– Иде ты в проруби затычку видал? – грустно спросил Осип. – Это прямо ад ледяной. Вот испытание-то Бог посылает, жарой и холодом… Стерпим-ли?

– Даеть Бог испытанию, даеть и силы терпеть! Мне бабушка так-то говорила. – сказал Акиндин, – Главно дело, душой не ослабнуть. Не отступиться.

– Да там, поди, и душа-то вся вымерзши…

– А вы, казаки, по старому, по прежнему налаживайтесь. – сказал Трофимыч. – Ты об страхе не думай, не заносись мыслями высоко, не унывай… Думай о малом. Вот сидишь в дозоре, молись да амуницию доглядай. Не тоскуй, гони худые мысли, что да как. Живи со дня на день. Вот кипяточку принесли, вот сухарика дали.. .Нам то много легче, чем пехоте, по мыслям-то, у нас – коники… Их-то боле себя жалко. Они и унывать не дают. А как начнешь об себе жалковать, да печалиться, так тебе и конец. ..А с коником то много как веселее. Иной раз, хоть и плачешь, как я по молодости, пра, с устатку плакал, и не во стыд сказать. Плакать-то плачешь, а коника чистишь. А он, бывалочи, губами меня тычет и слезы стирает… Прям, как дите дорогое…

Так и жили. И ежедневно растирая Шайтана соломенным жгутом, после чистки, Осип рассказывал ему и про Габрово, и про Шипку, и про Жулановку. И конь слушал, постепенно привыкая к русской речи, и, казалось, понимал все как человек.

Где наш Емелюшка, хуторец то мой? – спрашивал Осип. И конь фыркал, словно успокаивал,– Найдется, мол, человек – не иголка. Сыщется.

Сыскался. На запрос Бакланова, куда-то в тыл, в штаб, пришел ответ, что казак Телятов тяжело ранен, отправлен в тыл , а по излечению будет отчислен в Войско.

– Ну, и Слава Богу, – сказал Трофимыч, широко перекрестясь. – Отмучил Емельян службу, да еще и жив. Ну, и Слава, Тебе, Господи… Можить, и нам таковое счастье выпадет…

– Вон как! – подумал Осип. – Рвались на войну охотниками, а теперь вот за счастье раненым домой вернуться. Интересно человек устроен. Да и война круто мыслям поворот дает. Круто.

« В 24 пехотной дивизии за время двухмесячного «шипкинского сидения» полки потеряли (не считая убитых и раненых) Иркутский полк – 46,3 % личного состава. Енисейский полк – 65%, Красноярский полк – 59%. Дивизия была отведена в тыл для переформирования и до конца войны участия в боевых действиях не принимала.

За период обороны боевые потери составили 4 тысячи человек, а потери госпитализированными больными и обмороженными за то же время – около 11 тысяч человек.» Ц. И. Беляев. Русско-турецкая война. Стр-280.

Глава шестая. Бухарест. 12 ноября 1877 г.

1. Цветков –старший или, как называл его сын «Пахан», не имел с ним даже самого отдаленного сходства. Если бы Юлии Августовне показали его, где – нибудь на улице и сказали «Вот отец Александра!» – она бы не поверила. Пахан был кривоног, с изрядным брюшком, коротко остриженная голова его, будто прямо без шеи, вбитая в широченные плечи, едва доставала сыну до погона. Так что, когда, к удивлению Юлии Августовны, воспитанной совсем в другом духе, Цветков младший поцеловал отцу руку – ему пришлось наклоняться чуть не в пояс.

– Вот, – сказал, смущаясь, как мальчишка, есаул: – Вот.…Позволь, отец, представить тебе Юлию Августовну…

– Баронессу Юнгер фон Клюгенау! – простуженным голосом прокаркал Пахан. – Как же – с! Осведомлен – с! А я, изволите видеть, мадмуазель, смею рекомендоваться сотником Цветковым Акимом Абрамычем. Полета, как видите, невысокого! Извините, не графья –с… И не герои-с…

Пахан, забегал на своих коротеньких кривых ногах по гостиничному номеру, с убогой кроватью, перекошенным рукомойником и зеркалом таким мутным, что в нем ничего не отражалось. Цветков – младший отшатнулся как от пощечины, на побелевших скулах у него заходили желваки.

– Что? – раскорячился перед ним, выставив пузо и заложив короткие толстые руки за спину, отец:– Тон разговора моего вас, господин кавалер, не устраивает? Желаете от меня восторгов и оваций? Как же – с! Вы у нас герой – с! «Цвет империи Цветков» – извините за невольный каламбур! Крестов вон, вашему благородию, полную грудь наширяли – чистое кладбище! Из полка, без спросу моего, под пули! Под пулями – на рожон! Весь в дырках, но, по молитвам матери покойницы – жив! Дуракам, известно, везет! Достойные полегли, а дураки наград нахватали! Герои! Ну и что, ваше благородие, ваше, очень высоко залетевшее, благородие, взял Плевну? А? Какого ж ты хрена без родительского благословения туда попер? Последний в роду! Кормилец, так сказать! Эта Плевна, прах ее разнеси, отчина твоя? Юрт родовой? Кто тебя туда звал? Чего ты там позабыл? Ах, вы умные у нас очень стали – с! Отец всего-навсего сотник, а вы у нас, со вчерашнего дни, майоры. Произвели! Уж меня поздравляют все: «Такой сын, такой сын» – Балбес! Вот какой сын! Это все корпус твой кадетский, это все училище, чертово, юнкерское! Понадули вам в уши романтизму! Вот вы и рады башки свои дурацкие подставлять! Жил бы в хуторе – небось, на дурь времени бы не было! Ступай отсюда! – закричал он, багровея, – мне вот с барышней поговорить нужно.

Цветков прямой, словно кол проглотил, протопал на негнущихся ногах за дверь.

– А вы присаживайтесь, сделайте милость. – Придвинул Юлии стул сотник. – Разговор у нас будет неприятный. Я, вообще, человек неприятный! Но ведь он у меня один! Так что, извините, если что не так… Вы, как я догадываюсь – смолянка? Или домашнее воспитание изволите иметь: гувернантки, бонны,… пансион какой?

– Смолянка. – почему –то покраснев до корней волос и чувствуя закипающие слезы, ответила Юлия.

– И прекрасно! И замечательно! Даже гордиться можно! А сюда – то, как же?….

– Я состою в дружине сестер милосердия Святой Екатерины….

– А… так «баронесса – патронесса» вам родственницей доводится?

– Это моя тетя, – глотая ком в горле, прошептала Юлия Августовна.

– Да – с… Добровольно значит сюда! Охотницей… Дианой так сказать. Да – с. Высморкайтесь! –сказал он грубо. Я еще вам всех гадостей не наговорил, а вы уж в слезы. Не Диана вы! Это вот тут румынские баронессы – Дианы да Клеопатры.…А вы, значит, спасать христолюбивое воинство приехали.…Не одобряю, но понимаю. А тетю следовало бы посечь! Она вдова, ей позволительно, но девушку – то, молоденькую, что сюда тащить?…Война не игрушки!

– Простите, что я вас перебиваю, – сказала Юлия Августовна. – Я в госпитале с первого дня…

– Да я понимаю, понимаю….– сравнительно мирно сказал Цветков. – Здесь в Бухаресте. И на передовые позиции рветесь, а начальство вас не пускает? Ну, слава Богу, есть еще в Российской армии порядочные люди!

– Мы оказали помощь тысячам раненых…– в бессилии от того, что говорит какую – то нелепицу, комкая платок, выпалила Юлия Августовна.

– Да это мне известно –с. Потому и разговариваю с вами, что при всем моем неодобрении пребывания дам –с на войне –с, испытываю к вам род симпатии. Но ведь, голубушка моя, война – то не здесь! И вы на ней, как бы побывавши, так ее и не увидите! И, слава Богу! Вам еще замуж идти и детишек рожать! Вот о замужестве вашем, я и хотел бы поговорить.

Сотник, за неимением в номере второго стула, присел напротив Юлии Августовны на скрипучую кровать.

– Я не враг вам, вот уж совсем не враг, – сказал он вдруг неожиданно мягко.– И всякие чувства очень могу понимать. Я ведь – вдовец, и кроме этого балбеса, у меня ничего в жизни нет. Потому, мне судьба его не безразлична.

Не сиделось ему на кровати. Он опять вскочил и заходил, тяжело ступая по скрипучим половицам.

– Ваша пассия – мой сын, глуп по молодости и юнкерскому романтизму, потому испрашивая у меня благословения ни о вас, ни о себе не думает… Любовный угар – с. Лихорадка-с. Как бы это вам объяснить не обидно ?! Вот давеча мне сын руку поцеловал, а вы даже встрепенулись … Я же не священник.…А я ведь этому и значения не придаю, и я своему отцу руку целовал, пока он жив был, страстотерпец мой, … Принято у нас так. Так вот: то, что нам за обычай – вам в диковину. Потому, что мы, хоть по наружности и совсем русские люди, да казаки –то от казаков ведутся.… Сказано не зря! И что вы про нас знаете? Ну – ко?