— Понимаешь, — говорил он, — в «Блютек» изобрели средство от рака. Пока об этом никто не знает, потому что лекарство ещё только проходит проверку. Но мне совершенно точно сказали, что оно будет утверждено. Сегодня акции «Блютека» стоят доллар. Через три месяца — будут стоить сто.

— Сколько ты их купил? — спросил я.

— Я решил не мелочиться. Дело-то верное, сам понимаешь. Революция в медицине.

Дом с бассейном на Лонг-Айленде Володе пришлось продать. «Мерс» с «бимером» тоже. Лариса пошла работать преподавательницей музыки — благо она успела в молодости Гнесинку закончить. Сам Володя говорит, что ему все надоело и что пора валить из Нью-Йорка обратно в Россию. Подальше от арабских фундаменталистов с их терактами. Беда в том, что дочки привыкли к Америке, а по-русски не понимают ни слова. Да и Лариса тоже от этого плана не в восторге.

— Понимаешь, — говорит он, — я ведь все ради них. Мне самому ничего не нужно. Мне на все наплевать. Я только хочу, чтобы они нормально жили. Может, мне застраховаться да и прыгнуть с чего-нибудь высокого?

— Самоубийство — это самый страшный грех, — говорю я. — Церковь таких даже не отпевает. Прямо в ад попадень.

— Мне всё равно, — говорит он. — Зато Регинка с Настей нормальное образование получат. И Лариса будет жить как человек. И родители.

— Страховку по самоубийству не заплатят, — говорю я.

— А если всё обставить так, как будто у моей тачки тормоза отказали и я с моста в реку свалился? Тогда ведь заплатят, как ты думаешь?

Разговор о превратностях бизнеса закончился, естественно, ничем. Съехали на какую-то другую тему, как это часто бывает, особенно если водку фужерами пить. Володя так и промолчал тогда весь вечер, а я смотрел на него и думал, что Алик, конечно, умный мужик — Парменида читал, к Бибихину на лекции ходил. Вадим с Надей тоже молодцы — такой «райский садик» на себе тянут. Про врачей Олега со Светой и говорить нечего, да и остальные из нашей компании тоже немалого достигли. Все они умные, относительно преуспевающие, перспективные, удачливые. Но Володю я все равно люблю больше. И если и завидую кому из них, так только ему одному.

Может, я и вправду полный дурак, но я верю, что он не для себя старался, а для своей огромной семьи. И в том, что ничего не получилось у него, какой-то высший смысл есть. Должен быть. Не может не быть его. Просто не может. Деньги шальные кончились, но зато появилось в человеке что-то другое, чего раньше в нем никогда пе было. Из «Эдема» они с Ларисой подвезли нас домой па своей «Королле». У подъезда Володя вышел из машины. Татьяна пошла наверх кормить уже наверняка проголодавшегося за вечер Мурзика, а мы с моим старым другом остались на улице — выкурить по последней сигаретке.

Ночь была тихая, прохладная. От ветра с океапа водка быстро выветривалась из головы.

— Знаешь, я на курсы записался, — сказал Володя. — Программистские. Не получается, правда, ни хрена. Старый я уже для этого. Башка не варит совсем.

— Поначалу ни у кого не получается, — сказал я. — А потом обязательно получится. Обязательно. Вот увидишь.

Докуривали мы уже молча. А когда они с Ларисой уехали, я ещё постоял некоторое время у подъезда. Просто так. Без всякого дела. Без всяких мыслей. Вернее, была одна, но какая-то неопределенная, я её даже сформулировать толком не могу.

Не знаю, может, я и вправду полный дурак, но не зря ведь в одной хорошей книжке сказано, что Бог гордым противится, а смиренным дает благодать. «Такими словами, — думал я, стоя под окнами моего дома, — просто так не бросаются. Это было бы уже совсем нечестно. Совсем нечестно и совсем неправильно».

ИСПОВЕДЬ ВОРА

У моего соседа Михаила Петровича угнали его красный «Мерседес». Он всегда по утрам ходил перепарковывать его на другую сторону улицы, а вчера, выйдя из подъезда, не обнаружил своей любимой машины на месте. Как это ни странно, но отреагировал он на это событие неадекватно — без истерик, без криков, без проклятий в адрес угонщиков. Вернулся домой, позвонил в полицию и улегся обратно в постель — досматривать прерванный будильником сон. Я узнал об этом от его жены Аллы, которая, встретив меня в «Золотом ключике», громко, на весь магазин, заявила:

— Мой муж сошел с ума. Полностью рехнулся на старости лет. Последних мозгов лишился.

Я, всегда почитавииай Петровича за человека по меньшей мере неглупого, очень удивился такой оценке его умственных способностей.

— И что ему сказали в полиции? — спрашиваю я у Аллы. — Пообещали найти?

— Пообещали, — говорит она столь же громким голосом, как и раньше. — Ищут пожарные, ищет полиция…

— А Петрович что? — говорю я.

— А ничего Петрович твой! — опять кричит на весь «Золотой ключик» Алла. — Лежит на диване и «Бандитский Петербург» по двадцать пятому разу смотрит.

— Ну а что ему ещё делать? — пытаюсь заступиться я. — Что, он сам должен свой «мерс» искать?

— Да там и искать нечего, — вдруг переходит на шепот Алла. — Я и так знаю, кто его угнал.

Когда мне было семь лет, со мной произошел пренеприятнейший случай. У нас в школе была такая традиция — в день своего рождения каждый должен был приносить конфеты и угощать ими весь класс. Марина Щербакова (никогда нс забуду её имени) принесла на всех «Белочки», а для учительницы нашей, Ольги Карловны, моего любимого «Мишку косолапого». Конфета эта лежала у неё на столе, и во время перемены, когда учительницы в классе не было, я её взял и съел.

Пропажа была обнаружена сразу же после начала следующего урока. Ольга Карловна устроила нам самый пастоящий допрос, вызывая всех но очереди к доске и, сверля нас насквозь своим проницательтым взглядом, спрашивала, где её конфета. Когда очередь дошла до меня, я отпирался, как только мог. Ольга Карловиа несколько раз переспросила меня, пс брал ли я её «Косоланого мишку», и каждый раз я все более и более нагло отвечал, что нет, мол, не брал.

Обман раскрылся очень скоро, и вот каким образом. Главной валютой в нашем классе были обертки от шоколадных конфет. Их складывали особым образом в такие квадратики с кармашками (что само по себе было целым искусством), а потом, на переменах, играли в игру, суть которой состояла в том, чтобы, щелкнув по своему фантику, перекрыть им фантик противника, который, в случае успеха, и доставался победителю. Естественно, в тот день у всех были фантики от «Белочек», и только у меня одного вдруг обнаружился очень высоко котировавшийся «Мишка».

Скандал был страшный. Ольга Карловна вызвала в школу моих родителей, предрекала, что я закончу жизнь в тюрьме (вопрос о том, насколько она была права, все ещё, кстати, остается открытым), а потом сообщила, что с самого начала знала, кто украл её конфету. Оказывается, когда меня вызвали к доске для допроса, я ужасно покраснел и до самого конца урока просидел совершенно пунцовый. Оказывается, мне всё-таки было стыдно, хотя, признаться честно, сам я не отдавал себе в этом отчета.

Принято считать, что в Союзе каждый тащил с работы всё, что только можно. Достояние-то было общее, так что вроде бы и не воруешь ни у кого, а государство, как мы все свято верили, и так перед нами в неоплатном долгу.

Некоторые видят в этом особенность менталитета советского человека, но я на собственном опыте убедился в обратном. Ни мои родители, ни друзья, ни знакомые ничего ни у кого не воровали. Когда же я работал программистом в большой американской компании, то мои сотрудники — в большинстве своем чистокровные, между прочим, воспы [2] , — наоборот, тащили со службы домой бумагу, ручки, карандаши, дыроколы, скоросшиватели, блокноты, фломастеры — то есть всё, что только можно было вынести незаметно и без риска быть уволенным с позором. И все это, заметьте, были программисты — с довольно высокими по обычным меркам зарплатами.

Конечно, воровать в магазине или у знакомых решится не каждый (хотя есть и клептоманы, которые просто не могут справиться со своей самой настоящей болезнью), но если речь идет не о грошовой шариковой ручке и не о завалившейся за стол десятке, а о чём-то более серьезном?