«…В европейских литературах были громадной величины художественные гении — Шекспиры, Сервантесы, Шиллеры. Но укажите хоть на одного из этих великих гениев, который бы обладал такою способностью всемирной отзывчивости, как наш Пушкин.

И эту-то способность, главнейшую способность нашей национальности, он именно разделяет с народом нашим, и тем, главнейше, он и народный поэт. Самые величайшие из европейских поэтов никогда не могли воплотить в себе с такой силой гений чужого, соседнего, может быть, с ними народа, дух его, всю затаенную глубину этого духа и всю тоску его призвания, как мог это проявлять Пушкин» (XXVI, 145).

«Мы не враждебно (как, казалось, должно бы было случиться), а дружественно, с полною любовию приняли в душу нашу гении чужих наций, всех вместе, не делая преимущественных племенных различий, умея инстинктом, почти с самого первого шагу различать, снимать противоречия, извинять и примирять различия, и тем уже выказали готовность и наклонность нашу, нам самим только что объявившуюся и казавшуюся ко всеобщему общечеловеческому воссоединению со всеми племенами великого арийского рода. Да, назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите. О, всё это славянофильство и западничество наше есть одно только великое у нас недоразумение, хотя исторически и необходимое. Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли, потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей» (XXVI, 147).

^{Открытие памятнику А. С. Пушкину в Москве. 1880}

«Я говорю лишь о братстве людей и о том, что ко всемирному, ко всечеловечески братскому единению сердце русское, может быть, изо всех народов наиболее предназначено, вижу следы сего в нашей истории, в наших даровитых людях, в художественном гении Пушкина. Пусть наша земля нищая, но эту нищую землю «в рабском виде исходил благословляя» Христос. Почему же нам не вместить последнего слова его?» (XXVI, 145).

«1) То, что Пушкин первый своим глубоко прозорливым и гениальным умом и чисто русским сердцем своим отыскал и отметил главнейшее и болезненное явление нашего интеллигентного, исторически оторванного от почвы общества, возвысившегося над народом. Он отметил и выпукло поставил перед нами отрицательный тип наш, человека, беспокоящегося и не примиряющегося, в родную почву и в родные силы ее не верующего, Россию и себя самого (то есть свое же общество, свой же интеллигентный слой, возникший над родной почвой нашей) в конце концов отрицающего, делать с другими не желающего и искренно страдающего. Алеко и Онегин породили потом множество подобных себе в нашей художественной литературе. За ними выступили Печорины, Чичиковы, Рудины и Лаврецкие, Болконские (в «Войне и мире» Льва Толстого) и множество других, уже появлением своим засвидетельствовавшие о правде первоначально данной мысли Пушкиным» (XXVI, 129–130).

Лев Николаевич: «Я говорил с Бернштейном[217] о литературе. После Пушкина, Достоевского (и потом, как бы поправляясь), после Достоевского, Островского — ничего нет. Еще Чехов, который мил, но бессодержателен. А потом пошла самоуверенная чепуха.

Вечером Л. Н. читал «Пиковую даму». Придя в залу, был в восторге от нее, назвал ее шедевром, мастерски написанной.

— Следовало бы ее прочесть вслух. И просто и… Я жалею, что давно не перечитывал Пушкина. (Теперь читает его с неделю.)» (Маковицкий Д. П. Кн. 3. С. 123–124).

«Л. Н. прочитал вслух «неподражаемо всю сцену из «Пиковой дамы» у графини, приход Томского и проч. Он сказал:

— Как это все хорошо — повести Белкина. А уж «Пиковая дама» — это шедевр.

Когда кончил читать, он сказал:

— Так умеренно, верно, скромными средствами, ничего лишнего. Удивительно! Чудесно! И как это странно: были Пушкин, Лермонтов, Достоевский… А теперь что? Еще милый, но бессодержательный, хотя и настоящий художник, Чехов. А потом уж пошла эта самоуверенная декадентская чепуха. А главное, эта самоуверенность!» (Гольденвейзер А. Вблизи Толстого. М.: Захаров, 2002. С. 180).

^{Памятник открыт 15 августа 1900 г. Фигура А. С. Пушкина, сидящего в лицейском мундире на садовой скамейке, отлита из бронзы по модели Р. Р. Баха. Памятник стал символом «Города Муз»}

Л. Н.: «Пушкин удивителен. Молодой человек — какая серьезность. Гоголь, Достоевский, Тютчев. Теперь что́ из русской литературы стало! … Это от французской литературы можно было бы ожидать, но от русской — никак»

Лев Николаевич:

«Полная голова стихов Пушкина. Ямбы западают, как музыка Шопена»

Тема «Лев Толстой и славянский мир» изучалась не одно десятилетие. Она широко представлена в работах ученых разных поколений и разных стран. Но круг проблем, связанных с ней, так велик, что требует продолжения усилий исследователей в этой области. Наша эпоха, обозначившая негативные вопросы социально-политического общения славянских народов, придает этой теме особую значимость. Актуализация затрагивает разные сферы жизни и творчества писателя. Источниковедение могло бы пополниться за счет комплексного изучения эпистолярного наследия Толстого, книг со славянской тематикой, хранящихся в Яснополянской библиотеке писателя, материалов биографического и краеведческого содержания. Было бы целесообразно начать работу над энциклопедией «Л. Н. Толстой и славянский мир» (здесь и далее в тексте статьи и цитатах курсивом и жирным шрифтом выделено мною; авторские выделения в цитатах оговорены особо. — В. Р.).

Настоящее исследование — это путь к осмыслению раздумий Л. Толстого над проблемой «божеского и человеческого» в связи с событиями, которые являют собой историческую жизнь славянских народов второй половины XIX и начала XX в.

К середине позапрошлого столетия оформились два противоборствующих течения: пангерманизм и панславизм. Последний возник как реакция на появление первого и сразу же вызвал в западноевропейских странах жгучую ненависть. Так, в Праге в июне 1848 г. был разогнан австрийскими властями Первый Славянский съезд. В 1867 г., когда в Санкт-Петербурге и Москве состоялся Второй Славянский съезд, канцлер недавно созданного Северо-Германского союза О. Бисмарк предложил австро-венгерской верхушке арестовать, обвинив в государственной измене, каждого участника этого съезда. Один из французских журналистов назвал славянских профессоров невеждами и изменниками.