Личный состав таких групп состоял либо из местных отбросов, либо из наёмников с Земли, которым наобещали кучу вкусного, а о том, что путь обратно заказан, сообщить забыли. В Прихожей и Водоразделе это считалось вполне нормальным способом коммуникации и решения своих проблем чужими руками. Гук именно с ними бился сейчас в Полыннике. А этот отряд как-то просочился. Какого дьявола они тут забыли?
Рейдер с квадратными скулами и усиками a-ля фюрер сказал:
— Bob, führe sie hinein, leuchte nicht. (Боб, заводи их внутрь, не светись)
Говорил он по-немецки, я даже уловил диалект: баварский. В бытность своего обучения в универе, я писал по нему реферат, поэтому легко отличаю мягкие формы баварского от резкого берлинского.
— Wie Sie befehlen, Herr Speck. (Как прикажете, господин Спек)
А здесь слышался уверенный славянский акцент, предположительно, польский. Он же отзывался и в русской речи, слишком много шипящих с ударением на «пш», «ш» и «ж». Одним словом, пшек.
— Что уставились, загонщики? Ко мне мелкими шажками… Стоп! Ложись!
Мы выполнили все команды, как послушные псы. Бежать влево, вправо, назад бесполезно. Это не зайцы из Петлюровки, тут изначально видна серьёзная подготовка, и, похоже, все под дозой. Движения дёрганные, стремительные, и ощущение, как будто давят. Чужая воля в каждом взгляде, в повороте. Нечто похожее я испытал, когда столкнулся со старшим Трезубом. Может поэтому я и не почувствовал рейдеров до того, когда они позволили себя обнаружить.
— Руки в стороны, ноги развести!
Нас обшманали по всей науке. Забрали оружие, запасные магазины, планшеты. Пшек подкинул на ладони мой нож, кивнул уважительно и передал Спеку. Закрепили на запястьях пластиковые наручники, подхватили под локти и волоком затащили в здание. Внук зацепился носком за ступеньку, сомневаюсь, что нарочно, но ему всё равно отвесили кулаком по почке. Петлюровец зашипел, выкатил глаза. Церемониться эти ребята не привыкли.
Нас затащили в фойе, бросили посредине. Пшек пихнул меня в бок и спросил:
— Кто такие, откуда?
Поджав под себя ноги, я попытался сесть.
— А чё, телевизор не смотрим?
Он ударил меня по губам, я засмеялся:
— Что, лях, в Прихожей телевещание не работает?
Пшек щёлкнул пальцами, подошли двое, начали меня бить. Били холодно, расчётливо, без нервов, стараясь доставить как можно больше боли и увечий. Разбили лицо, свернули нос на бок, пробили печень. Я молчал, лишь иногда всхрюкивал, когда прилетало слишком сильно. Но всё равно старался улыбаться. Боль пройдёт, раны залечат наногранды, но стоит ответить на вопросы, нас убьют. Никто из этой компании не собирается отпускать двух зашлакованных загонщиков. Рейдеры зашли в Развал с определённой целью, афишировать себя им без надобности, так что чем дольше я буду молчать, тем выше шанс, что Алиса встревожится и начнёт поиски. Когда их обнаружат, они начнут нервничать, и тогда появится шанс сбежать.
Внук этого не понял. Казалось бы, не дурак, крепкий, прошёл кучу боёв и потасовок, но видя, что со мной вытворяют, заговорил быстро и отрывисто, словно боялся куда-то опоздать:
— Мы с Загону. С Загону! Чё ты? Про шоу слышал? Вот. Оттуда. Охотники. На зайцев охотимся. Замочить хотели, а они, суки… Много их, не получилось. А вы ребята крутые, да, крутые, давно хотел к вам.
Голос его дрожал. Про то, что никто нас живыми отпускать не собирается, он просёк сразу, поэтому начал ластиться, напрашиваться в друзья. Что ж, может у него и получится, я его не осуждаю.
— Это вы стреляли недавно?
— И мы, и зайцы. У зайцев тоже оружие. Им теперь можно. Но их больше, человек пятнадцать.
— Где они сейчас?
— Не знаю! Мы во дворы сунулись, они за нами не пошли, наверное, на улице где-то. Это ближе к железке, в той стороне. Слушай, брат, я всё расскажу, всё, что знаю. Я сам с Петлюровки, меня все знают, я всех знаю. Всегда помочь смогу!
Пшек подошёл к Спеку, пересказал услышанное. Спек крутил в руках мой портсигар.
— Von wem genommen? (У кого взял?)
Пшек кивнул на меня.
— Berechnet? (Заряжен?)
— Ja. Überreste. Der dicke Mann ist sauber. Was tun mit ihnen? (Да. Остатки. Толстяк чист. Что с ними делать?)
Спек спрятал портсигар в карман, посмотрел на нас.
— Du weißt, was zu tun ist, Bob. (Ты знаешь, Боб, что делать)
Я напрягся. Вот и всё. Как глупо. Нанограндов в крови слишком мало, чтобы брать кого-то под контроль. Даже если взять того же пшека, успею освободить руки от наручников, но уйти всё равно не удастся. Тупо не хватит времени. Наногранды иссякнут и я лягу пластом на этот же пол. Да что там иссякнут — их уже почти не осталось, я чувствую это. Рейдеры неплохо надо мной потрудились, последние крохи ушли на лечение последствий. Надо было полную дозу колоть!
Пшек вынул нож, опустился на корточки перед Внуком, надавил коленом на грудь. Один рейдер сел ему на ноги, второй оттянул голову.
— Эй!.. — затрепыхался петлюровец. — Погоди! Ты чё удумал? Дон, он чё удумал? Погоди! Дон, ты же обещал…
Пшек словно пилой начал перерезать его шею, из артерии хлынула кровь. От её вида поляк улыбнулся, высунул кончик языка.
— … не надо… нет…
Внук продолжал трепыхаться. Движения стали вялыми, слова перешли в хрип, а потом и вовсе стихли, ноги перестали дёргаться.
Рейдеры перебросились шуткой, что-то про свинью, и повернулись ко мне. Пшек обтёр нож о брючину, улыбнулся. Улыбка садиста. Сколько раз он так улыбался своим жертвам? Жаль, что не я сотру её с его рожи. Но просто лежать и умирать…
Я сконцентрировал остатки сил в ногах, изогнулся и от всей души всадил пшеку пяткой в пах. Рывком разорвал пластик на запястьях, вскочил и рыбкой прыгнул в окно. Пытаясь смягчить соприкосновение с землёй, сгруппировался и кубарем прокатился по кустам. Разодрал лицо, едва не выколол глаз. Поднялся и побежал. Слева открытое поле с трибунами, туда нельзя, развернулся и побежал в сторону бараков. Тут хотя бы трава высокая. А дальше тот злополучный киоск. Если Звездун успел добраться до него… Чёрт, я сам велел ему уходить в промзону!
Я с надеждой посмотрел в небо. Времени прошло немного, но вдруг Алиса уже ищет меня. Увы, небо чистое, как помыслы младенца. А за спиной зазвучала отрывистая немецкая речь. Какие там к чёрту мягкие баварские напевы, самый настоящий берлинский лай.
— Töte ihn! Komm schon? Schießen! (Убей его! Ну же? Стреляй!)
Одновременно заработали три винтовки, через секунду присоединилась четвёртая, потом пятая. Пули пробили лопатку и плечо. Я поперхнулся кровью, упал на колени. Высокая трава скрыла меня, но всё равно это плохая защита. Шипя от боли, перекатился в сторону и пополз. Пушистые венчики качались, выдавая моё положение. Пули ворошили землю, забивая глаза пылью. Ещё одна пуля угодила чуть ниже пробитой лопатки, другая пробила лодыжку. Левая часть тела онемела. Я полз, вцепляясь правой рукой в землю и отталкивая её от себя правой ногой. В голове зазвучало:
Мы ползем, бугорки обнимаем,
Кочки тискаем зло, не любя,
И коленями Землю толкаем —
От себя, от себя… [1]
Через двадцать метров я остановился. Сил больше не было, как и не было надежды. Улетучились. Тело — сплошная боль. Может стоило подставить горло ножу пшека? Сдох бы уже давно. Но глубинное сознание требовало: ползи.
Услышал, а вернее, почувствовал — топот. Приподнялся над травой. Трое рейдеров набегали от здания. До меня им оставалось не более сорока шагов, мне до бараков две сотни метров. Если затихариться, может мимо пробегут? Глупая надежда…
Одиночный выстрел раздался как глас Божий. Первый рейдер откинулся, коряво вскинув руки. Снова задолбили штурмовые винтовки, к ним присоединился пулемёт. Но били уже не по мне. Крышу и стены ближнего барака расщепило от попаданий. Качнулась и осыпалась печная труба. Огонь рейдеров переместился на другой барак. А ко мне вернулись силы. Я начал отталкиваться с удвоенной энергией. В глазах застыл туман, в ушах шумело, и сложно было отделить шум от бесконечной трели выстрелов. А потом шум стих. Я почувствовал чужую хватку. Меня подхватили под мышки и потащили. Я не пытался помочь. В душе укоренилось равнодушие, и только боль прорывалась в сознание тупыми толчками.