Любопытно, что эта точка зрения развивалась одновременно с идеями о куртуазной любви, которые показывали женщин существами более возвышенными и духовными, более утонченными и менее грубыми, чем мужчины. Двойственность представлений о женщинах сохранилась и в XX веке. Не так давно иррациональность обоих взглядов была наконец признана: к женщинам следует относиться не лучше и не хуже, чем к мужчинам. Если бы не было преувеличенного презрения к женской морали и, возможно, преувеличенного уважения к ее магическим способностям, то бремя обвинения в ведовстве, возможно, не пало бы на женский пол.

К оборотничеству и ночным полетам схоласты подходили так же традиционно, как и к ритуальному соитию. Демоны могут использовать природные силы, чтобы вызвать определенные чудесные процессы, или они могут вводить в заблуждение людей, совершая перед их глазами мнимые чудеса, но на самом деле они не могут менять облик. Демоны могут перемещать людей по воздуху, но очень редко и только по велению Бога. Самым значительным библейским обоснованием этой веры была история о том, как дьявол поднял Иисуса на высокую гору во время искушения в пустыне. Однако, как утверждает Хопкинс, нет никакой реальной связи между идеей восхи́щения[263] и полетом ведьм. Схоласты вовсе не были новаторами в этом вопросе: все они, включая Александра Гэльского, Фому Аквинского и Иоанна Фрайбургского, придерживались Canon Episcopi и утверждали, что ночные полеты с Дианой – иллюзия[264].

Двумя схоластами, оказавшими наибольшее влияние на развитие феномена ведовства, были Фома Аквинский и Гильом Овернский – Фома Аквинский из-за своего авторитета, а Гильом потому, что он больше остальных занимался этими проблемами[265]. Ночные полеты реальны, утверждал Гильом, но они совершаются не людьми, а демонами. Их называют «повелительницами ночи» или «геллекинами», и возглавляет их Абунданция или Сатия. Они летают по воздуху, проникают в погреба, где едят и пьют приготовленные для них угощения, а взамен приносят процветание в дом. Другим демонам Бог попускает убивать детей, чтобы наказать их родителей. Эти стриги или ламии едят детей, которых они похищают; но они тоже демоны, а не женщины, как полагают некоторые люди. Есть те, кто прибегает к помощи демонов, совершая магические ритуалы, и, следовательно, они виновны в заключении договора с этими демонами и поклонении им. В худшем случае ритуалы проводятся в пещерах, где они поклоняются Люциферу, принявшему облик черной кошки или жабы. В знак поклонения они целуют зад кошки или рот жабы[266].

Как и у большинства схоластов, взгляды Фомы Аквинского на магию, ересь и демонологию во многом следовали августиновской традиции и совершенно не затрагивали представлений о ведовстве, содержащихся в народной литературе. Те, кто пытается возложить на Фому ответственность за охоту на ведьм, игнорируют этот факт и не учитывают, что его влияние при жизни и в течение почти двух следующих веков было ограниченным. В середине XV века он наконец стал авторитетной фигурой, но к тому времени одержимость ведьмами была в самом разгаре. Католические охотники на ведьм XV и более поздних веков действительно черпали обоснование своей деятельности в трудах Фомы, но это было естественно, учитывая тот факт, что они использовали в своих интересах все, что только могли найти у почитаемых богословов, и подливали масло в огонь.

Фома Аквинский придерживался традиционной точки зрения, согласно которой демоны действуют исключительно по велению Божьему. Люди, практиковавшие магию, действительно заключали, по мнению Фомы, негласный договор с Сатаной, но он скептически относился к идее о том, что кто-либо когда-либо заключал гласный договор. Как и все остальные, он верил в реальность малефициума, но ни в коей мере не отступал от скептицизма Canon Episcopi и настаивал на том, что ночной полет был иллюзией. Он верил в инкубов: демонов он считал разумными субстанциями, обитающими в воздухе, и им было позволено Богом принимать телесные формы и совершать половые акты. Однако это не имеет ничего общего с описаниями оргий еретиков и тем более с ритуальными совокуплениями на шабаше. По этим четырем важнейшим пунктам – пакту, полетам, малефициуму и ритуальным сношениям – великого схоласта ни в коей мере нельзя считать ответственным за формирование элементов, которые впоследствии составят классический образ ведьмы. Фому Аквинского можно было бы обвинить только в том, что аристотелевская система, которой он придерживался, способствовала безумному увлечению ведьмами.

Начиная с XI и до середины XIII века самым сильным побудительным мотивом для преследования ведьм стала народная истерия, которая выражалась как во влиянии на законы, так и в насилии, творимом за рамками закона. Ненависть к инакомыслящим и неверным, которая привела к крестовым походам и погромам, привела также к линчеванию предполагаемых ведьм, и нет никаких свидетельств, что в Средние века народ противился линчеваниям или судебным процессам над ведьмами[267].

Под давлением народа и в связи с возрождением римского права судебные разбирательства против еретиков, колдунов и ведьм становились все более суровыми. Эта суровость и непреклонность, в свою очередь, еще прочнее закрепила общий образ ведьмы, так что ужесточение законов и массовая истерия подпитывали друг друга. До XIII века умеренность в судебном преследовании инакомыслящих была правилом, поэтому в 1080 году папа Григорий VII мог написать королю Дании Харальду, чтобы тот остерегался обвинять несчастных женщин в болезнях, морозах и других неблагоприятных явлениях[268].

В XI и в большей степени в XII веке наказания и судебные процессы со стороны как светских, так и религиозных судов стали более жестокими. С богословской точки зрения позиция инакомыслящих была шаткой. По мнению большинства средневековых богословов, никакого незаконного насилия над евреями, неверными и еретиками, преданными мечу по приказу Церкви, не совершалось: у этих людей не было никаких прав, которые можно было бы нарушить. Хотя богословы признавали, что все люди созданы по образу Божьему и даже что Иисус умер за всех людей, неверные в силу своего преднамеренного выбора отсекали себя от рода человеческого. Святой Августин считал, что человек не имеет права на инакомыслие. Он и его последователи настаивали на том, что заблудшие не имеют прав и что незнание закона Божьего не является оправданием[269]. Святой Фома Аквинский в какой-то момент склонялся в сторону права человека поступать по совести, но затем все же продолжил утверждать, что ересь есть грех, потому что такая степень невежества должна быть результатом преступной небрежности. Настойчивость Абеляра в отношении абсолютного права человека на свободу совести была почти уникальной в средневековой моральной философии.

Наиболее распространенным оправданием применения Церковью силы, особенно близким духу Средневековья, был аргумент о том, что законно принуждать к спасению тех, кто в противном случае отверг бы его. Отрывок из Евангелия от Луки 14:17–24 – «…и убеди придти[270], чтобы наполнился дом мой» – часто цитировался как подтверждение идеи о том, что пытки или угроза смерти могут привести к спасительному покаянию. Если все остальное не удавалось и обвиняемый должен был быть казнен, оставалась надежда, что в свои последние минуты он сможет покаяться и примириться с Богом. Другим распространенным аргументом было то, что ересь приравнивалась к государственной измене. Оскорбление величества (лат. crimen laesae majestatis) было преступлением, караемым смертной казнью в Римской империи, и христианские императоры и их законодатели приравняли религиозное преступление против Христа к политическому преступлению против императора. Кодекс Феодосия (IX, XIV, 3) и Свод Юстиниана (IX, VIII, 5), которые сами были основаны на предыдущих законах римских императоров, утверждали, что ересь была оскорблением величества Христа и, следовательно, была столь же достойна смерти, как и измена императору, потому что могущество Христа было во много раз сильнее, чем у любого земного владыки[271].