— Господа, дамы. Сегодня мы собрались здесь, дабы возвысить достойных, наградить отличившихся и принять клятвы у верных. Я рад, что ни те, ни другие, ни третьи не иссякают в Нашей Империи. А больше всего рад, что сегодня никого не придётся награждать посмертно. Приступим же!

Если первые две фразы были явно ритуально-протокольными, то третья — от души. Откуда-то из-за спин свиты Императора вышел человек, который вызывал награждаемых и, пока те шли к Императору, кратко зачитывал формулу награждения — за что и чем. Потом один из сановников или — очень редко — сам Император вручали награду и документ о награждении. Следовала краткая беседа с Государем — когда в полный голос, а когда и тихо, не для лишних ушей, и вызывался следующий, а сияющий награждённый возвращался в наши ряды. Одному из чиновников неожиданно для него и коллег за, как было сказано, «действия, послужившие к спасению жизней и здоровья множества подданных Наших и Государева имущества» вручили не просто ожидаемый орден, но — с жезлами. А уж когда Император отдельно поблагодарил за решительность действий и отметил это кабинетским подарком — такими же, как у меня, часами с вензелем — награждаемый чуть сознание не потерял от избытка чувств. Такой подарок, напомню, означает Высочайшее благоволение и амнистию за все прегрешения, исключая государственную измену и умышленное убийство. Видимо, эта самая «решительность» была сопряжена с нарушением некоторых правил у уложений, что явно тревожило награждаемого.

Двое военных, штабс-капитан и поручик, оказались сослуживцами из приграничного гарнизона. Они, как следовало из наградных документов, узнав о набеге людоловов-кочевников с малым отрядом бросились в погоню, опередили бандитов и приняли бой на границе, сражаясь три часа в полном окружении (с той стороны у банды была поддержка), пока подошедшее подкрепление не размотало банду, а затем и нанесли по приказу штабс-капитана «вразумляющий» (так и написали в документах!) удар по сопредельной территории. Причём старший из офицеров и был тем, за кого Император радовался, что награждать будет не посмертно — тот сорвал источник и две недели находился в коме, пока врачи латали тонкие тела. Офицер даже потерял уровни, сохранив дарованный богами потенциал, и теперь ему предстояло снова брать второй барьер. Он, помимо ордена и новых погон, получил приглашение в какой-то особый учебный центр в Карелии для быстрого и качественного восстановления уровня[1].

Нас с коллегой-бароном оставили на десерт, всё в соответствии с озвученной формулой: сперва — возвышение, пропущенное за отсутствием возвышаемых, то есть — получающих дворянство либо титул, потом — награждение и в заключение — присяга. Причём из принципа старшинства, от младшего, мне предстояло идти первому. От волнения я боялся забыть текст клятвы (что с дедом и моей новой памятью было попросту невозможно, но всё равно — боялся) и даже не слышал толком, как именно меня представляют публике, разобрал только начало, про «владетельный барон Рысюхин», а дальше — просто звуковой фон из знакомых слов, не складывающихся в предложения. Слух включился нормально только при обращении о мне (ко мне!) Петра Алексеевича:

— Готов ли ты, барон, присягнуть на верность мне за себя и за свой род?

— Готов, Ваше Императорское Величество!

— Отныне и впредь прошу опускать «Императорское» в титуловании. В конце концов, мы оба владетели, своего рода — коллеги, можно сказать.

Судя по смешкам в свите в конце Император слегка пошутил, но распоряжение (пусть и со словом «прошу») было высказано всерьёз.

— Готов, Ваше Величество, искренне и нелицемерно, обдуманно и осознанно.

Произнеся первую формулу клятвы, дальше я уже не сбивался и вроде как волнение отступило, но это, видимо, толкьо казалось, поскольку воспринимал всё словно немного со стороны. Даже ритуальное «ты» в адрес Императора выговаривал без заминки, хотя ранее опасался, что оно у меня поперёк горла встанет, но нет, выговорил — как стихотворение в гимназии, не вдаваясь особо в смысл. В конце я преклонил колено — одно, левое, ибо не холоп я, чтобы на колени падать, а Государь возложил руки мне на плечи. Короткий импульс силы, который я даже прочувствовать толком не успел, не то, что разобрать — полностью раскрывший свой потенциал маг-универсал девятого уровня, понимать надо — и на двух щитках баронской цепи проявился державный Кречет, родовой герб Императора. Я этого не видел — не смел ни крутить головой, ни даже косить глазом, но знал и чувствовал. Его Величество сделал пол шага назад и произнёс завершающую фразу:

— Встань же, Мой барон, и ступай далее с честью во славу свою и Мою!

Меня заранее отдельно предупреждали, что это ритуальная фраза, и мне не нужно никуда «ступать», а то бывало, иные, особо впечатлительные, прямо с низкого старта и бежали славу добывать. Пытались, точнее — их охрана у дверей перехватывала. Наоборот, мне надлежало встать и, дождавшись разрешения монарха, занять место за его левым плечом до особых распоряжений, во всяком случае — пока будет присягать Гребешков.

— Ну, славу ты уже добыл, и, как я понимаю, останавливаться не собираешься. Как скандинавам нос утёр, сделав их национальную настойку лучше их самих! Было такое?

— Не буду уверять, что лучше — но норвежскому королю понравилось.

— Это я знаю, он даже мне отписал с благодарностью — мол, его собственные поданные ему таких даров не приносят, как мой ярл! А меня что ж не угощаешь?

— Помилуйте, Ваше Величество, угощаю! В подарок привёз Вам, и из выдержанного, и из новой партии, все варианты!

— И много там тех вариантов?

— Если позволите — у меня с собой список… После одобрительного кивка Императора и главы его охраны я медленно, двумя пальцами, извлёк из кармана бумажник, из него — второй экземпляр того документа, что накануне отдал Гагарину. Протянув бумагу Государю я так же медленно, под немигающим взглядом стража, спрятал бумажник в карман.

— Изрядно! Но помимо этого ты, барон, ещё и в песнях сведущ?

— Пытаюсь, Ваше Величество, в меру сил.

— Среди придворных дам очень уж твой «Весенний вальс» и «Три коня» популярны, но есть вопросы по исполнению. Не дашь ли им пару уроков?

— Думаю, супруга моя, как дипломированный композитор, лучше справится, Ваше Величество.

— И я тоже так думаю. — На этом Император завершил разговор и плавным жестом указал, где мне встать, а глашатай уже вызывал Гребешкова.

Со старым бароном Государь общался даже несколько дольше, чем со мною, что меня успокоило, а то уже начинал переживать, что разболтался. Кречет помянул и получившего баронскую цепь деда своего собеседника, и его планы на развитие изнанки, а в конце объявил своё благоволение со словами, что обеспечение подданных в дальних холодных краях свежими овощами и фруктами — дело чрезвычайно нужное и важное. Получивший освобождение от налогов в этом году и намёк на то, что подобное возможно и позже Гребешков был в полном восторге. Я же пытался понять — что такое со мной только что было? Когда Император заговорил про славу, которую я уже добыл, было такое ощущение, словно что-то мягкое снаружи и твёрдое внутри прошлось по моей голове от темени через затылок к шее.

«Рысюха тебя погладила, лапой. Довольна, стало быть».

«Думаешь?»

«Знаю!» — отрезал дед и больше на эту тему не говорил.

На этом официальная часть была почти закончена — оставалось только вручение подарков сюзерена новым вассалам. Беляковы ко мне сами напросились, причём с формулировкой «в искупление долга», поэтому, чтоб тот самый долг не раздувать, подарок от меня должен был быть чисто символическим, и я подарил пластинку с автографом. Тут же дело другое — нас с Гребешковым пригласили и попросили поделиться суверенитетом. Классика жанра — это вручение оружия или земель, но дарить клочок земли тому, кто владеет всей своей изнанкой? Так себе идея. Император одарил щедро и по делу, с прицелом на освоение изнанки: дальневосточный барон получил малый рыболовный траулер и набор каких-то особенных семян, а я — комплект вооружения для будущей дружины, исходя из штатов усиленного пехотного взвода в составе сорока человек. Причём забрать оружие и снаряжение по списку мне предстояло, где бы вы думали? Правильно — в Борисове! Тем самым мне ещё раз невзначай показали, что все мои связи и контакты известны всем, кому нужно. Думаю, что в месторасположении траулера для Гребешкова тоже какой-то знак таился.