Не будем далеко ходить за примерами. Не будем брать людей, которых на воровство толкает нужда, или тех, кто ничего не ворует исключительно из страха быть пойманным. Забудем на минуту об уголовниках, для которых это ремесло. Вспомним только руководство «Энрона» — людей уже не с программистскими, а с многомиллионными окладами, которые украли миллиарды. Они полностью разворовали пенсионный фонд своих сотрудников, ограбили вкладчиков, доверчиво покупавших акции их компании, на сотни миллионов недоплатили налоги государству.

И это далеко не единичный случай. Откройте любую американскую газету, и вы обязательно прочтёте там о взятках, растратах, аферах, махинациях, которыми занимаются не бандиты какиенибудь, а вполне законопослушные на первый взгляд американские граждане. Врачи, военные, полицейские, государственные служащие, владельцы самых разнообразных бизнесов. К тому же история «Энрона» получила столь громкую огласку только из-за запредельного уже масштаба хищений, а сколько ворюг и воришек помельче вообще не попадаются никогда?

Поэтому мне так грустно становится, когда я слышу, что «все русские — воры, обманщики и мошенники». Я, например, ни одного русского вора в жизни своей пе встречал, хотя, с другой стороны, я и сам вор, потому что украл у Ольги Карловны конфетку, а потом, когда мне было уже лет двадцать и я работал сторожем в типографии АПН, из страха ни разу не остановил здоровенных бугаев, проносивших через проходную огромные рулоны бумаги.

И даже если есть люди, никогда не укравшие ничего сознательно, неужели они ни разу не забыли вернуть взятую на пару недель книгу или одолженную до получки трёшку? Неужели не было такого случая, чтобы они позавидовали кому-нибудь? Не пожелали в мыслях, мечтах и фантазиях чего-то, что им не принадлежит? Может быть, такие люди и есть на свете, но не знаю, как вы, а я лично им ужасно завидую. То есть уже мысленно краду у них их добродетели.

— Кто? — тоже шепотом спрашиваю я у Аллы. — Кто угнал ваш «Мерседес»?

— Пуэрториканец этот, который в соседнем доме живет. Супера сынок. Полный подонок.

— А вы в полицию сообщили об этом?

— Конечно, сообщила. Дружок твой Петрович не давал мне звонить, телефон из рук вырывал. Так я с улицы позвонила. Из автомата.

— И что они сказали?

— Чтo сказали… Ищут пожарные, ищет полиция…

…Мы сидим с Петровичем на бордвоке [3] и смотрим на тёмно-красный закат. В Нью-Йорке наступило лето, и скоро начнётся такая жара, что даже вечером выходить на раскаленную улицу без особой на то причины не захочется. Судя по зловещему цвету постепенно скрывающегося за линией горизонта солнца, больше таких прохладных дней у нас может не быть аж до октября.

Мы наслаждаемся прохладой и обсуждаем текущие события — разгул футбольных фанатов в Москве (Петpoвич считает, что народ просто довели до ручки), назревающую атомную войну между Индией и Пакистаном (Петрович уверен, что её не будет), отсутствие хороших программ по «НТВ Интернэшнл» (тут мы с ним полностью солидарны). Про «Мерседес» мы не вспоминаем. Как будто и не было его никогда. Я знаю, что его так и не нашли, но самому заводить разговор на эту тему мне как-то неловко. Зачем, думаю я, сыпать человеку соль на рану?

— Мою бабушку, Царствие ей Небесное, однажды обокрали, — вдруг, совершенно не к месту, говорит Петрович. — Всё из дома вынесли, что хоть малейшую ценность представляло. А она в деревне жила, там каждая вещь каторжным трудом доставалась.

— Поймали их? — с деланным равнодушием спрашиваю я.

— Нет, не поймали, — отвечает Петрович. — Ho бабушка долго потом мне говорила, что если у тебя стащили что-нибудь, а ты нисколько об этом не жалеешь — совсем нисколько, ни капельки, — то считай, что вор часть твоих грехов у тебя украл и на себя взял. Бабушка моя верующая была. Не то что я. Правда, теперь у всех застраховано всё, так что этот закон, наверное, и не работает больше.

Я смотрю на последние лучи багрового, почти пунцового от неумолимо надвигающейся летней жары солнца и думаю о том, что «Мишка косолапый» всё-таки гораздо вкуснее «Белочки».

АПОЛЛОН ПО ИМЕНИ ЭДИК

— Он на Аполлона похож, — говорит Алёна и закуривает новую сигарету.

— В каком смысле похож? — спрашивает Татьяна.

— В смысле вылитый Аполлон, — говорит Алёна. — Родосский.

— Родосский колосс был, — говорит Алик. — Он что, гигант какой-нибудь, типа Володьки нашего?

— Нет, нормальный, — отвечает Алёна задумчиво. — Может, чуть повыше тебя.

— А зовут этого Аполлона как? — спрашиваю я.

— Эдиком, — после очередной затяжки отвечает Алёна и тут же поправляется: — Эдуардом.

— А как же муж? — обранаясь даже не к Алене, а как бы к самой себе, говорит Аликова жена Мила.

Муж у Алены действительно есть — Саша Певзнер, но мы его видим чрезвычайно редко — исключительно у неё на днях рождения, где он появляется в обществе загадочной и довольно изысканной блондинки. Про неё известно только то, что её зовут Наташа Карди, что муж её какой-то египетский миллионер, проживающий то ли в Германии, то ли в Италии, и что сама она поэтому тоже, мягко говоря, не бедствует. Алёна всегда отзывается о ней с уваженисм и в самых положительных тонах, что вообще-то ей не свойственно, и поэтому мы тоже относимся к Наташе соответственно, хотя и не можем никак разобраться в их отношениях. Поначалу мы все страшчо любопытствовали,что там нa самом деле происходит, a потом перестали, поняв, что Алёна на все вопросы все равно будет многозначительно улыбаться или в лучшем случае хихикать. Однажды, когда мы в очередной раз провели весь вечер, обсуждая эту загадочную любовно-геометрическую фигуру, Алик после нескольких часов, посвященных захватывающим сплетням и досужим домыслам, философски заметил: «А впрочем, дамы и господа, всё это нас совершенно не касается», и больше мы к этой теме — вплоть до самого появления Аполлона по имени Эдик — не возвращались.

— При чем тут муж? — говорит Надя. — Скажи лучше, кто он по профессии.

Алёна делает глубокую затяжку, задерживает дым в себе, гасит сигарету и молчит.

— Давай, Карпинская, колись, — не отступает Надя. — Всё равно ведь мы узнаем. Говори, чем твой Аполлон занимается.

— Эзотерикой, — медленно говорит Алёна. Наверное, это она у Милы научилась так слова растягивать, по слогам их произносить, чтобы не одно слово получалось, а несколько. Только Миле как действительно писаной красавице (она в Союзе даже диктором была на телевидении) это идет, а Алёне, невысокой, толстенькой и даже немного мужеподобной, — как-то не очень.

Услышав иностранное слово, Алик заметно оживляется.

— Какой эзотерикой? — говорит он. — По руке, что ли, дамочкам предзакатным гадает?

— Он санскрит изучал, — говорит Алёна, которая все у Милы копирует, даже неспособность скрыть, насколько Алик её раздражает. — В Питере он главный специалист по санскриту был. Потом в Индии три года жил. Потом на Тибете. Он специалист высочайшего класса. Его далай-лама принимал. Консультировался с ним.

Мы все помним, что рукопись «Мастера и Маргариты» Алене дала сама вдова Булгакова и что Ахматова, качая её в колыбели, читала ей «Поэму без героя», так что ко всем её упоминаниям знаменитых имён мы относимся с пониманием.

— Это всё прекрасно, — говорит Надя. — Но деньги-то он чем зарабатывает?

— Он составляет натальные карты и радиксы. Полные матрицы на всю жизнь и на каждый данный момент. По европейской системс и по ведической.

— Что? Что? — чуть ли не хором говорим мы все, кроме Алика, который совершенно невозмутимо отвечает за Алену:

— Гороскопы это. Астролог он, значит.

От Аполлона у Эдика были только кучерявые светлые волосы, и на этом их сходство, честно говоря, заканчивалось. Впрочем, и волосы скорее были похожи не на шевелюру древнегреческого покровителя муз, а на шкурку молодого барашка. Был он приземистым, плотно сложенным, скорее напоминал Карлсона, но между собой мы его всё равно называли только Аполлоном.