– Я всё, – возвестила она весело.

Конечно, ей весело будет, раз Вадим её не донимал сегодня. Может, совсем повеселеет да задания все хорошо выполнит, пока он без чувств валяться будет. Повезло же девице этой.

– Подмети теперь, что насорила, а лучше всю обеденную прибери, – скомандовала Тихомира и выглянула в окно. – А там и сказку пора бы послушать.

– А я прогуляюсь схожу, – Вадим и в этот раз не захотел слушать, что Тихомира будет Миле рассказывать.

– До темноты возвращайся, – сказала Тихомира, но могла бы и не напоминать.

Вадим вышел на улицу, где вечерний воздух был уже немного прохладнее дневного летнего зноя, но всё ещё недостаточно холоден. Он сунул руки в карманы и отправился к реке. Наверняка в деревне сейчас гуляния большие начнутся, девчонки побегут на речку купаться да венки по воде пускать, потом компаниями весёлыми разбредутся, будут песни петь, веселиться, играть, а те, кто постарше, найдут занятия поинтереснее. Для Вадима всё это уже глупостью казалось – ни вкусная еда, ни девицы, ни алкоголь его уже не привлекали в этом празднике. Для него Иван Купала был наполнен болью, сомнениями и чередой кошмаров. Он вышел к реке и остановился у берега, поднял пару камней и запустил, пытаясь добросить до противоположного берега. Солнце медленно, но верно садилось. В какой-то момент Вадиму даже захотел, чтобы мавка к нему вылезла, хоть с ней бы поговорил о чём-нибудь, да только в эту ночь она уплывала вверх по реке, надеясь себе какого-нибудь подвыпившего молодца заманить да полакомиться. В эту ночь было проще всего так сделать. Всем сегодня весело будет, кроме Вадима.

Вернулся он к дому только тогда, когда был уверен, что Милы там больше нет. Тихомира ждала его у порога, расхаживая из стороны в сторону. Беспокоилась, что он сбежит? Некуда ему. Знает же.

– Готов? – задала она очевидный вопрос.

– Нет, – просто ответил он.

– Я подогрею зелье, а ты дождись, пока папоротник зацветёт, – Тихомира вздохнула. – Знаешь, что делать, в общем…

Она ушла в дом, оставив его одного на улице. Вадим не торопился, потому как папоротник своими руками три года назад сажал, так что далеко уходить и не надо было. Оставалось лишь дождаться, когда он зацветёт. Вадим зашёл за дом и уселся перед кустом, принявшись сверлить его взглядом. Он вспомнил поверья, что если папоротник цветущий найти, то можно любое желание исполнить, да только никто не знал, что на самом деле не так-то просто заставить папоротник цвести. Вадим сам его всю весну подкармливал специальным отваром магическим. Вскоре солнце совсем ушло, а на небо вышла луна, точнее месяц. Вадим поднялся на ноги, заметив, как небольшой бутон выглянул из-за листьев и начал набухать. Сорвать цветок должен был именно Вадим, чтобы зелье на него подействовало. В деревне верили, что нужно руку поранить, да сорвать цветок, чтобы мудрость невиданную обрести, но Тихомира объяснила Вадиму, что глупости это всё. Папоротник крови не любит, а потому убьёт того, кто на него эту кровь пролил, за семь дней всего. И нет спасения от этой смерти никакой. Впрочем, и найти цветок папоротника так просто не выйдет, но немало ведьм уже обжигались на этом поверье. Вадим наблюдал за тем, как бутон лопается, выпуская наружу огненно-рыжие острые лепестки, а в центре красовалась ярко-красная ягода. Как только цветок распустился, Вадим протянул руку и резко сорвал, чтобы не вырвать папоротник с корнем, а оборвать крепкий стебель цветка. Ножом срезать его было нельзя. Вадим слегка сжал цветок в ладони и отправился в дом. Цветок излучал лёгкое желтоватое свечение.

Как только Вадим вошёл в тёмную комнату, Тихомира тут же отошла от горшочка с зельем, которое тихо побулькивало на костерке из чёрного пламени. Вадим сжал цветок в кулак, слегка перетёр и бросил в котелок, отчего коричневатое противное варево приобрело приятный золотистый оттенок, но пахнуть лучше не стало. Тихомира принялась перемешивать и нашёптывать заклинание. Вадим не мешал, наблюдая за каждым движением ведьмы, которые теперь было видно от свечения варева. Два раза по часовой стрелке, один против – и так семь раз. После этого Тихомира остановилась и погасила огонь, но свечение папоротника не иссякало даже внутри зелья. Разговаривать сейчас было нельзя, так что оба молчали. Зелье быстро остыло, превратившись в густую красновато-бурую жижу, и перестало светиться. Это значило, что теперь его можно пить. Не хотелось. Так как Вадим теперь ничего не видел, Тихомира сама зачерпнула зелье и вложила кружку в руку Вадима. Он зажал нос, предпочитая выпить противное варево залпом. Хоть оно и остыло, а всё равно стало горячо, и с каждой секундой становилось всё жарче, а боль нарастала. Вадим стиснул зубы, отступив на шаг назад, но уткнулся в стену, по которой и сполз на пол. Он и так не видел ничего вокруг, а всё равно зажмурился от боли и принялся покорно её терпеть. Каждый год повторялось одно и тоже, и в этот раз Тихомира присела с ним рядом, поглаживая по плечу, будто её действия могли успокоить боль. Вадим никогда не помнил, в какой момент сознание покидало его, вот и в этот раз не успел понять. Однако боль продолжал чувствовать, она оставалась с ним, мучила и будто бы пожирала изнутри, разливаясь огнём по венам. Такое состояние по ощущениям длилось вечность, в которой Вадим мечтал только о том, чтобы это быстрее закончилось. Пускай бы даже его смертью.

Вадим стоял посреди тёмного леса. Этот лес был ему точно не знаком, по крайней мере сейчас он не мог понять, где именно он находится. Тело нещадно жгло изнутри, а голова раскалывалась. Было так плохо, что хотелось закричать, но Вадим терпел. Он осматривался по сторонам, потому что нечто толкало его выбрать путь. Он поворачивал голову, перед глазами всё расплывалось, а полутьма делала окружение абсолютно одинаковым. Вадим тяжело дышал от боли и жара, хотелось просто прилечь на прохладный мох и умереть, но тело его не послушалось, ноги сами шагнули вперёд. Он, пошатываясь, продирался сквозь чащу, пока жара усиливалась, а впереди стало виднеться зарево. Вадим уже было решил, что это солнце встаёт, но жар полыхнул в лицо, облизал его тело, давая понять, что это совсем не солнце. Лес впереди горел. Вадим остановился, уставившись на то, как огонь пожирает исполинские деревья, которые скрипят так, будто кричат от боли. Вот одно из деревьев наклонилось и рухнуло неподалёку от него, осыпав искрами, прожигая рубаху. Вадим спешно сбил с себя тлеющие угли. Он развернулся с желанием как можно скорее сбежать, но оказалось, что лес теперь горел везде. Пламя взвивалось и ревело, деревья трещали, скрипели и падали, осыпая всё вокруг яркими искрами. Вадиму стало сложно дышать – каждый вдох обжигал. Он крутился, пытаясь найти хотя бы небольшой выход из своего положения, но огонь бушевал сплошной стеной, грозясь вот-вот пожрать и самого Вадима. Головная боль усилилась, заставив Вадима зажмуриться.

– Вади-и-и-им, – позвал его какой-то голос.

Как можно было сквозь весь этот окружающий шум вообще что-то расслышать? В ушах звенело.

– Вади-и-и-им, – но голосок пробивался сильнее, звуча будто бы где-то рядом.

Вадим заставил себя распахнуть глаза. Теперь он стоял посреди пепелища. Поваленные деревья тлели, вокруг летал пепел, а ветер изредка раздувал оставшиеся угли докрасна, но гореть уже было нечему.

– Вадим! – тонкий девчачий голосок заставил его обернуться.

Он бы вскрикнул, но ему перехватило дыхание. Перед ним стояла Есения. Платье порвано, левая рука сильно обгорела, половина лица покрыто струпьями и кровью, нога неестественно выгнута, и из неё белела кость.

– Вадим, почему ты не пришёл? – всхлипнула Есения.

Не пришёл? Куда? Что случилось? Он хотел задать хоть один вопрос, но все они просто застряли в горле.

– Вадим, я же звала тебя! – Есения принялась утирать слёзы. – Почему ты не пришёл? Я хотела, чтобы ты мне помог! А ты что сделал?

Но он ничего не сделал! Не может же он быть виноватым в этом? Он ведь никогда Есении в помощи не отказывал!