ющий. Он хрипел и агонизировал. С ужасом я узнал в нем полковника Шлиттера…»
Есаул Цветков оторвался от письма, потому что в соседней палате застучали каблучки, стук которых, как ему казалось, он бы различил среди тысяч иных шагов.
«За сим прощаюсь, – торопливо написал он – Твой друг Сашка. В следующем письме продолжу. Мне и самому интересно, спокойно на бумаге изложить все что запомнилось, надеюсь и тебя это развлечет. Есаул Донского казачьего № 29 полка Александр Цветков. 15 октября 1877 г.Бухарест».
2.Торопливо спрятав письмо в тумбочку, есаул сначала лег на узкую больничную койку, но потом вскочил, накинул на плечи мундир, с новеньким румынским орденом «Виктория», наконец, не выдержал – поднялся и опираясь на костыли, подошел, не зная куда себя девать, проковылял, бухая ногой в гипсе, по совершенно пустой, палате к окну.
Осенникй день был солнечный, ясный, как называл такие дни отец Цветкова, начитавшийся Тютчева, «хрустальный». Александр, казалось бы, совсем не к месту вспомнил своего «пахана», с которым не виделся с начала войны, хотя и знал, что отец воюет где то рядом. Может быть, виною этого, промелькнувшего воспоминания, был сад за окном, в котором, белея повязками, прогуливались раненые офицеры. Так прежде, в отцовском доме, в хуторе, он смотрел из окна своего мезонина, как отец по утрам ходил по саду, с большими садовыми ножницами и постоянно что-то подправлял в кроне старых яблонь и груш. Сквозь рябь листвы светилась его белая рубаха…
– Здравствуйте, – услышал Цветков, и сколько не придумывал до того себе эффектную позу, поворачиваясь, растерялся, смешался и, заскользив, на одной ноге ляпнулся, грохоча костылями, на паркет. Готовый провалиться сквозь пол от смущения, он попытался вскочить, но проклятые костыли только мешали подняться.
– Боже мой! – ахнула Юленька. – Как вы неосторожны! Она бросилась помогать Цветкову.
– Да вот костыли, будь они не ладны!
– Вы не ушиблись? Это я виновата! Я испугала вас…
– Да меня, знаете ли, испугать трудно, – нес околесицу Цветков, купаясь в легком запахе духов и того особенного чистого дыхания, которое бывает только у русских девушек, выпускниц закрытых строгих пансионов…Не то мяты, не то яблок… Стыдясь своей слабости, он ухватился жилистыми ручищами за кровать и, наконец, поднялся, стараясь не опираться на руки юной сестры милосердия, уселся на подоконник. Юленька подала ему свалившийся с плеч мундир и заботливо поправила его на плечах есаула. Ее меленькие руки с коротко остриженными ноготками мелькнули перед лицом казака и он был готов расцеловать их, изнемогая от нежности.
– Вы не ушиблись? – повторила Юленька, глядя на него распахнутыми огромными серыми глазами.
– Да Бог с вами…
– Я вам журнал принесла. Тут про вас написано. Вот. –она развернула листы и Цветков сначала увидел свой дурацкий портрет в рамке из лавровых и дубовых листьев, а потом литографию, где узнал себя, в сидящем верхом на пушке, офицере с занесенной над головами турок чудовищной саблей.
– Вот. «Подвиг есаула Цветкова». – сказала Юленька, глядя на казака ,как на оживший памятник.
– Господи! Чушь какая! – краснея до корней волос, бормотал есаул выхватывая глазами отдельные фразу французского текста. «Герой, в одиночку ворвался в турецкий редут, разя врагов беспощадной сталью!» – Господи, да не в одиночку, два полка в атаку шло, да еще румыны…А это что ?
Под литографией было подписано «Последние минуты жизни храбреца, остававшегося верным присяге русскому императору!».
– Они, что думают, я – помер? Они что, с ума сбрендили 7! Вот это номер!
– Это ничего! Это бывает в журналистике. Не расстраивайтесь. Это значит, вы теперь долго-придолго жить станете!
– Ах, собаки! – закричал Цветков, – а попадет эта бумаженция в руки отцу моему, у него же сердце лопнет. А я жив – здоров.
– Но я же посылала телеграмму вашему батюшке, что у вас все хорошо. А этот журнал вы ему подарите при встрече!
– Чушь какая! – накручивая чуб, растерянно бормотал Цветков. – А изобразили то как! Бородища будто я из монастыря сбежал! И каскетка! Просто пуалю, просто «вив ля импер»…Ай да французы.
– Это румынский журнал.
– Еще не легче. Отродясь я каскетки не нашивал, не положена она казакам, я же не пехота, не артиллерия… Ну, понятно, «казак ля рус», тем более, как они считают, покойник! А на пушку, то на пушку чего я забрался? Я и на карачки то стать не мог! Ой! Простите, вырвалось невольно… Простите…
– Я знала, что вы герой, но я не знала какой ужас вы пережили! – глядя на Цветкова, как на икону, сказала Юленька.
– Юлия Августовна, голубушка моя, – запричитал есаул, – Да, не верьте вы этой статье ни единому слову! Тут все – вранье. «Храбрость русского офицера потрясла даже признанных румынских храбрецов» Ой, держите меня семеро! «Награжден высшей румынской наградой!» Это правда, но, ей Богу, не то смеяться, не то плакать…
– Но вы же первым ворвались в редут …
– Так – дурак! Юлия Августовна, – дурак! Отец узнает – меня нагайкой отхлещет…
– За что нагайкой то?
– А на кой ляд, извините, я – кавалерист, в пешем строю, с пехотой редут брать поперся? Непременно выдерет!
– Вы удивительный человек! Удивительный! – сказала девушка, накрывая его руку своей ладошкой…
И Цветков вдруг понял, что эта та самая минута, которую он ждал и о которой мечтал всю жизнь. И сейчас решается все его будущее и может быть само существование его, Цветкова, на этой планете.
– Юлия Августовна, – прошептал он, вдруг осипшим голосом, – мне кажется, что я не совсем Вам безразличен. Смею ли я, – Цветков попытался встать, но проклятая костяная нога только ерзала по паркету и гипс на ней уже совсем размялся и сыпал белую муку, – смею ли я просить, у Вашей тетушки, руки Вашей…
Юленька потупилась, но руку свою не убрала и только разглаживала нервно белый фартук на колене. Цветков, готов был разрыдаться от нежности, глядя на ее по-детски опущенную голову, сережку в маленьком розовом ухе, завитки волос и вдруг задрожавшие слезинки на опущенных ресницах.
– Да, – еле слышно ответила она.
Цветков накрыл ее руку, похожую на маленькую птицу, своей, как ему показалось громадной жилистой рукой…
– Саша! Александр! Цветков! Покойник!
Забухали в палате костыли, ввалилась толпа офицеров в халатах или в распахнутых мундирах. Впереди шествовал доктор Бибеско со, скромно белеюшем, офицерским Георгием на лацкане фрака. Вид у него был торжественный и какой-то оперный. Офицеры хохотали и размахивали румынским журналом.
– С возвращением из мертвых! – кричали офицеры. Увидев Юленьку, несколько поутихли.
– Ну, что вы, господа! – смутился Цветков,– Я уж эту чушь видел.
– А вот и не чушь! – сказал грузный лысый полковник с загипсованной рукой, которая торчала перед ним как у греческой статуи. Он воздел на нос пенсне, извлек откуда-то телеграмму и торжественно прочитал о том, что, награжденный орденом Владмира 2 степени с мечами и бантом есаул Донского №29 полка Александр Цветков, произведен в чин майора.
– Шампанского! – провозгласил доктор Бибеско. Возник чей – то денщик с ящиком, уставленном бутылками, и даже официант в белой куртке. Захлопали пробки. Зазвенели бокалы.
– Ты, Саша, писарей благодари! Писак! Бумагомарателей! Подвиги выдумывают они! Мы все тут пороха нюхнули и знаем, что в деле оно всегда не так, как в донесении…
– Потому, господа, как всегда: карают невиновных, награждают непричастных!
– Нет, господа! В данном случае, все по заслугам и по справедливости. Тут все, как говориться, на чистом сливочном масле, без подмесу..
– Но статья свою роль явила, и сделала нашего Александра популярным.
– Господа, – сказал тихий войсковой старшина. – Насколько я разбираюсь в геометрии, Александра следует поздравить не только с орденом и чином, но и с иной наградой. Или я совсем арифметики не знаю… Честное благородное слово!
– Да, – сказал Цветков, – выводя в круг офицеров смущенную Юленьку, – Да!
