусть муж видит, что своей находке Тоня не придала никакого значения.

– Слушай, неужели это осталось от бывших хозяев?

Тоня просто-таки собрала свою волю в кулак, чтобы голос не дрогнул и глаза не выдали ее волнения.

– Как это от хозяев? Разве ты забыла, что мы переклеивали обои?

– Но тогда откуда он взялся?

– Ты его открывала? – спросил он, как и прежде, без выражения. Вопросом на вопрос.

Как бы она его открыла, не имея ключа? Уж это она сумеет скрыть, ну то, что ключ подошел. Это он берет ее на пушку. В ловушку загоняет. Как же, признается она!

Потому и сказала удивленно – получилось вполне естественно:

– И как бы я его открыла, если у меня ключей нет?

Нарочно сказала – ключей, а не ключа. И с тайной усмешкой наблюдала, как он демонстративно вынул из борсетки ключи от машины, права, чтобы положить их на привычное место в шкафу. Хотел убедиться, что ключ лежит на месте? А Тоня его тогда же на место и положила. Даже сдуру протерла салфеткой, чтобы не оставлять на нем свои отпечатки пальцев. Как будто Михаил стал бы делать экспертизу!

Кстати, если это тайник, почему ключ валялся на самом видном месте?

Ах да, разведчики же говорят: хочешь спрятаться – стань под фонарем!

А что, если Михаил по-прежнему разведчик, а вовсе не начальник отдела в банке, как он ей всегда говорил?

Вот куда Тоня ему обычно звонила?

На работу – никогда. Она звонила ему только на сотовый, потому что Михаил говорил, что на работу ему звонить нельзя: служебный телефон всегда занят, к тому же он, как начальник отдела, запрещает своим подчиненным звонить по личным делам со служебного телефона.

Что Тоня имеет в виду под словом «разведчик»? Думает, что он так и работает в ФСБ? Но разве он не мог бы в таком случае рассказать об этом ей? Хотя бы в общих чертах. Вместо того чтобы время от времени сообщать ей, что он – юный пенсионер конторы глубокого бурения.

А что, если он совсем другой разведчик? То есть тот, кого называют шпионом?

Нет, это, конечно, сплошная дурь. Какое отношение он имеет к убийству Элины, их общей знакомой? Женщины богатой и эксцентричной.

Как-то Михаил обмолвился, что Элина опасно играет в казино и что у нее долгов больше, чем у государства перед народом.

А потом Элину убили. Квартиру ограбили. Но даже ограбленная, четырехкомнатная, в центре города, в элитном доме, она стоила сотни тысяч долларов.

В тайнике Тоня нашла два пистолета разной формы. Может, какой-то назывался револьвером, однако какая между ними разница, Тоня не знала. А еще там было два паспорта: один на имя Михаила Страхова, заграничный, а другой – с его фотографией, но на фамилию Бойко Ивана Митрофановича. И бумаги, которые она поначалу не стала просматривать, будучи уверенной, что ничего в них не поймет.

Потом все же решила наскоро их пролистать и все поняла. То есть чего там не понять, если это самая обычная дарственная на имя Михаила Страхова от Казакевич Элины на ее четырехкомнатную квартиру!

У нее задрожали руки, и Тоня чуть не свалилась с табурета, на котором стояла, потому что тайник был высоковат для ее роста – метр шестьдесят пять.

– Этот тайник оборудовал я, – сказал ей Михаил.

Во время всего разговора она чувствовала себя партизаном в кабинете следователя, которому никак нельзя было выдать некие тайные сведения, даже несмотря на пытки.

А Михаил ее пытал своим внимательным взглядом. И даже покачивал головой. Как китайский болванчик, мысленно разозлилась Тоня. Качает и качает!

– Но ты мне ничего о нем не говорил, – даже будто возмутилась она.

– А зачем? Там лежат вещи, которые к нашей семье не имеют отношения. Могут у меня быть служебные тайны?

– Могут, – согласилась Тоня.

– И ты непременно хотела бы о них знать?

– Нет, зачем мне это? – жалобно проблеяла она.

В ту ночь у них был какой-то непривычно страстный, лихорадочный секс. Казалось, Михаил хочет задушить ее в объятиях. И Тоня неожиданно сама так увлеклась, что в какой-то момент подумала: ну и пусть душит, лучше уже все равно ничего не будет!

Утром, провожая мужа на работу, она была особенно нежна. Приготовила завтрак. Проводила до коридора, подала кейс.

– А ты у меня заводная девочка! – прошептал он, приподнимая пальцем ее подбородок.

И это после пяти лет семейной жизни! Может, стоит забыть о том, что она видела? Жить в довольстве, любить своего мужа, получать от него вот такие эротические подарки...

Но чем больше она старалась забыть, тем ярче все помнила. И представляла. Допредставлялась до того, что в сексе – в привычном супружеском долге – вообще перестала получать удовольствие. Стоило мужу к Тоне прикоснуться, как она мысленно сжималась и ждала – глупо, наверное, – что вот сейчас Михаил схватит ее за шею и задушит.

Однажды это происходило при свете, и Михаил увидел, как Тоня закрыла глаза и инстинктивно сжала зубы, ужасно удивился и спросил:

– Что с тобой? Я сделал тебе больно?

Она подумала обреченно: «Ну конечно, ты сделаешь это не больно. Убей меня нежно – так, что ли?»

Возможно, у нее началась самая обычная паранойя, но теперь, когда Тоня выходила из дома, то невольно начинала вертеть головой по сторонам и неуклюже оглядываться – ей казалось, что за ней кто-то следит. Садясь в такси, она непременно видела машину, едущую за ней. В конце концов, поймав себя на том, что у нее дрожат руки, даже когда на улице ее неожиданно окликает кто-то знакомый, Тоня поняла, что оказалась не в том течении жизни.