— Мама плисла! — с радостным криком я вихрем несусь в родные объятья. И тону, тону, тону в уютном безопасном тепле ее рук…

Бум-бум-бум… Что это? Любопытными глазенками выглядываю из-под маминой руки. На маленькой скамеечке, где мы одеваемся и обуваемся, сидит страшный дядька в каких-то цветных лохмотьях и колотит человеческой костью в огромный бубен. Бум-бум-бум… Я откуда-то знаю, что дядьку зовут Мункэ-тэнгри и что ничего плохого он мне не сделает. Но он страшный, и я машу на него рукой:

— Уходи!

Его фигура искажается, расплывается, истончается и исчезает едва заметной дымкой.

Картинка меняется.

Я в первый раз иду в школу. Блестящие черные туфли, темно-синий костюм-тройка с клетчатой жилеткой. Она мне особо нравится. И еще галстук. Самый настоящий! Как у взрослых. В одной руке сжимаю букет белых цветов. Я не знаю, как они называются. Мама говорила, но я не запомнил. Вторая рука, с потной от волнения ладошкой держится за мамину руку. Надежную и успокаивающую. Мне волнительно и страшно. Школа! Это что-то новое, неизведанное, интересное. Сердце готово выпрыгнуть из груди. Если бы не мама, я бы, наверное, малодушно развернулся и убежал домой. Хотя, нет! Не убежал бы. Стыдно! Вон сколько ребят идет вместе с нами. Красивые нарядные девочки с огромными бантами, мальчики в костюмах, как у меня. Они же не боятся. И я не буду!

И вот мы с классом стоим и слушаем директора. В стороне, поодаль от строя учеников родители первоклашек. Нахожу глазами мамочку. Она плачет? Почему? Сегодня же такой важный и чудесный день! И совсем, оказывается, в школе не страшно. Такие же ребята, как в садике. Даже Колька со Светкой из моей группы тут. Стоят рядом со мной. И Виталька с Яриком. Но они в «Б», а мы в «А». Жалко. Было бы здорово, если бы мы все были в одном классе! Ну, что ты плачешь, мамочка? Не плачь, не надо! Играет гимн, в который вдруг вплетается раскатистое: «Бум-бум-бум…» И рядом с директором появляется Мункэ-тэнгри. Старик крутится вокруг учителей, выкрикивая непонятные гортанные фразы. От его фигуры тянет сладковатым запахом дыма и прокисшего молока.

— Уходи! — я снова машу на него рукой, и он, скорчив недовольную рожу, исчезает.

Быстро-быстро мелькают кадры. Учеба, драка после уроков, посиделки с друзьями на нашей скамейке у детской площадки, Маринка. Да, та самая Маринка, которую я забыл и никак не мог вспомнить. Мы, оказывается, целовались. В пятом классе. По-детски, в щечку. Как же это было волнительно. И почему я все забыл⁈ Хотя, знаю почему. Воспоминания, это всегда больно.

Я в первый раз поругался с мамой. Нет, мы скандалили и раньше. Вернее она на меня, бывало, ругалась. За шалости, за несделанные домашние задания, за разбросанные вещи. Я, конечно, огрызался. Не сильно, просто, из чувства противоречия. А тут поругался я. Сильно. До истерики. Из-за телефона. Ну как она не поймет⁈ Мне нужен смартфон, а не это древнее кнопочное непонятно что! У нас в классе уже у всех смартфоны. Один я, как лох! Хлопнув дверью, закрылся у себя в комнате. Сам не заметил, как уснул. А ночью, поднявшись в туалет, увидел на кухне свет. Мама сидела за столом. Красные глаза невидяще застыли на одной точке. Осунувшееся от недосыпа и усталости лицо. Темные круги глазниц. И морщины… Сердце резанула стыдом и болью. Мы просидели, обнявшись, до самого утра, хорошо, что впереди были выходные. А потом, выспавшись, пошли гулять на набережную, как когда-то в детстве. А там, среди парковой зелени опять он: «Бум-бум-бум…» Да и демоны с ним, пусть колотит, если хочет.

Рокот бубна становится громче, сливаясь в пробирающий до самой печенки гул. Зубы шамана скалятся в яростной усмешке. Вокруг него пляшут языки пламени, вместо дыма к небу взлетают искрящиеся кристаллики льда. Выбивающий дыхание ветер то ледяной, как космос, то испепеляющий, как плазма звезды, заворачиваясь в воронку торнадо, рвет мироздание. В этом вихре мелькают знакомые лица. Старая Карка, мой заместитель Кейл, король Ласко, рабовладелец — хозяин из первого перерождения, отец и сын Угрюмовы, погибшие гвардейцы Бежецких, старый вор — учивший меня ножевому бою, еще один учитель, только музыки. Жанет… Любимая, проносясь мимо, тянет ко мне руки. Я хочу вскочить, бросится к ней, но тело не слушается. Долго провожаю глазами растаявший в жестокой круговерти родной силуэт. И снова лица-лица-лица. Они смотрят на меня. Кто-то с равнодушием, кто-то с ненавистью, кто-то с любовью… И исчезают, унесенные безумным потоком.

Но есть в этой вакханалии разгулявшихся высших сил спокойный уголок. Старенький, шатающийся кухонный стол. За ним сидит мама. Перед ней фотография в рамочке. Я не вижу, что на ней изображено, но знаю точно, что это моя фотография. Школьная. Сделанная после девятого класса. Я даже знаю, что ее по диагонали в уголке пересекает черная ленточка. Рядом, воткнутая в рюмку с солью, горит церковная свеча. Мама сухими, пустыми, безжизненными глазами смотрит на мое изображение. Я хочу закричать ей, позвать, но слова застревают в пересохшем горле. Мама, мамочка! Я здесь! Я живой! Ну, посмотри же сюда! Бесполезно! Перевожу злой взгляд на шамана, его глаза закрыты, зубы все так же оскалены. Так бы и дал по ним кулаком! Морщинистые руки с бубном и колотушкой порхают, будто крылья птицы, выбивая отдающуюся болью в голове дробь. Рядом стоит и с любопытством разглядывает меня Хель. Обжигаю ее полыхающим ненавистью взглядом. Это для местных она Богиня, а для меня обычное метафизическое явление, благодаря силе веры, принявшее образ человека. И ложил я на их игры болт с проворотом. Или клал? Чушь! Какая чушь лезет в затуманенную болью и опостылевшим грохотом бубна голову.

— Сделай что-нибудь! — кричу я Хель. Но она лишь отрицательно качает головой, разведя руками. Ну, да. Что она может сделать? Она принадлежит Миргарду, а тут играют силы Мироздания. Несоизмеримо. Ярость и ненависть уходят. Киваю повелительнице мертвых на шамана: — Хоть колотушку у него забери. Надоел. Голова болит, — та смотрит на меня, на Мункэ и с детской шаловливой улыбкой выхватывает из рук шамана колотушку. Тот открывает глаза и с удивлением смотрит на пустую руку. В его взгляде появляется понимание и страх. Вскочив, старик в ужасе убегает в темно-серую пелену, колышущуюся у него за спиной. Хель, игриво подмигнув, скрывается там же. Прям, душка, а не Богиня Смерти. С их уходом утихает безумный ветер. Наступают тишина и покой.

Перевожу взгляд на маму. Она все так же сидит в пустоте с невидящим взглядом.

— Мама, — все-таки удается выдохнуть мне. Тихо! Слишком тихо! Она не услышит! Но нет… Худенькие плечи, затянутые полинявшей вязаной кофточкой, вздрагивают, она поднимает глаза. Неверие, радость, боль и снова радость… — Я живой… — голоса нет. Совсем нет. Но, кажется, она поняла. Ее лицо освещается давно забытой улыбкой, морщины разглаживаются. Мама кивает и тянет ко мне руку. Протягиваю свою в ответ. Но между нами пробегает какая-то рябь, и мы становимся дальше, дальше и дальше, пока не теряем друг друга из вида. Но почему-то нет боли расставания. Лишь легкое сожаление и тепло ее рук на щеках. Я снова засыпаю. С детской улыбкой на губах. Как не засыпал давно. Никогда…

Очнувшись не сразу сообразил, где я. Прокопченный войлок над головой, по стенам развешаны пучки сухих трав, кое-как сплетенные из волос куклы, хвосты и лапы животных, амулеты, обереги и еще что-то непонятное, чему я не нашел ни объяснения, ни применения. Я что у шамана в юрте? При воспоминании о Мункэ-тэнгри меня передернуло. Он мне и в бреду надоел. Но поговорить со старым шаманом придется. Есть к нему вопросы. И самый главный, что это было⁈

Насколько я знаю, во время своих камланий шаманы напрямую обращаются к эгрегору планеты, черпая оттуда силы, знания, образы. Потому-то шаманы и не могут считаться магами. Они не работают с маной. Они работают с ментальным полем. Своего племени или группы племен, планеты, вполне возможно, если шаман очень силен, с полем Галактики или Вселенной, но я про таких не слышал. Просто знаю, что теоретически это возможно. Мункэ-тэнгри достаточно силен, но не до такой степени. А здесь, находясь на грани, я четко ощущал дыхание самого Мироздания. Причем, я уверен, что находились мы в точке сопряжения Миров. И это тоже странно.