О том, какие пытки были тогда в обиходе палачей, пишет Николай Костомаров: «Самая простая состояла в простом сечении, более жестокие были такого рода: преступнику завязывали назад руки и поднимали вверх веревкой на перекладину, а ноги связывали вместе и привязывали бревно, на которое вскакивал палач и «оттягивал» пытаемого, иногда же другой палач сзади бил его кнутом по спине. Иногда привязывали человека за руки к перекладине, под ногами раскладывали огонь, иногда клали несчастного на горящие уголья спиной и топтали его ногами по груди и животу. Пытки над преступниками повторялись до трех раз; наиболее сильною пыткою было рвание тела раскаленными щипцами; водили также по телу, иссеченному кнутом, раскаленным железом, выбривали темя и капали холодной водой и т. п.»[37]. Григорий Котошихин продолжает этот жестокий перечень: «Жгут живого за богохулство, за церковную татьбу, за содомское дело, за волховство, за чернокнижство, за книжное преложение, кто учнет вновь толковать воровски против Апостолов и Пророков и Святых Отцов с похулением; оловом и свинцом заливают горло за денежное дело, кто воровски делает, серебреником и золотарем, которые воровски прибавливают в золото и в серебро медь и олово и свинец; а иным за малые такие вины отсекают руки и ноги»[38]. Людей лишали жизни на виселице, на плахе, на колу, казнили четвертованием, то есть поочередным отсечением конечностей и головы. Самому Долгорукову в ходе восстания Степана Разина пришлось пожинать славу не столько успешного военачальника, сколько жестокого карателя по отношению к восставшим. Возмездие пришло в мае 1682 года, когда князь, как и многие знатные бояре, стал жертвой восставших стрельцов — его подняли на пики вместе с сыном Михаилом.

Юрий Никитич Барятинский (1618–1685) — выходец из иного сословного ряда, из тех, кого держали в отдалении, на вторых ролях, кто поднимался по службе медленно, шаг за шагом. Он был замечен в ходе службы на окраинных воеводствах, при строительстве военных поселений и укреплений, «засечных черт» на тех участках, где угроза татарского вторжения издавна давала о себе знать. Там Барятинский обретал необходимый командный опыт, который пригодился ему в русско-польской войне. Будучи полевым командиром, он особенно отличился при разгроме польско-литовских войск под Борисовом и Брестом.

Начиная с 1658 года, когда русским войскам пришлось испытать горечь поражений, Барятинский в трудный, критический период войны сумел по-особому заявить о себе. Оставаясь воеводой в осажденном Киеве, он не только удерживал оборону блокированного города: его удачные вылазки наносили немалый урон силам гетмана Выговского, переметнувшегося во вражеский стан. Гибель армии Шереметева, главной опоры русских сил на Украине, поставила в безвыходное положение русские гарнизоны, базирующиеся в крупных украинских городах. Находившийся в плену, вконец деморализованный Шереметев под давлением своих тюремщиков направил Барятинскому распоряжение сдать Киев. На это последовал ответ, который вызвал восторженную реакцию во властных кругах: «Я повинуюсь указам царского величества, а не Шереметева; много в Москве Шереметевых». Фраза, исполненная патриотического пафоса, получила широкую огласку. Гарнизон Киева выстоял, несмотря на попытки поляков захватить город приступом, а затем длительной осадой.

И все же лавры национального героя, высокое место у престола Барятинскому обеспечили не ратные подвиги, а его роль в преодолении угрозы хаоса, нависшей над охваченным масштабным народным восстанием государством. Победное шествие Разина вверх по Волге, захват им важнейших центров жизнеобеспечения страны угрожали дестабилизацией в остальной Руси. Близ Симбирска войску под командованием Барятинского пришлось принять на себя натиск ударных сил разинцев, угрожавших двинуться к Москве. Переняв опыт мятежников, нанося внезапные войсковые удары с разных сторон, в решительный момент Барятинский предпринял скрытый маневр, вводящий противника в заблуждение. Растерянность, паника, угроза атаки регулярного войска опрокинули основные силы разинского войска, обратив их в бегство. Тем самым был нанесен невосполнимый урон как вере в неуязвимость крестьянского вожака (Разин был тяжело ранен), так и эффективности разинских рейдов. События под Симбирском внесли коренной перелом в прежде малопродуктивные действия регулярных войск власти против мятежников. Как утверждал впоследствии тот же Костомаров, «Барятинский под Симбирском спас русский престол».

В награду ему присвоили, наконец, боярский титул, но он сохранил нелюбовь к местничеству и был одним из тех, кто способствовал его отмене в 1682 году — его подпись первой поставлена под приговором Земского собора, закрепившим это решение. Вскоре Барятинский скончался; его потомки тоже посвятили себя военной карьере, дав державе немало генералов и даже фельдмаршалов. А вот имя самого Юрия Никитича, одного из лучших русских полководцев XVII века, оказалось забыто — в советское время его вспоминали только как кровавого усмирителя восстания Разина.

Князь Иван Андреевич Хованский (ок. 1610–1682) — по-своему характерная и противоречивая фигура царствования Алексея Михайловича. Родовитый (из древнего литовского рода Гедиминовичей), честолюбивый, амбициозный, напористый, он не мог не претендовать на видные места при власти. Хованский, вне зависимости от успехов или неудач, оставался в «обойме» царедворцев, всегда был востребован. Его полководческая деятельность отмечена рядом не только громких побед, но и поражений, итог которых ставил под угрозу безопасность столицы. Нехватку опыта, знаний, воспитания он пытался с лихвой возместить, бравируя своей родовитостью, сословным превосходством над остальными. В нем по-особому проявлялось одно из типичных ущербных свойств сословно-представительной системы власти, где талант и образованность не выступали главным мерилом достоинства личности, вовлеченной в государственное управление. Пренебрежительное отношение к людям, наделенным знаниями и талантом, было свойственно Хованскому на протяжении всей его карьеры. Особенности его натуры, характера проявляются на примере отношений с Ординым-Нащокиным, поскольку государево служение не раз сводило их вместе.

Сам князь при московском дворе был из тех, кто не желал почивать на лаврах предков, уступать дорогу к славе другим. Его неуемный темперамент и амбиции при недостатке ума озадачивали царя и ближнее окружение. Его бьющую через край энергию власть пыталась направить в сторону от столицы, туда, где бы он сильно не мешал, «не путал карты». Хованский, получивший прозвище «тараруй» (болтун, пустомеля), заслужил нелестную репутацию в правящей верхушке. В конце концов он заигрался в политические игры, в которых не разбирался, что и привело его на плаху.

Конфликт Ордина-Нащокина с князем Хованским рельефно обнажает природу противоречий во власти, их причины. Их противостояние было не столько вызвано столкновением разных по складу характеров, сколько обусловлено традициями, условностями, нравами того времени. Для недалекого умом, своенравного Хованского сословное превосходство было поводом считать свои решения и действия непогрешимыми. Он не желал воспринимать никакие доводы со стороны, отвергал то, что диктовалось насущной необходимостью и здравым смыслом. Князь «становился в позу», как только усматривал посягательство на свое право единоначалия. Никто не мог не только вмешиваться в его дела, но и что-либо советовать ему, а тем более требовать, что должно делать и как поступать.

Для Хованского «худородный» дворянин Ордин-Нащокин не то что «не указ», но попросту не существует. На разумные предложения Нащокина предпринять маневр войсками с целью подкрепить политические позиции русских на проходящих переговорах со шведами последовал отказ. Ослепленный злобой командующий войском и не думал признавать существо порожденных им самим проблем, для решения которых потребовался приезд из Москвы на Псковщину особой миссии. Начало переговоров со шведами было отложено на четыре месяца. Это был период, когда отношения двух государств были особенно осложнены, над ними довлело недавнее тяжелое наследие. Посольская делегация Швеции, прибывшая в 1654 году в Москву на переговоры с целью нормализовать двусторонние отношения, на последующие три года оказалась там под арестом на положении пленных, временами в полной изоляции. Тогда на прибалтийских землях возобновилась кровопролитная русско-шведская война, ход которой сказывался на содержании дипломатов, оказавшихся в заложниках.