Я ещё раз оглядываю Игоря с головы до ног и говорю:

— А что у тебя в кармане куртки?

— В каком? — говорит он.

— Ну, в том, из которого ты почему-то руку никогда не вынимаешь?

— Ничего.

Я хватаю Игоря за рукав и вытягиваю его правую руку из кармана.

— Ничего себе ничего, — говорю я, когда вслед за рукой из кармана показывается тяжелый пистолет. — Нехилая игрушечка. Ну-ка давай её сюда.

— Ещё чего! — говорит Игорь.

— Ты что, сумасшедший? — говорю я. — Ты на допрос в полицию идёшь. А вдруг тебя обыщут? Давай-давай.

Я отбираю у Игоря пистолет и прячу его в мою чёрную кожаную сумку, которая всегда со мной.

— Вот так-то лучше, — говорю я. — Ну что, пойдем?

В участке нас встречают достаточно любезно, но выясняется, что придется подождать: следователь, который должен допрашивать Игоря, ещё не пришел. Мы садимся на вытянутую вдоль стены скамейку, и я моментально погружаюсь в тяжёлый сон. Снится мне Ужгород, поросшие ельником Карпатские горы, парное молоко с только что выпеченным чёрным хлебом. Древняя старушка в чистом белом платочке наливает в мою кружку парное молоко, протягивает её мне, а потом поднимает свое покрытое множеством морщинок лицо и, глядя мне прямо в глаза, говорит:

— And who the fuck are you?

— Что? — говорю я, а старушка повторяет, на этот раз уже низким мужским басом:

— Who the fuck are you?

Я просыпаюсь и вижу, что прямо передо мной стоят два здоровенных мужика, в которых, несмотря на их гражданскую одежду, сразу можно узнать полицейских. Один из них — тот, что постарше, — тычет носком своего ботинка мне в ногу, и, судя по всему, это его голосом говорила приснившаяся мне закарпатская бабуля.

— Неs with me, — говорит Игорь. — As an interpreter. In case I don’t understand.[15]

— He нужен тебе переводчик, — на чистейшем русском языке говорит тот полицейский, что помоложе. — Если что, я переведу.

— Нет, нет, я всё равно пойду, — говорю я. — Адвоката у Игоря нет. Ему может совет понадобиться.

Молодой полицейский переводит мои слова старшему, и тот, обращаясь ко мне, говорит:

— Are you a lawyer? You don’t look like a lawyer to me. You look like a fucking bum.[16]

И, решительно развернувшись нa каблуках своих мacсивных ботинок, которыми он мне в ногу тыкал, идёт по направлению к пропускной стойке, за которой сидят два полицейских в форме и проверяют у всех входящих удостоверения личности.

Его белобрысый коллега, пропустив Игоря вперед, идёт вслед за своим начальником, и я тоже поднимаюсь со скамейки, но вовремя замечаю, что около пропускной стойки этой установлен металлодетектор, как в аэропортах, и всех заставляют пройти через него, предварительно выгрузив из карманов все металлические предметы.

— Я передумал, — говорю я. — Я, пожалуй, всё-таки здесь подожду.

Молодой белобрысый полицейский останавливается и поворачивается ко мне.

— Это правильно, — говорит он. — Если что, я вашему приятелю помогу. Вы не волнуйтесь. Меня вообще-то Олег зовут, и я всегда тут нашим помочь стараюсь. Так что вы здесь посидите. Я потом вместе с Игорем выйду. Скорее всего, это недолго будет.

Я снова сажусь нa скамейку и обвожу взглядом помещёние. В детстве я всегда хотел стать милиционером, но теперь очень рад, что этой мечте не суждено было сбыться. Народ тут малоприятный — что по одну сторону пропускной стойки, что по другую. Сколько проходит времени, сказать трудно, и не успеваю я опять задремать, как Игорь и Олег уже трясут меня за плечо.

— Так быстро? — говорю я.

— Да, полтора часа всего, — усмехается Игорь своей характерной усмешкой.

— Главное, что всё нормально прошло, — говорит Олег. — Я же вас предупреждал, что волноваться нечего.

— А что там было-то?

— Да ничего особенного, — говорит Олег. — Просто мы хотели побеседовать с Игорем, потому что нам сказали, что они всегда с Артёмом Малашенко вместе на обед ездили. Вот мы и подумали: вдруг он расскажет что-нибудь, что поможет следствию? Но если, как Игорь говорит, в тот день, когда Артёма убили, он один обедал, то, значит, ничего интересного он нам всё равно сообщить не в состоянии.

— А чего так долго тогда сидели? — говорю я.

— Документы мои они проверяли, — говорит Игорь. — Искали, за что бы меня в обезьянник свой упрятать.

— Напрасно ты так, — говорит Олег. — Броуди этот, шеф мой, мужик, конечно, суровый, но законов он не нарушает. И потом, разве ты сам не хочешь, чтобы мы того, кто друга твоего замочил, нашли?

— Хочу, конечно, — говорит Игорь. — Только не там вы ищете.

— Очень интересно, — говорит Олег. — И где же мы, по-твоему, должны искать?

— А это вы у Ала Шаритона спросите, — говорю я. — Или боитесь с афроамериканской общиной связываться?

— Ограбление —это сейчас наша основная версия, — говорит Олег. — Именно её мы в первую очередь и отрабатываем. И никого мы не боимся. Но и другие варианты тоже ведь исключать нельзя. Так что ты, Игорь, имел в виду?

— Ладно, скажу, — говорит Игорь. — Вы ведь действительно помогли мне там, с волкодавом этим вашим. Короче, Артём в последнее время несколько раз намекал, что у него с Додиком Ринштейном непонятка какая-то вышла. Я бы на вашем месте разобрался.

— Кто такой Додик? — говорит Олег.

— Ну, они, типа, работали раньше вместе, — говорит Игорь.

— Спасибо, проверим обязательно, — говорит Олег и поворачивается ко мне: — А вы мне тоже свои координаты оставьте, пожалуйста.

— Зачем? — говорю я. — Я — законопослушный гражданин. И с Артёмом этим даже знаком не был. Хотя он у нас в «Еврейском базаре» статью одну про проклятие Тутанхамона напечатать успел. Перед самой смертью.

— Всё равно оставьте координаты, — говорит Олег. — На всякий случай.

Я вынимаю из бумажника визитную карточку и протягиваю Олегу.

— А тогда, — говорю я, — можно я у вас как-нибудь интервью для нашей газеты возьму? Интересно же, как наши в американских карательных органах карьеру делают.

— Договорились, — говорит Олег и тоже протягивает мне свою визитку. — Звоните.

Когда мы с Игорем выходим на улицу, то первые несколько кварталов проходим в полном молчании, а потом он говорит:

— Пушку-то мою вернёте?

— Конечно, верну, — не без некоторого сожаления говорю я. — Что же мне, домой её теперь нести?

Оглядевшись несколько раз по сторонам и убедившись, что нас никто не видит, я отдаю Игорю пистолет, а потом, окончательно отбросив все сомнения, говорю:

— Слушай, я давно у тебя спросить хотел. Помнишь, ты нам тогда про поле инфернальное рассказывал?

— Помню, конечно, — говорит Игорь. — И что?

— Я всё думал на эту тему, — говорю я. — Ведь у тебя как получается? Если ты прав и мы постоянно нашими мерзостями это поле только усиливаем, а потом оно, насосавшись этой энергии, и нас самих, и других людей заставляет ещё большие гадости делать, то ведь из этого заколдованного круга только один выход есть.

— Да? — говорит Игорь. — Какой?

— Ну, с собой покончить, — говорю я. — В православии это страшным грехом считается, но ведь если ты прав, то как ещё человеку перестать это поле собой кормить?

— Никак, — говорит Игорь. — Другим он ещё может помешать, а себе, кроме этого способа, никак.

— В каком смысле — другим? — говорю я.

— В прямом, — говорит Игорь. — Если живет гнида какая-нибудь и ежесекундно общую сумму инфернальной энергии в мире увеличивает, то, может, лучше сделать так, чтоб этого человека и не было больше?

Дом Зарецких на Статен-Айленде — это самый настоящий каменный дворец, трёхэтажная крепость с какими-то башенками, арками, окошечками, чуть ли не бойницами. Перед сном Антон всегда сам обходит комнаты, проверяет, всё ли в порядке, все ли двери-окна закрыты, всё ли убрано. Родные считают, что у Антона мания чистоты, потому что он требует, чтобы пол во всем доме мыли каждый день, а на кухне — вообще после каждой еды, но на самом деле ему просто нравится, когда вокруг красиво. А какая красота может быть, если повсюду пыль, грязь, немытая посуда и объедки? В Москве Марина за порядком в их квартире следила, а здесь взбунтовалась в какой-то момент, и Антон выписал домработницу с Филиппин.