– Прекрасно! – Аврора внезапно ощутила прилив бодрости. – Только одно меня смущает... Вам хватит сил добраться до рынка и вернуться обратно? Всё-таки вы едва встали на ноги...
– Разве я уже не доказал вам, что у меня достаточно сил для чего угодно? – хмыкнул он, кивнув на смятое покрывало. Аврора почувствовала, что краска приливает к её щекам, и опустила ресницы.
– Нехорошо это, – произнесла она. – Бедная Люсиль перенесла насилие и была убита, а я наслаждаюсь вашими объятиями и шучу над этим! Это несправедливо по отношению к несчастной девушке!
– Ну-ну, вы всё равно не поможете ей тем, что откажетесь от меня, – рассудительно заметил Леон. – А ясная голова и здоровый сон вам не помешают. Чем более страстным будет соитие, тем более крепким будет сон, это не раз проверено мной лично!
– Что ж, не смею вам возражать, – Аврора вновь потупилась. – У вас опыта значительно больше, чем у меня.
Леон усмехнулся, но затем сразу стал серьёзным.
– Кстати, насчёт крепкого сна... Мне тут приснился один странный сон. Я не очень хорошо помню, что именно видел, но точно знаю, что там был человек, которого я называл отцом. Я не помню ни его лица, ни имени – кажется, даже во сне я их не знал. Но я точно знаю, что видел своего отца. Скажите мне, Аврора, – он заглянул ей в глаза, и она вздрогнула, увидев в них глубокую беспросветную тоску, – как со всем происходящим связана моя память? Почему я не помню многого из своей прошлой жизни? Что произошло в тот вечер, когда я остановился у вас на ночлег? Я помню, что пришёл в себя утром в вашей гостиной, вы привели меня в чувство, – но что предшествовало этому?
Аврора долго молчала, не в силах выдавить ни слова. Она чувствовала, как сильно бьётся её сердце, как всё тело охватывает жар, к лицу приливает кровь, а по вискам бегут капли пота. У неё даже слегка закружилась голова – настолько ей было страшно и стыдно. Но она не могла и не хотела больше врать Леону, поэтому разомкнула губы и с трудом проговорила:
– В этом тоже только моя вина. Вы знаете, что я изготовляю целебные зелья и снадобья, я лечила вас, Маргариту, кое-кого из местных, Бертран тоже обращается ко мне за помощью, когда его беспокоит отсечённая рука... Так вот, не все мои зелья лечат. Вы уже знаете, что у меня есть снадобье, которым можно отравить человека, есть у меня и много других... небезопасных вещей. Среди них зелье, которое может стирать память. И я... дала вам выпить его.
Спотыкаясь и путаясь в словах, с горящими от стыда щеками, она повторила историю, уже рассказанную Леону однажды, историю о своей бабушке-целительнице и унаследованных от неё записях, о том, как Леон ураганом ворвался в скучную заболоченную жизнь Авроры со своими горестями и страданиями, о которых хотел забыть, и она в порыве милосердия отдала ему зелье, предназначенное для неё самой. Бывший капитан выказал меньше изумления, чем она ожидала, – похоже, о многом он уже догадался сам. Он выслушал и о расписке, данной им Авроре, и о своём долгом полуобморочном сне на козетке в гостиной, но когда она произнесла: «Вы сказали, что ваш отец...», он резко вскинул руку, останавливая её. Этот жест напугал Аврору – ей показалось, что Леон хочет ударить её, и она отшатнулась.
– Не бойтесь, – заметив её страх, с глубокой горечью произнёс он. – Я не причиню вам вреда, Аврора. Я верю вам – и тому, что вы можете проникать в чужие сны, и в ваши волшебные зелья. Нет нужды показывать мне расписку, чтобы я убедился в правдивости ваших слов. Должно быть, я и правда был в таком состоянии, что выбор был невелик: лишиться памяти или лишиться рассудка.
– И вы не злитесь на меня за то, что я стёрла вам память? – недоверчиво спросила она.
– Если на кого и злиться, так это на самого себя, – Леон грустно усмехнулся. – Это было моё решение, вы не принуждали меня пить ваше зелье. Но я выпил, память покинула меня... а теперь, видно, начинает потихоньку возвращаться.
– Только не просите меня дать вам ещё зелья! – воскликнула Аврора. – Я ни за что больше не пойду на это, я не могу так рисковать! Кто знает, что станет с вами, если вы выпьете зелье второй раз?
– Я и не собирался пить его, – он опять усмехнулся. – Не бойтесь, больше я ничего у вас не попрошу. Если действие зелья заканчивается, а память возвращается ко мне, значит, так тому и быть. Я устал спорить с судьбой, – он махнул рукой и поморщился – видимо, плечо всё ещё отдавало болью.
– Неужели вы не хотите, чтобы я вам всё рассказала? – удивилась Аврора. – Про то, кем был ваш отец, какие приключения вы пережили, кто были ваши друзья и враги?
– Не хочу, – Леон потряс головой. – Пусть всё идёт своим чередом. Если я их забыл, должно быть, на то были свои причины. Может, память вернётся ко мне во снах – со временем. А если не вернётся, то не так уж и важно то, что я забыл.
– И вам совсем не любопытно узнать, кем вы были раньше? – Аврора уставилась на него с недоумением.
– Любопытство – черта женского характера, мне оно несвойственно, – улыбнулся он. – Сейчас я здесь, с вами, у меня есть хороший друг и прекрасная возлюбленная, есть дело, которое я должен завершить, а остальное подождёт.
– Вы очень благородный человек, – Аврора ощутила, что на глазах выступили слёзы, и быстро вытерла их рукой. – Вы простили женщину, которая стёрла вам память и отняла у вас ваше прошлое, которая тайком подсматривала ваши сны...
– Полно вам, – перебил её Леон, поморщившись, – здесь нет никакой вашей вины. Я сам просил стереть себе память, а что касается снов... как вы и сказали, это не более предосудительно, чем подглядывать в щёлочку. Вы используете свой дар – оба своих дара – во благо, и на вас в любом случае меньше вины, чем на разбойнике Чёрном Жоффруа, предательнице Вивьен или убийце бедной Люсиль.
Они ещё долго разговаривали после этих внезапных признаний, и так вышло, что Аврора провела у Леона почти весь день и покинула его только ближе к вечеру. Никого это, казалось, не волновало: у Бертрана и Маргариты были свои хлопоты, Франсуа мелькал туда-сюда по коридорам, прихрамывая больше обычного и жалуясь на спину. Аврора, сославшись на плохое самочувствие, не стала спускаться к ужину и поела у себя в комнате, благо такое поведение вполне могло быть объяснено потрясением после увиденной казни. Спать она легла рано, всё ещё в растрёпанных чувствах, и от души надеялась, что ей приснится Леон, и то волшебное, что он делал с ней нынче днём. Но судьба, как обычно, жестоко посмеялась над Авророй. Она хотела просто уснуть, не заходя ни в чей сон, но на этот раз в сон пришлик ней.
Впоследствии ей часто казалось, что это произошло наяву, – настолько реальным выглядело всё происходящее. Авроре приснилось, что она проснулась посреди ночи, села на постели, сонно поморгала, потом протёрла глаза и осмотрелась, не совсем понимая, где она находится. Сообразив, что она не в Усадьбе теней, а в замке Железной Руки, она огляделась, пытаясь понять, что её разбудило. У Авроры было странное чувство, как будто её тихонько позвали по имени, причём голос был женский. Сначала она никого не увидела, но потом возле окна что-то шевельнулось, от него отделилась тень, и посреди комнаты, озарённая бледным лунным светом, закачалась Люсиль де Труа.
Аврора и во сне чётко помнила, что Люсиль мертва, и сразу поняла, что перед ней призрак. Медно-рыжие волосы девушки теперь стали синеватыми, кожа приобрела неестественно бледный оттенок, глаза казались двумя чёрными дырами на белом лице, тело не было прикрыто ничем, кроме кружевной рубашки, и Аврора стыдливо отвела глаза от просвечивающей под тонкой тканью груди Люсиль. Как ни странно, её вовсе не напугало присутствие привидения в комнате, – её охватили лишь тоска и жалость. «Люсиль, кто убил тебя?» – хотела спросить она, но губы отказались разжиматься.
Вместо Авроры заговорила сама Люсиль.
– Он всегда был очень строг со мной, – холодным неживым голосом проговорила она. – Считал, что за мной нужен глаз да глаз, потому что такие девушки, как я, часто попадают в беду. Такие красивые и легкомысленные, – добавила она, отвечая на невысказанный вопрос Авроры. – Он часто порол меня, даже за мелкие проступки вроде разлитых чернил или разбитой вазы, – не было нужды пояснять, что «он» – это суровый дядя Люсиль. – Говорил, что заботится о моей бессмертной душе, – её губы искривились, будто она сдерживала не то усмешку, не то сильнейшую боль.
