Стало чуть прохладнее, но не на столько, чтобы забыть о жажде. Я с вожделением смотрел на водяной кран, ожидая, когда сумерки поглотят остатки вечера.

Наконец-то зажглись фонари. Вчерашняя ночь повторялась в точности до самого маленького огонька, с той лишь разницей, что станция была пуста, а броневик прихожан торчал на окраине посёлка. Гнать его обратно в Прихожую было некому, рейдеров я перебил, остался один пшек, но с его руками сейчас не руль крутить, а скулить потихонечку от боли.

Я встал, размялся, не прекращая прислушиваться к тому, что творится вокруг. Лизун тоже зашевелился. В тридцати шагах справа зашуршал стланик, отклонилась ветка, ближе, ещё. Из кустов высунулась морда. Выражение плаксиво-просящее, наверняка пожрать просит. Даже образ создал и отправил мне: пустая миска на земле. Вот же наглая мразь, совсем ничего не боится.

Алиса поднялась, завертела головой.

— Дон, ты где?

— Здесь, — подал я голос, и протянул руку. — Хватайся. И осторожней, здесь лизун.

— Лизун? — вскрикнула она и прижалась ко мне.

Как приятно ощущать прижавшееся к тебе тело желанной женщины. Мне всё время хочется сказать «любимой», но память о Данаре мешает. Пока мешает. Пройдёт месяц или год, память состарится, покроется морщинами и мне станет проще называть вещи своими именами.

— Не бойся, он не опасен. Мне один лизун даже жизнь спас. Представляешь?

— Откуда? Я мало о них знаю, и в живую ни разу не видела.

— А у Дряхлого на ферме? Ты же говорила, что часто общалась с ним.

— Так я общалась с Дряхлым, не с лизуном, да и общаться можно по планшету.

— И то верно, постоянно забываю, что общаться глядя в глаза друг другу мы как-то не привыкли, всё через экран норовим. Так удобнее.

— Всё, Дон, заканчивай с нравоучениями, идём к станции. Ты пить очень хотел.

И пить, и смыть с тела скопившийся пот. Но торопиться не стал. Взвёл курки на обрезе, их щёлчки заставили лизуна вздрогнуть и отскочить глубже в темноту. Молодец, реакция верная.

Я прошёл вперёд, возле полотна остановился. Станция выглядела тихо и мирно, но ни в чём нельзя быть уверенным до конца, поэтому приходилось осторожничать. Алиса держалась за моё плечо. Двигаться в темноте ей было сложно, поэтому я выбирал путь, где стланик рос не так густо, чтобы она не запнулась. Всё, что девчонка могла видеть — фонари над перроном и у мельницы, но свет их был слишком тускл, далёк и бесполезен, как и свет звёзд.

Перешагнув рельсы, почувствовал чужое присутствие. Присел на корточки и попытался понять, что конкретно меня насторожило. Возле мельницы никого, у посёлка чисто, лизун отстал, хотя по-прежнему чувствовались его бесполезные посылы. Потом дошло: внутри станции кто-то двигался.

Один… нет, двое. Чистые, не вызывающие опасения, иначе бы почувствовал их раньше. Знаком показал Алисе оставаться на перроне, сам подобрался к двери. Взялся за ручку, потянул.

Закрыто.

Собственно, другого и ожидать было глупо. Ночь, пустошь, твари, бессмысленный и тусклый свет… Алиса, по обыкновению, выполнять мои указания не стала. Подошла семенящей походкой, встала рядом. Вечно она торопится.

Я ударил кулаком в дверь, кашлянул и, добавляя голосу хрипоты, попытался сымитировать местный говор:

— Эй, спим чо ли? Ну? Открывай живо!

По ту сторону замерли. Приход кого-то третьего явно не планировался, и моя импровизация вызвала непонимание. Что-то шваркнулось, передёрнули затвор. Я предусмотрительно шагнул в бок, вдруг через дверь стрелять начнут.

— Шмель? — послышалось несмелое предположение.

Шмель, Шмель. Что-то знакомое, где-то встречал. Ах да, дикарь, тусивший с Вагулом и тем третьим, погоняло которого я уже не помню.

— Я, и чо? Нельзя чо ли?

— Ты опять обдолбался? — в голосе зазвучало облегчение, следом послышались шаги, сдвинулась задвижка. — Чего ж тебе, обдолбыш, не сидится на жопе ровно. Как нанюхаешься, так…

Дверь открылась, я уткнул в живот появившегося на пороге толстяка обрез.

— Не шуми.

Тот икнул.

— Ты не Шмель.

— Бинго. Шаг назад.

Он отступил, я скользнул следом за ним в комнату. За столом сидел Бородач, тянул чай из жестяной кружки. Увидев меня, подскочил, выплеснув половину кружки себе под ноги, и поднял руки.

На поясе у него висел патронташ и кобура с револьвером Алисы. Девчонка подскочила к нему, выхватила револьвер и улыбнулась, как любимой игрушке.

— Это мне Василиса дала, — словно оправдываясь, залепетал Бородач. — Обрез-то мой у него, — и кивнул на меня.

Я пихнул толстяка.

— Рожей в пол. Быстро!

Он послушно улёгся, я связал его и повернулся к Бородачу. Тот без слов лёг рядом, лишь вздохнул обречённо:

— Вот теперь Василиса меня точно наизнанку вывернет.

— А где она сейчас? — спросил я.

— Да всё там же, в нумере своём.

— В каком ещё нумере? Что за нумер? Отвечай!

Бородач вытаращил глаза.

— Да я как тебе объяснить? Нумер, живёт она в ём. У её там и спаленка, и контора, а внизу подвал, в котором вас держали.

— Где это?

— Я знаю, — ответила Алиса. — Заканчивай с ними.

Девчонка налила чаю в кружку и отхлёбывала маленькими глоточками.

— В смысле… — я вычертил в воздухе крест. — Совсем?

Бородач, вывернув шею, следил за моими жестами.

— Убьёте что ли? Дон…

— Да нет, — поморщилась Алиса. — Рты им заткни, чтоб не орали, когда уйдём.

— Мы не будем орать, — тут же пообещал толстяк. — Вот ей богу!

А Бородач закивал, насколько это было возможно сделать в лежачем положении.

— Не будем, точно не будем.

Но заклепать им рты всё же пришлось, не хотелось рисковать впустую. После этого попил чаю, медленно, с наслаждением. Возле чайника стояло ведро с водой, его опустошил почти наполовину, остатки Алиса использовала для умывания. Пока она приводила себя в порядок, я осмотрел помещение, глянул под нары, под стол, надеясь найти хоть часть своего снаряжения. Ничего. Обыскал толстяка, Бородача, нашёл карамельку, протянул Алисе.

— Будешь?

Она отказалась, съел сам.

На столе среди прочих мелочей лежал планшет, такой же потрепанный, как и всё местное общество. Пока я наслаждался чаем, Алиса пролистала сообщения. Ничего полезного не нашла, сплошь приказы от руководства: иди туда, сделай то, и лишь изредка отчёты подчинённых о проделанной работе. Обычный планшет ни к кому конкретно не привязанный. Алиса попыталась связаться с кем-то в Загоне, но, сколько не пробовала, каждый раз всплывала красная мигающая надпись:

Недоступно! Недоступно!

То ли адресат обнулили, то ли возможности планшета не позволяли совершить запрос.

Выходя со станции, я прихватил стул, сунул спинкой под дверную ручку. Лизун по-прежнему крутился неподалёку, как бы не забрался внутрь да не откусил чего у дикарей.

Стараясь не заступать за грани исходящих от фонарей световых кругов, прокрались к посёлку. Первая справа трёхэтажка являлась одновременно и административным зданием, и личной резиденцией Василисы. На крышах бдела ночная охрана, ещё один часовой сидел на ступеньках крыльца, зевал, поглядывая вдоль единственной улицы. С дальнего конца, оттуда, где располагался лучший кабак в пустоши, доносился приглушённый переливчатый смех. Смеялась женщина, грубый мужской голос наговаривал ей что-то, от чего женщина смеялась ещё переливчатей. Часовой чаще смотрел в ту сторону и от зависти ёрзал задницей по ступеньке.

Я прошёл вдоль стены к крыльцу. Часовой так и не обернулся, поглощённый сценой у кабака. Я легонько стукнул его по плечу, он обернулся, и получил удар в челюсть. Удержал падающее тело и потащил за собой к подъезду. Уверенно, по-деловому постучал в дверь. Тишина. Снова постучал.

— Чево шумишь, злыдень? — послышался надломленный годами голос.

— Дед, тут Шмелю херово, — не растерялся я.

— Чё?

— Шмелю, говорю, херово.

— Кому?

— Да открывай ты уже, глухомань чёртова! Сдохнет сейчас. А у него к хозяйке новость важная.