– Но у нас по-прежнему нет ничего, что мы могли бы предложить Королеве Теней в обмен на противоядие для Мекая, – с беспокойством напоминает Иден.

– Знаю, но я работаю над этим. – Я ободряюще толкаю ее в плечо. – А теперь нам надо поспать. Утром мы все будем мыслить яснее.

Все ворчат, но соглашаются, и мы идем в сторону гостевых покоев. Иден предлагает Хезер проводить ее в комнату, а я дергаю Хадсона за локоть.

– Подожди, – шепчу я и, обхватив руками его талию, крепко прижимаю его к себе.

Он приникает ко мне и бормочет:

– Само собой.

От него приятно пахнет теплой амброй и пряностями, и мне хочется одного – уткнуться лицом ему в грудь и остаться в его объятиях навсегда. Но я вспоминаю о лежащей на мне ответственности и отстраняюсь. И сразу же ощущаю холодок на коже, который стараюсь не замечать.

– В чем дело? – спрашиваю я, показав кивком на его телефон, который он все так же держит в руке.

Он кладет его в карман и улыбается легкой улыбкой, которая не доходит до глаз.

– Пустяки, тебе не о чем беспокоиться.

Но он говорит это так, что я немного беспокоюсь. Я хочу сказать, что нельзя разделить то, что беспокоит его, и то что беспокоит меня – что мы делим все, – но он быстро добавляет:

– К тому же разве тебе сейчас не надо думать о том, как уговорить одну бывшую королеву вампиров помочь нам подкупить женщину, которую она, возможно, ненавидит даже больше, чем свою сестру?

Я вздыхаю, потому что в этом он прав, хотя мне бы хотелось, чтобы это было не так.

– Да, так оно и есть.

Но мне все равно не нравится, что у него есть от меня какие-то секреты. Я беру его за руку, он сжимает мою ладонь, и я чувствую, как его прикосновение словно электризует меня и прогоняет пробравший меня холод.

– Это странно, но я никогда не думаю о Кровопускательнице как о королеве вампиров, – говорю я, изображая руками кавычки, хотя напоминание об этом есть в самом ее прозвище. Хадсон нежно убирает с моего лба кудряшки и заправляет их мне за ухо.

– Она офигенная. – На сей раз улыбка доходит до его глаз. – Как и ее внучка.

Я закатываю глаза.

– Во мне нет ничего офигенного.

– Да ну? Ты первая настоящая королева горгулий. Какое-то время Кровопускательница тоже носила этот титул, но только потому, что она была женой короля. А мы знаем, как королевские особы относятся к вопросам кровных уз.

Я прикусываю губу, точно не зная, как я отношусь к тому, что я первая королева горгулий, которая является горгульей. И бросаю на него выразительный взгляд.

– Ты просто пытаешься отвлечь меня от вопросов о твоем телефоне. Но мы к этому еще вернемся. – Доведя это до его сведения, я запускаю руку в волосы. – Но ты прав. Мне надо придумать, как уговорить мою упрямую бабушку помочь нам – если она может это сделать.

– Она может нам помочь, – говорит Хадсон. – Я еще никогда не видел, чтобы, рассказывая историю, кто-нибудь так отчаянно тянул резину, как это делал Джикан, – а ведь я жил с Сайрусом.

– Значит, ты тоже заметил, что он тянул время? – спрашиваю я, но это риторический вопрос. Хадсон подмечает все.

– Я не знаю, потому ли он тянул время, что ему больше нечего было сказать, или потому, что он не хотел говорить это сам. – Он отпускает мою руку и сжимает мои плечи. – Мне надо найти брата, чтобы удостовериться, что мысли о том голубе больше не напрягают его. А ты хочешь поговорить со своей бабушкой сейчас или утром?

– Сейчас, – твердо отвечаю я, заслужив быстрый поцелуй. Мне нравится, что он дал мне выбор, возможность отложить это в дело долгий ящик, как я порой поступаю. Но ведь речь идет о жизни Мекая.

У меня нет выбора. Мне надо поговорить с Кровопускательницей прямо сейчас, независимо от того, готова она к этому или нет.

Я быстро добираюсь до покоев бабушки и дедушки и негромко стучусь в огромные двустворчатые двери. Не потому, что надеюсь, что она мне не ответит, а потому, что она вампирша, как мне только что напомнил Хадсон, – так что лучше не подкрадываться к ней.

Двери открываются, и на пороге появляется Кровопускательница. Она все еще одета в красную тунику, но свой красный тюрбан она сменила на золотистый, и теперь ее волосы струятся из-под него, падая ниже ее узких плеч.

– Долго же ты тянула, – говорит она, надменно вскинув бровь. – Надо полагать, ты миловалась со своей парой вместо того, чтобы заняться делом.

Я тоже поднимаю бровь.

– Ты что, завидуешь?

Она вздергивает подбородок, но я слышу смешок Алистера. Он подходит к ней сзади, обхватывает ее талию и, наклонившись, целует ее в щеку.

– Не приставай к ней с упреками, дорогая. Ведь мы с тобой тоже были молоды и влюблены.

– Мы и сейчас молоды, – резко отвечает она, но в ее голосе нет злости.

– Да, ты и вправду молода, дорогая, – соглашается он с веселыми искорками в глазах, и я вижу, что они часто спорят на эту тему. – Что же до меня, то я стар, как камень, и мне нужно рано ложиться спать. Так что позвольте мне удалиться и дать вам время поболтать, чтобы потом мы все смогли лечь спать.

Она фыркает, но отходит в сторону.

– Скоро я вернусь, Грейс, чтобы пожелать тебе спокойной ночи.

– Хорошо, – отвечаю я, но он уже успел дойти до середины коридора.

Кровопускательница, взмахнув рукой, проводит меня в гостиную своих покоев и тихо бормочет:

– Он тоже все еще очень молод.

Что-то в ее тоне заставляет меня насторожиться и всмотреться в ее гладкое лицо. Вспомнив наш сегодняшний разговор о смертных и бессмертных, я спрашиваю:

– Ты переживешь дедушку?

Я не знаю, сколько живут горгульи, хотя мне казалось, что очень долго. Но теперь я вдруг осознаю, что не до конца в этом уверена и что мне надо изучить этот вопрос.

– Горгульи живут очень долго, – отвечает она, затем тихо добавляет: – Но не столько, сколько вампиры. И не столько, сколько боги.

У меня обрывается сердце. Она переживет свою пару, моего деда, и от печали ее зеленые глаза темнеют.

– Мне так жаль, бабушка, – выдавливаю из себя я. Затем заставляю себя спросить: – Я полубожество. Значит ли это, что я тоже бессмертна?

– Да, Грейс. Ты и Хадсон будете сопряжены вечно.

Мгновение я пытаюсь представить себе вечность, но не могу ее постичь.

А затем до меня доходит, что Хадсон не знал, что я полубожество, когда влюбился в меня и стал моей парой. Кстати, и Джексон тоже. Меня охватывают изумление и боль. Неужели оба этих замечательных парня, когда узы сопряжения связали меня сначала с одним из них, а потом с другим, влюблялись в меня, зная, что после моей смерти их ждет вечная печаль?

Такая же печаль, какая ждет мою бабушку.

Кровопускательница не склонна открыто проявлять свои чувства, но я не могу сдержаться, крепко обнимаю ее и говорю:

– Мне так жаль, бабушка.

Она обнимает меня на секунду, может быть, на две, но затем отстраняется и, заморгав, показывает на затейливо украшенный шахматный столик, за которым стоят два синих стула.

– Пойдем, Грейс. Давай сыграем, хорошо?

– Конечно, – отвечаю я, обрадовавшись смене темы и подойдя к шахматной доске.

Кровопускательница на миг замирает, но быстро собирается и садится на стул. Я сажусь напротив и смотрю, как она берет короля, ставит его на место, а затем расставляет и другие фигуры.

Когда наши взгляды встречаются, я невольно думаю, что это будет нечто куда большее, чем простая игра в шахматы. И хотя я совсем не готова мериться интеллектом с моей бабушкой – да и кто может быть к этому готов, – выбора у меня нет. Мне нужны ответы, и если их можно получить только от нее, то так тому и быть.

Сделав глубокий вдох, я начинаю расставлять фигуры.

– Ты играешь белыми, – говорит она после того, как мы обе заканчиваем расставлять фигуры. – Так что первый ход за тобой.

Я несколько секунд смотрю на доску, прикидывая, как мне начать. Вообще-то шахматы – это не моя игра, но я достаточно наблюдала за тем, как в нее играл Хадсон, так что в моем мозгу крутится несколько вариантов первого хода. В конце концов я берусь за мраморную пешку, стоящую перед моим королем, и двигаю ее на две клетки. Это ход, который много раз использовал мой отец, играя с отцом Хезер, так что я уверена, что не села в лужу.