Возни с этим, копечно, много было, но зато на круг гораздо дешевле получилось. Русскую они пе хотели брать — и так неприятно, когда всё время посторонний человек в доме, а филиппинка ни слова ведь не понимает и, значит, сплетничать о них не будет.

Удостоверившись в том, что на первом этаже всё в порядке и что уроженка Манилы Розита уже спит, Антон поднимается на второй этаж, тихо стучится в комнату Розалии Францевны и, не дождавшись ответа, стараясь ие шуметь, открывает дверь. Его тёща сидит около окна в большом кресле. На ней, как всегда, длинное платье с какими-то кружевами и оборками, пепельно-седые волосы уложены в замысловатую высокую прическу, делать которую каждую неделю приезжает французский парикмахер из Манхэттена, безупречно наманикюренные руки сложены на коленях. На стоящем рядом с креслом массивном столе, который, как рояль, пришлось через окно сюда поднимать, потому что он ни в одну дверь не проходил, лежит раскрытая книга и пепельница с дымящейся в ней длинной чёрной сигаретой. Но сама Розалия Францевна, похоже, спит. По крайней мере, глаза её закрыты, а дыхание ровное, как у ребёнка.

Антон на цыпочках подходит к столу, гасит сигарету, на секунду задумывается, не взять ли из рук тещи очки в золотой оправе, но потом всё-таки решает не делать этого, чтобы не разбудить. Он медленно идет к двери и уже на пороге тянется к выключателю — счета за электричество у них такие, что другая семья на эту сумму весь месяц питаться могла бы.

— Оставь свет, — раздается в этот момент резкий голос Розалии Францевны.

Антон послушно убирает руку и молча выходит в коридор. Там почти совсем темно, не считая ещё одной полоски света, выбивающегося из-под двери Дашиной комнаты. Сюда Антон входит уже без стука.

— He спишь? — говорит он сидящей перед компьютером дочери.

— Нет ещё, — говорит Даша. — Завтра тест по истории.

— Так тем более не затягивай, — говорит Антон.

— Хорошо, пап, не буду, — говорит Даша, не отрывая взгляда от монитора, а пальцев от клавиатуры, на которой она что-то быстро печатает.

— Спокойной ночи, — говорит Антон.

— Спокойной ночи, — говорит Даша.

На третьем этаже у Зарецких личные кабинеты и спальня — огромная, с зеркалами во всю стену, с гигантской кроватью, над которой висит занимающая полстены картина Целкова с людьми в виде инфернально-придурочных тушек и масок. Оригинал, естественно. Увидев входящего в комнату мужа, Марина откладывает книгу.

— Всё в порядке? — говорит она.

— Да, — говорит Антон и начинает раздеваться, аккуратно складывая одежду. — Вроде бы да.

— Ты с ней разговаривал? — говорит Марина.

— Ну как? Считай, что разговаривал, — говорит Антон, снимая с руки тяжелый «роллекс», который жена с дочкой ему подарили перед самым отъездом в Америку. — Особенно лезть тоже нельзя.

— Вот и тогда ты то же самое говорил, — говорит Марина. — А чем всё кончилось?

— Врачи советуют не лезть, — говорит Антон. — А деликатность проявлять. Осторожность.

— Врачи тебе насоветуют, — говорит Марина. — Ты их больше слушай.

— А кого мне ещё слушать? — говорит Антон. — И вообще, скоро она замуж выйдет…

— Так что, ты считаешь, это все её проблемы решит? — говорит Марина.

— Ну какие у неё проблемы? — говорит Антон. — Вот ты мне скажи: какие у неё могут быть проблемы?

— Давай не будем по сотому кругу всё крутить, — говорит Марина.

— Давай, — говорит Антон. — Давай лучше спать будем. Я только пойду душ приму.

— В третий раз сегодня? — говорит Марина. — Или уже в четвёртый?

— А что, нельзя? — говорит Антон.

— Почему нельзя? — устало говорит Марина. — Можно. всё можно. Я только ие понимаю, что ты таким образом смыть с себя надееться.

В квартире моего троюродного брата Ильи тоже не спят, несмотря на довольно позднее уже время. У них с самого начала такая традиция была, чтобы вечером всем вместе хотя бы полчаса за столом посидеть, чайку попить. Без этого они никогда не ложатся, хотя Илье этот обычай немало крови попортил, особенно когда он на «Эхе столицы» работал. Там ведь рабочий день не нормированный, мало ли какую передачу готовить надо, а тут Нина звонит и говорит, что Дима с Сашкой совсем сонные уже. И он бросал всё и мчался через весь город, чтобы семейную традицию не нарушать.

Вот и сейчас они сидят за столом, который мы с Ильей вместе с помойки притащили через пару дней после их приезда в Нью-Йорк. Стол не новый, конечно, и даже, можно сказать, весьма обшарпанный, но зато большой и не качается. В отличие от стульев, которые Илья уже без меня потом «под гарнитур» подбирал. К чаю Нина даже пирог яблочный испекла. В Москве он её неоднократно выручал, когда надо было семейству настроение поднять, но здесь это почему-то не работает. To ли яблоки не тe, то ли причины, от которых настроение портится. Впрочем, сдаваться Нина никогда не любила.

— А уменя сегодня смешиой такой случай был, — говорит она и, не дождавшись встречных вопросов, продолжает: — Эта дама, к которой я убираться пришла, спрашивает, кто я по национальности. Откуда, в смысле, приехала. Ну, я гордо так говорю: «Russian», мол, — знай наших. А она недоверчиво на меня смотрит и головой качает. «Какая же ты Russian? — говорит. — Ты вон какая высокая, волосы у тебя светлые, глаза голубые. А русские — они ведь всё небольшого роста, с чёрными курчавыми волосами или лысые. А глаза у них тёмные-тёмные. Да и носы тоже не такие, как у тебя. Зачем ты меня обманываешь?

— Она сама-то откуда? — с улыбкой говорит Илья.

— Не знаю, — говорит Нина. — Разве их тут разберешь? Но смешно, правда?

— Очень, — говорит Сашка, который за прошедшие с их приезда несколько месяцев уже стал практически неотличим от нормального американского подростка. На нем чёрная майка с портретом Мэрилина Мэнсона и джинсы, которые велики ему по меньшей мере на два размера. — Обхохочешься. Ты что, так и будешь здесь всегда в этих платьях и сарафанах ходить? Здесь же никто такого не носит, и всем сразу в глаза бросается, что ты из какой-то дыры сюда припёрлась.

— Вы как с матерью разговариваете, молодой человек? — говорит Илья как можно более строгим голосом.

— И ты тоже, — говорит Сашка. — Зачем тебе эта работа в русской газете? Там ты разве английский выучишь? Или, может, ты думаешь, что они тебе деньги нормальные когда-нибудь платить будут?

— «Честное русское слово» — это крупнейшая русскоязычная газета за пределами России, — говорит Илья. — А то, что мне сейчас немного платят, — так ведь это только начало. Но я вот тоже вам одну забавную вещь рассказать хотел. Они мне поручили из Интернета прогноз погоды по всем основным американским городам собирать. Ну, я собрал сегодня и отнес корректору. Интеллигентная дама такая, средних лет. Через некоторое время прихожу, а у неё глаза красные — вроде заплаканные. «Что случилось?» — говорю, а она мне отвечает: «Ну как же, жалко, что дожди повсюду». — «Где повсюду?» — говорю я. А она: «И в Детройте, и в Чикаго, и в Индианаполисе, и даже во Флориде тоже дожди». И опять слёзы утирает. Хотел я спросить, что ей-то до этого, но передумал. В конце концов, хорошо ведь, когда человек за других расстраивается.

— Да уж, — говорит Дима, который, в отличие от своего младшего брата, совсем почти не изменился. — Ладно, мам, пирог замечательный, конечно, но я всё же спать пойду. Завтра вставать рано.

Он поднимается из-за стола.

— Подожди, — говорит Илья. — На этом история с погодой не закончилась. Потом, когда уже на полосу всё поставили, приходит редактор и говорит: «Это что такое вы здесь понаписали? Почему повсюду дождь?» — «Я этого не писал, — говорю я. — Я не синоптик. Я, как мне и велели, из Интернета всё взял». — «Меня это не интересует, — говорит редактор. — Мы даем прогноз по двадцати крупнейшим городам Соединенных Штатов, в которых продается наша газета. Так вот, на будущее учтите, что дождь может идти только в одном, максимум в двух из них. ещё в паре мест может быть переменная облачность. В остальных же должно быть солнечно и тепло». — «Всегда?» — спрашиваю я. «Всегда, — отвечает он. — Исправьте, пожалуйста, и постарайтесь больше не повторять эту грубую ошибку».