Демоны считались вездесущими и угрожали человеку на каждом шагу. Начиная с XII века сцены Судного дня стали чаще изображаться в искусстве, почти всегда они включали в себя изображения чудовищных демонов, уносящих души усопших в ад. Демоны и ангелы стояли у постели умирающего человека, и каждый из них жаждал забрать его душу себе. Народных историй и церковных примеров о силах зла тоже было предостаточно. Святого Ромуальда преследовал демон, который приходил по ночам и садился ему на ноги, своим весом причиняя боль и не давая перевернуться. Демон пытался искушать святого видениями благ этого мира, а когда попытки не увенчались успехом, то явился в образе чудовища и пригрозил убить его. Но добрый Ромуальд смог с помощью молитв и резких обличений противостоять демону. Папа Григорий VII рассказал историю монаха из монастыря близ Ахена, которого дьявол посещал во сне ночью и в видениях днем, так что даже на службе дьявол стоял рядом с ним, нашептывая и отвлекая его[200].

Несмотря на то что дьявол обычно имел человеческий облик – иногда даже в виде красивого юноши или привлекательной девушки, – у него оставалось много звериных черт, проистекающих из териоморфного характера его предшественников. Соединение человеческих и животных черт привело к тому, что дьявол стал изображаться в виде человека с рогами, раздвоенными копытами и хвостом, с черной кожей (реже – красной или желтой) и часто покрытого волосами. Рога также ассоциировались с дьяволом из-за их роли в культах плодородия и, возможно, отчасти из-за греческой традиции наделения Зевса рогами как символом власти[201]. Парадоксально, но Сатана мог представать либо как привлекательный «белый дьявол», либо как уродливый «черный дьявол». Иногда он представал в облике человека, чье физическое уродство внушало ужас[202].

Происхождение черноты дьявола – тема, важная не только с точки зрения истории символизма, но и как частичное объяснение древнего страха перед черным человеком, который сегодня омрачает межрасовые отношения. Объяснение Кармелины Назелли, согласно которому страх перед чернотой восходит к тем временам, когда раннее христианство оспаривало у чернокожего населения контроль над Северо-Восточной Африкой, неправдоподобно, но она права, утверждая, что этот страх предшествовал крестовым походам. Дьявол в образе эфиопа, далеко не новый для времен «Отелло» или даже «Песни о Роланде», встречается в писаниях Отцов Церкви (например, в «Послании Варнавы» говорится о «черном существе»). Грех и ад черны, и святой Иероним сказал: «Рожденные дьяволом, мы черны»[203]. Человеку присущ глубинный, психологический ужас перед темнотой, которая ассоциируется с ночью и смертью. «Черный человек» также является одним из архетипов Юнга, олицетворением природного начала в человеке или вызванных этой природой влечений. Архетип встречается в этом качестве задолго до того, как между европейцами и Африкой произошел какой-либо значительный контакт. Некоторые из характеристик, приписываемых сегодня белыми расистами чернокожим (особенно мужчинам), такие как животная сила, волосатость и большая сексуальная потенция, включая большие половые органы, были приписаны более пяти сотен лет назад черному дьяволу. Однако в средневековой символике дьявол не всегда имел негроидные черты. Сама Назелли приводит описание черного дьявола с заостренными чертами лица и светлыми волосами. Также дьявол обычно не наделяется негроидными чертами в более поздних судебных процессах над ведьмами. Зачастую встречаются упоминания о том, что дьявол носит лохматые звериные шкуры, что намекает на более тесную связь с хтоническими божествами, чем с чернокожими африканцами.

Иногда описания белого и черного дьявола встречаются в одном и том же документе. Его бледная кожа – это наследие древней традиции. Сама Геката была бледнокожей, ибо бледность, как и чернота, ассоциируется с лишенным света подземным миром и белым, как мел, ликом смерти. Святой Августин называет демонов бледными от зависти к Богу. Бледность была чертой, часто приписываемой еретикам. Уже в XIV веке присциллиан[204] можно было распознать по цвету их кожи, а с XI века еретиков обычно считали бледнокожими, и одно из объяснений этого заключалось в том, что они подолгу держат пост и не едят мясо[205].

Сатана и его демоны иногда изображались с копьями, которыми они истязали души грешников[206]. В Средневековье дьявол нередко изображался с молотом или молнией, что свидетельствует о влиянии североевропейских богов. Трехликий дьявол Данте, по-видимому, не имеет большого числа предшественников в средневековой литературе о ведьмах; литературным и мифологическим его прообразом можно считать три лика Гекаты, хтонического двойника Дианы. Историй об инкубах, суккубах и одержимости было множество. По мнению некоторых авторов, демоны не выносят дневного света и, следовательно, их призывали либо по ночам, либо под землей: это укрепляло идею о том, что еретики тайно встречались после наступления темноты или в пещерах. В атмосфере всеобщей убежденности в том, что демоны всемогущи и вездесущи, вера в ведовство тоже набирала силу.

Благодаря зарождающейся схоластике вера в ведьм начала получать интеллектуальные обоснования. Тем не менее, хотя высшая магия, включающая в себя астрологию и гадания, в XII веке стала привлекать все больше внимание интеллектуалов, ведовство еще не интересовало их в той степени, как в следующем столетии. Иоанн Солсберийский, например, ограничивался повторением изложенных в Canon Episcopi запретов, осуждающих веру в ночные скачки под предводительством Иродиады и Дианы[207].

Ученые благосклонно восприняли идею о том, что ведьмы вступали в интимную связь с дьяволом, потому что они видели в ней продолжение старой идеи о падших ангелах, возжелавших дочерей человеческих. Больше трудностей они испытывали с оборотничеством и ночными полетами. Предположение Иоанна Солсберийского о том, что демоны могут вызывать обманные видения, но не могут менять субстанцию вещей, было принято схоластами. Поскольку маги долгое время ассоциировались с подобными видениями, ведовство все чаще связывалось с дьявольщиной. Вслед за Отцами Церкви Абеляр утверждал, что для достижения своих целей магия опирается как на природные силы, так и на демонов. Хильдегарда Бингенская была более изобретательна. Под растущим влиянием аристотелизма она утверждала, что сила Сатаны пронизывает природу, увлекая ее в сторону небытия и онтологического зла. В четко структурированной аристотелевской Вселенной, в которой зло онтологически ассоциируется с небытием, а то и другое, в свою очередь, ассоциируется с моральным злом, нашлась категория, к которой можно отнести ведьм: они были помощниками Сатаны в его стремлении уничтожить Добро.

Следы былого скептицизма все еще сохранялись, особенно на периферии европейской цивилизации, о чем свидетельствует закон Вестготланда около 1170 года, согласно которому обвинение женщины в полетах на метле или в том, что она стрига, маска (masca) или гербария (herbaria), считалось наказуемым деянием. В пенитенциарии Варфоломея Искана, епископа Эксетера, составленном в 1161–1184 годах, повторяются старые осуждения веры в ночные полеты под предводительством Иродиады или Дианы, обычая оставлять в амбарах подарки демонам, называемым «фавнами», в надежде на то, что они приумножат зерно, и веры в то, что некое животное может быть превращено в волка[208].