Окна автомобиля плотно закрыты. Он думал, его не слышит никто. Никто и не слышал. Потрясенная Флора скорее по губам поняла, какое слово он выкрикнул, выстонал… Развернулась и уехала. Прочь! Сил нет на это смотреть.

У Флоры детей не было. По ней никто так плакать не станет.

Когда Майкл вернулся домой, было уже темно. Аксель все знал. Как собака узнала о смерти хозяйки, неизвестно. Пес не выл, не скрежетал лапами по полу, вообще никак не проявлял признаков жизни. Три дня в углу гостиной лежал живой собачий труп. Майкл подлил воды в собачью поилку. Аксель не шелохнулся. Майкл придвинул миску с собачьими сухарями ближе к морде. Аксель отвернулся.

«У животных интуиция развита лучше, чем у людей. Он знает, что это я во всем виноват, – подумал Майкл. – Раньше он меня любил, а теперь презирает».

В дверь позвонили. На пороге стояла тучная молодая женщина с дорожной сумкой через плечо. То ли неумытая, то ли заплаканная.

– Уже похоронили? – спросила женщина.

– Да, – ответил Майкл. – А вы кто?

– Можно я войду? Я из Монреаля трое суток автобусом до тебя добиралась.

– А вы кто?

Только сейчас Майкл заметил, что незнакомка говорит не по-английски, а по-русски. И он вслед за ней – тоже по-русски.

Мать заклинала его: «Stay away from Russians!» Он ее требование проигнорировал, и мать убили. Эта женщина – русская, наверняка она что-то знает. Иначе… Какая ей разница, уже похоронили или еще не похоронили?

Майкл молча посторонился, пропуская незнакомку в дом. Она вошла, кинула куртку на пол и, ни слова не говоря, скрылась в туалете вместе с дорожной сумкой. Как она узнала, где туалет? Обычно люди спрашивают где, путают дверь в бейсмент с дверью в туалет.

Пустила воду из крана на полную мощь. «Стены забрызгает, – подумал Майкл. – Мать бы этого не одобрила».

В туалете тетка просидела минут двадцать. Аксель поднялся, подошел к теткиной куртке, стал подробно нюхать. Когда непрошеная гостья вышла из уборной, громадный пес, мамин любимец и защитник, вяло, но приветливо замахал хвостом и, словно кошка, потерся головой о теткины ноги, лизнул ей руку. Майклу стало противно. Предатель Аксель. Бабник! Женский запах любит…

– Я тебе сейчас такое расскажу, что ты мне не сразу поверишь. Поэтому… пошли на кухню, ладно? Я надеялась на похороны успеть и прямо с автобуса – к тебе. Пожрать не успела.

Тетка вошла в кухню и стала там орудовать, не спрашивая ни разрешения, ни что где лежит.

Лысенкову из Москвы позвонил прямой и непосредственный начальник. Лысенков и сам собирался звонить и докладывать о случившемся, но его опередили. Это вроде как нехорошо. Ну, как вышло. Рассказал о встрече с кадыкастым хмырем в Монреале. Если б Майкл Чайка не стал чемпионом мира, если б во время его выступления не померла Нина Чайка, если б померла, но не на руках у Лысенкова, не о чем было бы и говорить! Но сложилось так, как сложилось. Теперь приходится и говорить, и слушать. Точнее, выслушивать, будто в чем-то виноват.

– Вообще, Коленька, резюмируя случившееся, хочу тебе сказать. – Начальник (именуемый в «нежных» лысенковских думах о нем «не посредственный», в комплиментарном раздельном написании) не был старше Лысенкова, но говорил ему по-отечески «ты» и охотно ругался матом. Это было в моде. Сейчас мата не было, Лысенков напрягся. – Вообще, Коленька, есть два принципа, которые очень помогают в жизни, – «не посредственный» издал странный поскуливающий звук, видимо зевнул, – не нервничать и не болтать.

– Так я же и не… – начал было Лысенков, но услышал в ответ легкий детский мат и обрадовался.

– К тебе ни малейших претензий. Все в порядке с тобой, понял?

– Понял.

Командировка в Канаду, долгожданная и сулившая море удовольствий, на деле обернулась сплошной нервотрепкой. Кроме естественного напряга с родным начальством, жить Лысенкову мешали неродные журналисты, то есть не российские, а всяческие иностранные. За последние два дня он дал шестнадцать интервью! Канадской полиции, слава богу, он не был интересен. Там все-таки профессионалы сидят, убийство от естественной смерти как-нибудь отличить способны. Зато для журналистов он, Лысенков, откровенная нажива, точнее, наживка. Сажай его на крючок, то есть в кадр или на газетную полосу, и ловись рыбка зрительского внимания, большая и маленькая. Вот он, человек, который последним видел Нину живой!

Все, баста, больше он ни одного интервью не даст. Шеф сказал, можно расслабиться, значит, можно расслабиться. Например, спуститься сейчас в гостиничный бар и элементарно надраться! Не до потери сознания, конечно, а слегка. Для здоровья и удовольствия.

Бар был темноват. Несколько пар по углам, в центре нешумная компания, типичный корпоратив. Официантка (темная мулатка, но не стройная, как в мечтах и в кино, а омерзительно жирная) принесла Лысенкову запрошенный коньяк. Не успел он допить микроскопической дозы – появились галлюцинации. «Может, здесь для быстроты процесса коньяк дустом разводят?» – Лысенков заметно повеселел. Он не мог оторвать глаз от девушки в темно-розовом платье, сидящей к нему спиной в компании корпоративщиков. Она ему кого-то отчаянно напоминала. А рядом с ней кто? Лысенков пригляделся внимательнее. Да это Canadian Skating Union гуляет, победу свою празднует! Баба в розовом – та самая, которую полицейский сразу же после него допрашивал. Точно!

Лысенков положил на стол двадцать пять долларов, встал и вышел из бара. Дополнительное общение с господами из Canadian Skating Union в его планы не входит. Спросят, почему его не было на похоронах Нины, вроде как он последний, кто видел ее живой, вроде как они хоть и бывшие, но соотечественники, вроде как Майклу Чайке соболезнования надо выразить… Как же, выразишь. Майкл считает Лысенкова убийцей матери, говорил об этом полицейским. Ах, как прав «не посредственный» – не нервничать и не болтать!

О домыслах Майкла знают в полиции. Чтоб об этом не разнюхали журналисты, чтоб не случилось информационного взрыва, самое надежное средство – исключить необязательное общение.

Уже несколько часов Майкл и Элайна сидели на кухне. Аксель лежал между ними, словно баловник-ребенок между родителями. Голова его покоилась под табуреткой Элайны, хвост дотягивался до стула Майкла. То и дело престарелый пес лизал руки Элайны. Лизнет как бы украдкой и счастливо зажмурится. Это Майкла бесило, но он терпел. В факте собачьего лобызания тоже содержалась какая-то информация.

Допустим… она не врет. Что это меняет? Майкл все равно как был, так и остается виноватым в смерти своей… в смерти Нины. Ведь он, можно сказать, насильно познакомил ее с Лысенковым! Она так этого не хотела! Она так ругала Майкла за это! А Майкл? Да не убить ли ему себя сейчас? Мать была в совершенно нормальном состоянии. Она схватилась за сердце только после того, как он ей нахамил. Потом Лариска его спровоцировала, предала… И случилось непоправимое: беспомощная и неспособная говорить Нина оказалась в руках Лысенкова!

Элайна смотрела на сына. Она могла бы смотреть на его лицо еще час, и два часа, и сто часов подряд. Никогда прежде у нее такой возможности не было, только в его раннем детстве, но тогда надо было за ним горшки выносить, попу ему мыть, с ложки его кормить. Этого от нее требовали все вокруг: от социальных работников до потрясенной Элайниным пофигизмом матери. А Элайне-то самой всего пятнадцать лет было! Только младенец уснет, она… шмыг и прочь из дома. Очень сильно погулять хотелось. Непреодолимо! Она в ту пору очень любила рассуждать о несправедливости. Почему мужчинам и женщинам за одно и то же разное наказание? Мужчинам ничего, а женщинам или рожать, или аборт делать. Тогда Майкл был ее позором и обузой, а сейчас… Сейчас она гордилась! Это ее сын – знаменитый и великий!